— Чего мне бояться? — спросил Плещеев, не отрываясь от зрачков начальника РУВД, стараясь подавить его взгляд, заставить отвести глаза или, по крайней мере, сморгнуть. Такие вещи он проделывал виртуозно, и в другое время Шевченко не стал бы с ним тягаться, но сейчас ставки были уж больно высоки, и он держался из последних сил. — А где все это время был Самсонов? У бабки на завалинке? Или в Сочи на курорте? — В плену. — Да? — Конечно. Ну и что? Меня тоже за жабры брали. — Ты — другая история, — значительно сказал Шевченко и, наклонив голову, прикрыл глаза, как будто согласился с чем-то важным и бесспорным, а на самом деле уходя от бешеного, стервенеющего взгляда Плещеева. — Про тебя все известно. Хотя, — он сделал неопределенный, почти прощающий жест, — тебе видней. Твой подчиненный. Ты за него по всем статьям отвечаешь. Он уставился в окно и с удовольствием услышал недовольное сопение собровца. Тот задумался. И правильно! Давно пора уже головой работать, а не руками-ногами, демонстрируя свою крутость. Тоже мне — крутой. Таким крутым место вот там — на улице. Пацанов лупить да палатки обирать. А коли ты в системе работаешь, то будь любезен и жить в ней, и сотрудничать. Вот так-то. — Ну ладно, — упершись руками в колени, Шевченко поднялся. — Я, собственно, чего зашел-то? Завтра с утра совещание по поводу проверки. В десять. Не опаздывай. И давай все сделаем нормально. Я там распорядился тебе подбросить всякого. Шашек дымовых, взрывпакетов. Устрой им хорошее шоу. Да, кстати. Вот ведь память… В следующем месяце дом сдают, так администрация нам две квартиры выделяет. Одну трехкомнатную. Тебе надо? Он отлично знал, что Плещеев с женой и двумя детьми ютится в двух комнатах рабочего общежития, где все удобства — от туалета до кухни — в общем коридоре. Квартира ему нужна до зарезу, а кроме как в этом доме, других квартир не предвидится, по крайней мере в этом году. А скорее всего, и в следующем. Дальше он не заглядывал — просто некуда. — Да вообще-то, конечно, — не слишком уверенно проговорил Плещеев, глядя в сторону. — Ладно, — мягко согласился Шевченко, отмахнувшись от непрозвучавшей благодарности. — Переговорю. А с этим Самсоновым ты повнимательнее. Мало ли что. Тем более такая проверка. Выйдя в коридор, он чуть ли не нос к носу столкнулся с Кастериным. Тот его явно поджидал. Настолько явно, что даже неловко. Кругом народ ходит, смотрит, а он под дверью толчется и только что не поскуливает от нетерпения. Увидев Шевченко, он едва не кинулся к нему. — Пошли со мной, — обронил полковник, не торопясь, двигаясь по коридору на выход. — Ты на машине? — Да, конечно. — Съездим кое-куда. Предупреди, что отлучишься на часок. — Хорошо. А что?.. — Потом поговорим, — оборвал его Шевченко и, когда они проходили мимо дежурного, остановился и негромко, но так чтобы собровец слышал, сказал: — Ну, ты поговори с ней, может, тебе она расскажет. Может, прямо сейчас? Есть время? Кастерин, к счастью, понял его нехитрую игру и поддержал, правда, сказал чересчур громко, стараясь, чтобы его слова долетели до ушей дежурного, хотя тот и так от нечего делать слушал во все уши. — Могу попробовать, но только результат какой будет. — Вот давай и попробуем. Жду тебя на улице, — буркнул Шеченко и вышел первым, предоставив Кастерину самому объясняться со сослуживцем. Подойдя к своей "Волге" (служебной, конечно, но она уже воспринимается как личная, когда каждый день и в любое время суток она в твоем полном распоряжении), закурил и взглядом окинул стоянку машин около забора. Потрепанной "семерки" Кастерина, которую помнил еще с осени, он не увидел. Может быть, он ее во внутреннем дворе ставит, за школой? Ну, да это его дело. Нагнулся к окну и сказал водителю, вместе со словами выдув в салон голубоватый клубок табачного дыма: — Езжай к управлению. Я буду через час. Можешь пока бензин долить. — Сделаю, — откликнулся тот и сразу завел двигатель. Шевченко уже сделал шаг от машины, когда тот спросил: — Иван Яковлевич! А можно я на полчаса к матери заверну? Хочу телевизор ей старый отвезти. — Если только к матери, — разрешил полковник после короткой паузы. — Спасибо! "Волга" пыхнула выхлопом и сорвалась с места как раз в тот момент, когда на крыльцо вышел Кастерин. Вышел и направился к строю машин. Шевченко наблюдал за ним с некоторым удивлением. А тот достал из кармана связку ключей с брелком дистанционного пульта, нажал на кнопку, и в ответ квакнула сигнализацией и моргнула фарами синяя "десятка". Кастерин с хозяйским видом уселся за руль и подкатил к Шевченко. — Это твоя? — недовольно спросил полковник, садясь на заднее сиденье. — Ага. Нравится? — Нет! И ты мне не нравишься. — Почему? — обиженно спросил Кастерин, оборачиваясь назад. — Поехали, почемучка. Подождал, пока на квартал отъехали от здания СОБРа, и хмуро поинтересовался: — Это на какие же шиши ты ее приобрел, голубь? — Как? Вы же знаете. — Я? Я-то знаю. А ты хочешь, чтобы об этом все узнали? — A-а, вы про это. Тут все чисто, — ответил повеселевший Кастерин. — Я всем сказал, что это мать денег добавила. — Ой смотри! Доиграешься. Его мать работала заведующей отделением в районной больнице. Она считалась неплохим гинекологом, и через ее руки и кресло прошли сотни, если не тысячи жительниц города, многие из которых считали за счастье близкое знакомство с ней. Неглупая женщина, она сумела сделать из своей не самой, казалось бы, доходной работы довольно хлебное место. Мало того, что благодарные пациентки несли ей разнообразные подношения, она за время своей работы сумела установить тесные отношения со многими городскими руководителями, благодаря чему ее муж, в недавнем прошлом работавший инженером в НИИ, теперь трудился заместителем директора рынка, а оба сына год от года росли в должностях — старший в налоговой инспекции, младший в СОБРе, в свои неполные тридцать — уже капитан на майорской должности. Но от матери ему не досталось главного — изощренного и осторожного ума, когда поставленные перед собой стратегические, главные задачи достигаются не только целеустремленной деятельностью, но и осмотрительностью. Факт с покупкой новенькой "десятки" показал это со всей очевидностью. Сейчас, едучи в новенькой, еще пахнувшей заводскими запахами машине, Шевченко едва не передумал ехать с ним туда, куда собирался изначально. Но, немного поразмыслив, решил, что ситуация настолько острая, что другого выхода пока не видно. Да и кто еще может снять образовавшуюся остроту, как не Кастерин, посвященный во многое и многое и этим многим повязанный с ног до головы. А уж тем более, что он один из виновников того, как это получилось. Он виноват — ему и исправлять. Поэтому Шевченко твердо велел ему ехать к кафе на выезде из города. Кафе "Май" принадлежало двум братьям-ингушам, появившимся в городе лет семь назад. Сначала торговали шашлыками на рынке, потом открыли свой павильончик, где можно было к шашлыку взять водочки, потом открыли одно за другим два кафе. Постепенно вокруг братьев собралось около десятка их родственников, они отстроили дом и как-то вписались в окружающую жизнь, производя впечатление добропорядочных бизнесменов средней руки, дававших работу нескольким десяткам человек и — в отличие от других, осевших в городе выходцев с Кавказа, — и ведших себя с окружающими без вызова. Но мало кто знал, что братья, кроме розничной торговли продуктами питания, занимаются еще и оптовой поставкой высококачественных наркотиков, в последнее время специализируясь на героине. Шевченко это знал, и, когда это знание появилось у него впервые, был в большом смятении. На тот момент он остро нуждался в деньгах. Не в карманных, на сигареты и пиво, а в настоящих, серьезных деньгах, только при наличии которых взрослый, уважаемый и облеченный властью человек может чувствовать себя уверенно, а его семья видит в нем не замотанного работягу, появляющегося дома только для того, чтобы поспать и быстренько поесть, а кормильца, за каким они — как за каменной стеной. И он решился. С тех пор его жизнь потекла по другому руслу, а заодно и жизни других людей, в том числе Кастерина, тогда еще лейтенанта. Едва они вошли в небольшой светлый зал кафе, где было занято всего два столика, за которыми обедали трое водителей-дальнобойщиков, к ним навстречу буквально выкатился старший из братьев Ибрагимовых Беслан. Роста он был небольшого и за годы оседлой и сытой жизни располнел, так что стал похож на кухонного гнома — сытенького, гостеприимного и доброго. Его все дальнобойщики называли Бес, полюбившие обедать в "Майке", как они прозвали кафе. — Какие гости! — засуетился Бес, раскидывая в стороны пухлые ручки. — Это просто праздник! Кушать будете? Очень хороший шашлык сейчас сделал. Просто — как чувствовал. — Давай, — без особого воодушевления согласился Шевченко, окидывая взглядом зал. — Попробуем, что у тебя за шашлык. — Хороший шашлык! Через две минуты будет готов. Шевченко отмахнулся от ядреного папиросного дыма, который выдохнул в его сторону один из дальнобойщиков, и поморщился, как может морщиться некурящий. Бес снова взмахнул руками и быстро заговорил, понижая голос: — Пойдемте, начальники, в другой зал. Там никого нет. Покушать вам сейчас принесут. До этого в "Майке" Шевченко был раза три — не по чину главному милиционеру города посещать такие места. Но все же бывал. Первый раз просто заглянул посмотреть, что тут такое появилось. Два других раза исключительно по делу, хотя если бы бывал чаще, то никто бы его не осудил: шашлык тут и правда был отменный, причем любой, на заказ — свиной, куриный или, редкостный для этих мест, бараний, но его, правда, нужно было заказывать заранее, за день-два. Когда они прошли в небольшой зальчик с окнами на задний двор, в котором был всего один круглый стол, Шевченко сел и показал Беслану на место рядом с собой. — Садись. Разговор есть. — Что случилось? — встревоженно спросил вмиг ставший серьезным и уже совсем не добрым гном. — Самсонова помнишь? — Какого Самсонова? Тут за день столько народу проходит. — А такого! — зло прошипел Шевченко, так что у ресторанщика пропало всякое желание валять дурака. — Которого ты поклялся в Чечне похоронить! — Так все сделано. Я еще когда это говорил. Все сделали! — Да? А ну расскажи ему, — велел он Кастерину. — Самсонов сегодня в Москве, — не слишком уверенно проговорил тот, чуть ли не через слово посматривая на Шевченко. С Бесланом Ибрагимовым в такой ситуации он встречался впервые и даже не предполагал, что тот в деле, хотя, конечно, его знал, как знали его и его брата все любители шашлыков и красивого, но не слишком дорогого отдыха; для милиционеров братья всегда делали скидки и верили, давая в долг. — Он бежал из плена и через день или два он будет здесь, у нас. — Ты понял? Из плена! А ты мне что говорил? Что его закопали! А? — Ну, я не знал. Мне так сказали. Чего кричать? — Это я еще не кричу. Это я еще очень ласково с тобой говорю, очень по-доброму. — Я все понял, — Беслан выставил перед собой пухлые ладошки. — Мы разберемся, что там произошло. — Да? И мне от этого легче станет? — Виноватым станет тяжелее — это я тебе обещаю. Меня самого обманули. Шевченко посмотрел на него. В сущности, Ибрагимов-старший говорил дело. Убрать Самсонова — и вся проблема решена. Одним махом. И можно начинать все как бы с чистого листа. Но так он думал и несколько месяцев назад. Тогда он сумел всунуть небольшую группу здешних собровцев в сводный московский отряд, куда удалось включить Самсонова и вот Кастерина. Ибрагимовы быстренько связались, с кем надо, те еще с кем-то, и было разработано два варианта. То есть как бы даже три, но третий — так себе, рассчитанный на случай, на то, что Самсонова случайно подстрелят или подорвется он на мине, как это происходило со многими другими. Два других были более определенны и надежны. Ибрагимов сообщил, как связаться с парочкой надежных людей там, в Чечне. Кастерин должен был сдружиться или по крайней мере сблизиться с Самсоновым, а потом подставить его, сдать чеченским боевикам, которые должны были разделаться с ним по своим чумовым горным законам. Если же этого не получится по каким-то причинам, то на курок должен был нажать сам Кастерин, хотя именно этого он отчаянно боялся. Трусоват у докторши сынок. Может быть, из-за этого своего страха он все провернул в первые же дни, сдав Самсонова "чехам", о чем и доложил Шевченко, после чего тот чуть ли не впервые за последние недели заснул спокойно и даже поднял стопку перед сном — за упокой души бывшего милиционера. А теперь выясняется, что поднял-то стопарик рано. Поторопился. Сейчас, когда Беслан довольно недвусмысленно предложил убрать Самсонова, он чуть было не согласился. Чуть было, но вовремя вспомнил слова, которые ему запомнились еще давным-давно, когда он учился в школе милиции. Преподаватель, немолодой капитан с университетским значком на кителе, нудным голосом говорил, что большинство рецидивистов попадаются на том, что повторяются, и сыщик с головой ловит их на почерке. Потому что люди они по большей части примитивные, думать не хотят или не умеют и фантазии у них хватает только на то, чтобы побыстрее потратить деньги на красивую, по их понятиям, жизнь. Преподавал капитан неинтересно, и больше из его учения Шевченко ничего не запомнил. А вот эту фразу помнил всю жизнь, и сейчас она сама собой, без всякого усилия, пришла ему в голову. Нет, он не будет поступать, как примитивный урка, повторяя прежнюю схему. Которая, между прочим, в первый раз не удалась. Он, как говорил вождь мирового пролетариата, пойдет другим путем. Проверенным и испытанным. — Короче говоря, вот что сделаем. Твои родственники и все остальное — это твои проблемы, и ты сам с ними разбирайся. А Самсонова сейчас трогать нельзя. — Слушай, почему нельзя? — попробовал было возмутиться Беслан, но Шевченко продолжил, как будто и не слышал этих слов. — Он сейчас в Москве, на разборе. Так? — спросил он, обращаясь к Кастерину. Тот быстро кивнул, соглашаясь. — И завтра возвращается. Только ведь никто не сказал, что его привозят. А — возвращается! Кем у нас возвращаются? Героем! — Он победно оглядел собеседников. — Почему героем? — спросил заметно обидевшийся Беслан. — Потому! И ты хочешь, чтобы на следующий же день нашего героя кто-нибудь зарезал в подворотне? Как последнего алкаша? А мне после этого отдуваться? Оправдываться?