Сейчас все вокруг сходят с ума в привычной истерии подарочного шопинга. Даже корона тут бессильна. А я уже заранее радуюсь тому, как незадолго до рождественского Сочельника наступит мой день, с самого утра посыпятся поздравительные звонки и сообщения. У нас в семье... семьях так принято – заваливать меня этим в любой доступной для поздравителей форме. Поскольку я всего этого получаю выше крыши, поздравления от Рика мне не хватать не будет и вообще – мой «сюрприз» мне важнее. Потом после обеда ко мне спонтанно приедут мама, папа, Эрни и, возможно, даже Пина с девочками. Теперь я не одна тут живу – возможно, кто-то из них сразу это поймет, а кто-то потом – если Эрни не слил уже. Я поступила с ним, как со взрослым – сочла за лишнее просить его не болтать. Пусть сам допрет – или нет. То-то Рик лицо сделает, когда узнает обо всем. И может быть, всех их узнает. И этому я радуюсь больше всего. *** Как ни бегу я от сюрпризов, они порой находят меня сами. Таким образом и я их нахожу. Сегодня, к примеру, нашла чувство, которого не искала: доверие. Подозреваю, что испытывала его с самого начала, иначе каким образом завертелась бы между нами вся эта карусель?.. Начнем с того, что Рик отлучался на пару дней, а я не заметила – тоже отлучалась. У меня так по-настоящему и не перевелись командировки. Планировка, замер, принятие объектов – все это не терпит удаленок. У нас очередной локдаун, но я смоталась на объект, и не куда-нибудь, а в Нюрнберг. Это «запад», хоть вообще-то и юг. На фирме мне выдали справку, мол, мое мотание системно нужно и системно важно для бизнеса. Берлин находится на отшибе – пока оттуда куда доедешь... Пришлось ночевать в отеле. Узнала, что уезжаю, я утром, позвонить хотела, когда сделаю дела, то есть, вечером, когда он вернется домой и, не обнаружив меня дома, как мне показалось, должен будет забить тревогу. Тревоги он не забил, и я тоже решила не навязываться. Нет, хорошо, все-таки, что у меня нет собаки – кто бы с ней гулял?.. Возвращаюсь я «послезавтра» в уставшие, нелюдимые декабрьские сумерки, что с каждым днем начинаются все раньше. В те мистические пятнадцать минут, когда еще не поздно, но в недо-освещении все предметы кажутся сюрреальными, а у натур повпечатлительнее моей начинают сдавать нервишки и разыгрывается воображение. Люди более набожные обычно валят все на предрождественскую мистерию. Я – нет. У меня ничего не разыгрывается, но квартира кажется мне до ужаса холодной. Бросаюсь проверять отопление – неужели барахлит опять? Отопление работает, но сюрреал внутри квартиры не отпускает еще пару минут – мой взгляд начинает шарить по комнате, падает на шмотки и разбросанные кое-где вещи. Его вещи. Воображение все же не выдерживает – значит, не совсем безнадежный я прагматик – и уверяет, что позавчера утром, когда я уходила из дома, все было так же. На этом мой персональный глюк кончается. Я просто голодная и уставшая, оттого и глючу, думаю я. Когда через некоторое время с трехдневной щетиной и своей обычной взъерошенностью заявляется Рик, то застает меня на кухне у плиты в теплых вязаных носках и рубашке оверсайз – стою, готовлю. Поднимаю на него глаза. Вместо приветствия мы с ним обмениваемся долгим взглядом, и я чувствую вдруг, что соскучилась и вижу, что соскучился также и он. Отбивные сердито трещат на сковороде. По моим ногам из носков ползет подозрительный холодок, прокрадывается выше, еще выше и, наконец, заставляет переминаться с ноги на ногу. Рик потягивает носом воздух, но что-то подсказывает мне, что мои скромные кулинарные способности тут не причем. - Привет, - заговаривает он со мной – и припаздывает – я говорю: - Привет, - почти синхронно с ним. Приперся домой, когда попало, он, не встречал никто с ужином меня, но почему-то именно мне становится неудобно. Может, все-таки нужно было позвонить, поставить в известность – меня не будет, мол. До такого-то. Питайся, там. В полицию не звони, чуть что, погоди маленько. Но я не позвонила. А по нему и не скажешь, что он меня посеял, тем паче – стал бы куда-нибудь звонить. Из его взгляда прыгает злая искра и цепляет меня: я был там, где был. Будешь докапываться – вообще приходить перестану. Тогда я решительно потряхиваю мелированными – выбралась-таки – волосами: поняла. Но значит, тоже ничего не должна. И поворачиваюсь к сковородке передом, к нему – задом. По-моему, Рик просекает и, сложив, руки на груди, прислоняется плечом к дверному косяку. Откинув голову набок, этот волчара с усмешкой наблюдает за движениями моей руки. Как видно, жрать охота нам обоим. Он сюда на запах шел. - Ужин? – спрашивает он с едва заметной усмешкой. - Да, есть захотелось, - бросаю даже не ему, а куда-то в сторону. – И тебе, может хватит, - и берусь за сковородку. В следующее мгновение он делает полупрыжок, который заставляет меня вздрогнуть, сковородка со звоном и грохотом валится у меня из рук обратно на плиту. - Полегче, ужин уронишь, - ворчит Рик, и, подпрыгнув ко мне, резко, но не грубо хватает за локоть. По-видимому, он все еще рассчитывает, что этот ужин достанется и ему. Сигареты, туалетная вода и холодный декабрьский вечер – его запах опьяняет, от его прикосновения я вздрагиваю, как от ожога, и у меня вдобавок начинает кружиться голова. - Есть пора... – стараюсь сказать как можно наездливей, скрыть, что у меня подкашиваются ноги, и не от голода. - Оно ж горячее еще... – порыкивает Рик, - ...пусть пока остывает... и вообще... - он уже не сдерживаясь оттесняет меня от плиты, толкает попой на стол, - мне аперитив нужен. И тянется губами к моим губам. - К-какой я тебе, на хер, ап-перит-тив?.. – заикаюсь я, беспорядочно встречаясь языком с ним, его языком и зубами. - Вкусный, - бормочет он между поцелуями-полизываниями-покусываниями. – Вредный, но вкусный. И с клубникой, как я люблю. Он про мой любимый коктейль, мороженое или все, вместе взятое?.. Пока я гадаю-не гадаю, Рик ест мою шею, собирает что-то с нее, будто это там у меня клубника. Черт, до момента его появления у меня на кухне я и не осознавала толком, что скучала. А теперь меня трясет всю, пока я дрожащими руками расстегиваю ремень на его джинсах, ковыряю сами джинсы, а он одним движением лапы смахивает с меня мой оверсайз, под которым на мне ничего нет. Я прежде чувствую, чем вижу, что он во мне. Полулежу на столе голиком, не считая вязаных носков, а он вдавливается в меня, будто одевает. Изнутри одевает. Вдавливает в меня член, поцелуи свои вдавливает, сейчас задушит языком. Не задыхаюсь, не чувствую тяжести от его тела на мне, во мне. Все заглушил бешеный драйв, и даже если что мешало – нет его, он спрессовал нас вместе. Не падаю спиной на стол, не напрягаюсь – Рик держит меня под затылок. Любит там держать. Ездим так на столе еще некоторое время. Кончаю одними только закатанными глазами – он видит. Против своего обыкновения не заставляет кричать – глушит-душит еще сильнее – и вдруг кончает в меня, вместе со мной, ревет мне в горло свой оргазм, а из меня течет по ногам его сперма. - Сорян... – отдувается он, а сам полулежит еще на мне, полизывает мои губы, из которых чисто автоматически, нет-нет, высовывается ему навстречу мой язык. У меня даже нет сил отругать его за то, что обкончал меня. Я не люблю эту холодную липкость, на которую сейчас не реагирую. Нет сил. Нет сил. - Покрасилась, - замечает он, слегка отстранившись. - А-а... не-е... мелирование... - А чё – стоило ради этого... – ворчит Рик. - Чё?.. – шепчу я. - Не видеться три дня. По-другому, да? М-м?.. Бомболетик, – легонько тыкает он меня между ног. - Че... тыкаешься... – не спускаю я ему эту саму собой разумеющуюся мягкую грубость – и тыкаю его в шею. В ответ он неожиданно «звереет»: - Охренела... Хватает меня за руки, шарит вокруг стола и, нашарив салфетки, поспешно вытирает между ног – зачем, я тут же понимаю: за этим следует сладко-жесткое распятие меня на кухонном столе. На сей раз меня просто-напросто шлепают спиной на стол, чуть ли не всем лицом ныряют в мою киску, а дальше... черт... дальше я плохо помню. Назвать это вылизыванием даже как-то неуместно. Он словно куски от меня отрывает, не кусая при этом, даже не дотрагиваясь зубами. Хищник со стажем. Помню, что, когда окончательно перестаю соображать и Рик это замечает, он перехватывает обе моих руки своей одной – правой, которой, как я заметила, владеет почти, как левой. Освободившаяся же левая лезет в меня – сделать меня окончательно. Она влезает туда, откуда секундой раньше вынырнуло его лицо – язык его теперь полностью переключился на клитор, лижет его, скользит повыше к пупку. Он знает, что способен довести меня этим до крайности. Он знает... знает то, чего я сама о себе не знала... – чуть не плачу сама себе в экстазе. До этого момента он мчал меня по обгонной к восходу солнца – теперь швыряет меня прямиком в этот восход: - О-о-о, Ри-и-ик! На этот раз мне не мешают кричать, и я кричу неистово и изумленно. Меня бросает так, что я боюсь не поспеть со своими криками подобно тому, как скорость звука не поспевает за скоростью света. Я сливаюсь с ощущениями настолько, что «очнуться» меня заставляет лишь легкая боль – Рик все продолжает терзать меня рукой и теперь это почти неприятно. Но что это подкрадывается снизу вверх, откуда-то из района промежности, через живот, через грудь – и выше, выше, в самое горло?.. Оттуда расползается, струится по мне еще одно неизведанное ощущение. Вырывающиеся из меня бессвязные обрывки восклицаний сменяются на: – «О, Боже... Бож-ж-же мой-й-й...». В остальном догоняю я медленно. Прежде чем успеваю понять, у меня темнеет в глазах, а между ног выплескивается струйка жидкости, и даже глаза влажнеют от слез. Я задыхаюсь от ярости, абсолютно размазанной беспомощности – и кайфа в том и в другом. Он «сделал» меня еще раз – по-другому, по-запретному почти. Я лежу голиком на кухне, на столе, вся – в его сперме, и я сквиртанула – это ведь только что было? Я в первый раз так – прямо на шкаф под раковиной, на коврик на полу... Он шлепает рукой по моим половым губкам. Там так мокро, а я могу только обдолбанно вращать глазами. Если бы могла еще испытывать с ним чувство стыда, то стыд сейчас испепелил бы меня, это несомненно. Если бы. Ему плевать на тянущую боль во мне. Я не успеваю остановить его или просто выразить недовольство, свое несогласие с тем, что он сейчас делает: входит в меня членом. Это как-то неправильно. Не могу сказать, откуда я это знаю. Меня словно надо бы оставить в покое, как после настоящего потрясения, но он то ли не знает, то ли ему плевать. Поэтому движения его во мне – своего рода насилие. Осквернение моего желания побыть наедине с собой. Они малоприятны, к тому же я немного устала, но позволяю ему делать – может, нет сил сопротивляться, а может... Во мне включается разум и заставляет вспомнить то, что он сказал, прежде чем я разозлилась на него. По-другому сейчас. Из-за этого стоило не видеться. Верно. С ним бывало почти по-всякому, но неизменно ярко и феерично. Но сегодня был новый уровень ощущений. Как будто желание наше обоюдное удесятерилось, заострилось подобно лезвию ножа. Увидел меня у плиты в рубашке и носках – захотел до яростного рычания; увидела его, запах почувствовала – захотелось отдаться, позволить ему все – и даже больше. И хоть мне сейчас и неприятно, я не концентрируюсь на этом, но призываю на помощь положительные эмоции. Мой новоявленный позитивизм срабатывает – тянущая, даже режущая боль уходит. По крайней мере, я больше ее не чувствую. Мне хорошо уже от того, что позволяю ему кончить, а сама тихонько наблюдаю. После мне, нам обоим окончательно и бесповоротно надо помыться. *** ...Почему сегодня так было? Полагаю, я действительно соскучились. Почему допустила все это? Доверилась ему. За окном глубокая ночь, темная и тихая, как чувство доверия во мне. Мне кажется, это чувство давно там поселилось, засело глубоко. Насколько глубоко, я поняла сегодня. Рик лежит рядом на моей подушке и дрыхнет. Ловлю себя на мысли, что не знаю, где он ночевал вчера и позавчера. Доверие еще заслужить надо – ума не приложу, чем заслужил он. Я тоже заслужила его доверие, иначе разве стал бы он прыгать на меня, как не прыгают нормальные мужчины на нормальных женщин. Я люблю спать на животе и обычно засыпаю первая. Теперь мой день – каждый день – кончается бурным сексом, и после этого засыпается мне легко и приятно.