— Да уж будьте добры. Дома я выпишу чек на оставшуюся сумму. В четвертый раз. Киммель вышел на улицу, пересек тротуар и сел в ожидающую его машину; только теперь это был не его автомобиль с Тони за рулем, а обычное такси. По пути домой на Ким меля напал голод, самый настоящий голод, хотя всего час тому назад он плотно позавтракал. Он взвесил свои ощуще­ния, словно гложущая пустота в желудке была чем-то осязае­мым, что можно было пощупать. Перед его мысленным взором возникли сандвич из черного хлеба с ливерной колбасой и кру­жочками репчатого лука и банка пива. — Водитель, остановитесь, пожалуйста, на... на углу Двад­цать четвертой и Экзетер. У кулинарии «Трилистник». Перед кулинарией Киммель снова выбрался из автомобиля, осторожно перешел тротуар, будто это было забитое машинами шоссе, и вошел. Он заказал сандвич с ливерной колбасой и не­сколько банок пива. Сандвичи здесь не шли ни в какое сравнение с теми, какие готовили у Рикко, но к Рикко Киммель больше не ходил. При виде него Тони обращался в бегство, а отец Тони не здоровался с Киммелем, когда они встречались на улице. Киммель отнес в такси сандвич и пиво и велел ехать домой. Он развернул вощеную бумагу и откусил кусочек сандвича, но, когда они приехали, сандвич был съеден на три четверти и он пожалел, что не взял два. На счетчике набило два доллара десять центов, как сказал шофер. Киммель ему не поверил, но проверить не мог — не видел — и поэтому молча заплатил. Дома Киммель осушил две банки пива, докончил сандвич, съел бутерброд с плавленым сыром и сел в гостиной дожидаться. Он пожалел, что не может хотя бы почитать. Ему оставалось только дожидаться — дожидаться очков и дожидаться прихода Корби, который снова ему их сломает. Он вспомнил о разбитой витрине в лавке. Кто-то запустил в окно кирпичом в пятницу, когда он был в магазине. Стекло уцелело, но через всю витрину по всей диагонали пошла трещина. Теперь Киммель опасался днем сидеть в лавке. Почему-то драки в лавке он боялся больше, чем драки дома. А может, все дело в том, что все знают — мага­зин принадлежит Мельхиору Киммелю, но мало кто знает, где он живет. Киммель встал и пошел на кухню. Он нашел строганый сосновый брусок, который приобрел на лесоскладе для вырезы­вания, отнес в гостиную и принялся состругивать конец дюймов на семь. Квадратный брусок Киммель превратил в округлый, напоминающий сигару. Разузорить его он не мог — плохо видел, но зато мог вырезать заготовку. Он споро работал своим острым ножом, чье крепкое лезвие от частой правки стало узким и за­вершалось теперь длинным закругленным концом, тонким как бритва. Ему снова вспомнился смех Стакхауса, и это воспоминание обожгло его, уязвило, подобно пинку Корби. Его захлестнула волна злобы. Одна мысль о смехе Стакхауса вызывала потреб­ность уничтожить его, пырнуть ножом. Киммель поднялся и, бросив нож с деревяшкой на диван, принялся расхаживать по комнате, засунув руки в карманы необъятных штанов. Его раз­рывали противоречивые желания: напрочь забыть Стакхауса, как он забыл Тони, просто вычеркнуть из памяти — или уничто­жить собственными руками, чтобы утолить снедающую его чудо­вищную жажду мщения. Стакхаус, это трусливое ничтожество, убивал, врал, высмеивал свои жертвы и каким-то чудом про­должал ходить безнаказанным, хотя его преступления были изобличены. Его Корби и пальцем не тронул. Ко всему у него еще и деньги имелись! Киммель представил, как Стакхаус живет себе поживает на Лонг-Айленде чуть ли не в собственном по­местье, купается в роскоши, да еще пара слуг его обслуживает (если даже старые ушли, Стакхаус может нанять новых), а на задней лужайке скорее всего у него бассейн. И этот самовлюблен­ный глупый осел был настолько жадным, что не захотел заплатить пятьдесят тысяч, чтоб его грязное имя не оказалось еще больше замаранным. То, что Киммель именовал идиотским решением Стакхауса, вызывало у него отвращение, но не только это: Ким­мель считал, что за причиненный ущерб Стакхаус должен ему как минимум пятьдесят тысяч долларов. Киммель открыл холодильник и вытащил тарелку с полови­ной батона сервелата; он пошел было к хлебнице, но острый, с «дымком», запах колбасы был слишком соблазнительным — он схватил батон и выгрыз сразу целый кусок, выдавив зубами из шкурки. Затем достал новую банку пива, вернулся с ней в гос­тиную и, взяв в руки нож, снова занялся деревяшкой. Можно уехать в другой город, подумал он, что ему мешает? Корби, несомненно, отправится следом, но там какое-то время хотя бы не будет любопытных соседей или друзей и знакомых, кто станет отворачиваться на улице. И если новый город — Патер­сон или какой-нибудь Трентон — в конце концов подвергнет его остракизму, это будет не так больно, как в Ньюарке, где его знакомства насчитывали не один год. Он начал вырезать на деревяшке крестообразный узор. Ему хотелось верить, что Стакхаус теряет всех своих друзей. За­кругленным кончиком ножа Киммель вылущивал в дереве круг­лые лунки, в которых вырезал крестики, намечая прямые углы ногтем большого пальца. Пускаться на витиеватые узоры он без очков не решался, но работать вот так, на ощупь, доставляло ему удовольствие. Работа приносила ему радость, но по мере того, как движения ножа становились быстрее и обретали уве­ренность, к нему возвращались напряженность и злость. Ему начало казаться, что единственное достойное наказание, какого заслуживает Стакхаус,— это его кастрировать. Он прикинул, насколько плотен мрак, окружающий дом Стакхауса на Лонг- Айленде. Киммель хрюкнул, погрузив нож в дерево. Киммель понял, что начал считать Стакхауса виновным, хотя сначала считал невиновным, но эта перемена показалась ему несущест­венной. Словно вопрос о том, убил или нет Стакхаус свою жену, не имел никакого значения. И, что интересно, подумал Киммель о Корби, для лейтенанта это, судя по всему, тоже было безраз­лично. Киммель хорошо помнил, что Корби считал Стакхауса невиновным даже после того, как нашел у него вырезку с сооб­щением о смерти Хелен. Корби всего лишь стал говорить, что считает Стакхауса виновным, и обращаться с ним так, будто верит в это. Но был ли Стакхаус виновен или нет, результат, решил Киммель, все равно получался один и тот же: жена Стак­хауса погибла и было похоже, что он ее и убил, сам же Стак­хаус испоганил жизнь человеку, который до этого жил себе тихо и мирно. Киммель отдавал себе отчет в том, что хочет считать Стакхауса виновным, потому что эта вина в сочетании с неуязви­мостью Стакхауса делала его еще отвратительней. Киммель представил, как Стакхаус с парочкой верных дружков — свя­занных той высокомерной круговой порукой привилегированных, что заставляет вопреки очевидному делать вид, будто человек тина Стакхауса не способен на столь низменное преступление, как убийство,— распивает доброе шотландское виски, а те еще и внушают Стакхаусу, что он пал жертвой чудовищного заговора, крайне неудачного стечения обстоятельств. Может быть, они даже смеются над этим! До Киммеля вдруг дошло, что он сделал глубокий вырез по центру деревяшки, словно намерен разделить ее надвое. Он спохватился и начал сглаживать края выреза. Но фигурка ему уже не нравилась — он ее запорол. Киммель вздрогнул, когда в дверь позвонили. Шагов на крыльце Киммель не слышал. Холл для него был погружен во тьму; напрягая глаза, он выглянул из-за края зана­вески на дверном стекле, увидел смутный силуэт шляпы и плеч и понял, что это Корби. — Открывайте, Киммель, я же знаю, что вы там стоите,— про­изнес Корби, словно мог его видеть, и Киммель не стал бы ручать­ся за то, что тот его и вправду не видит. Киммель открыл дверь. Корби вошел. — Я думал застать вас в лавке. Вы теперь там не бываете? Ах, ну, конечно, очки! — ухмыльнулся Корби.— Как же я мог забыть. Он прошел мимо Киммеля прямо в гостиную. Киммель споткнулся о коврик. Он подошел к дивану, взял сперва нож, потом деревяшку, которую сунул в карман. Нож он держал в опущенной руке, большим пальцем прижимая ру­коятку к ладони. — Чем вы тут в одиночестве занимаетесь? — спросил Кор­би, садясь. Киммель не стал отвечать. Накануне Корби продержал его до трех утра. После того разговора в полицейском участке Корби знал обо всем, что он делал, и о всех, с кем он встречался, то есть о том, что за это время он ни с кем не встречался. — Стакхаус открыл новое бюро на Сорок четвертой улице, открыл в одиночку. Я навестил его нынче утром. Похоже, дела у него идут совсем неплохо — учитывая обстоятельства. Киммель ждал, продолжая стоять. Он уже привык к таким вот приходам Корби, к отрывочным сведениям, которые он вы­давал по капельке, как птичка — помет. — Разоблачение Стакхауса не очень-то вам помогло, а, Ким­мель? Денег вы от него не добились, из-за новых врагов вам пришлось закрыть свою лавку, а Стакхаус позволяет себе открыть новое бюро под собственным именем! Нет, Киммель, признай­тесь — фортуна вам изменила. Киммелю хотелось запустить ножом Корби в зубы. — Меня совершенно не интересует, чем занимается Стак­хаус,— холодно ответил он. — Покажите-ка нож,— сказал Корби, протянув руку. Киммелю было противно глядеть, как Корби развалился у него на диване, противно осознавать, что, если он набросится на Кор­би, тот, вероятно, отразит удар. Киммель дал ему нож. — Красавец,— произнес Корби с восхищением.— Где вы такой раздобыли? ___ Киммель ухмыльнулся, мрачновато, но не без удовольствия. — В Филадельфии. Самый обычный нож. — Но вполне годится, чтобы натворить крупных дел. Вот этим ножом вы и поработали над Хелен? А как же, хотелось небрежно бросить Киммелю. Но он ничего не сказал, только крепко сжал толстые губы. Он стоял и ждал, что дальше, внешне невозмутимый, хотя ярость сжигала его душу, как яд, от нее даже слегка кружилась голова и немного поташнивало. Он предчувствовал, как через пару минут Корби встанет и врежет ему в лицо, врежет в живот, а если он попытается отве­тить, то врежет еще крепче. Киммель любил представлять, как берет Корби за горло обеими руками; ну, хотя бы одной, но уж если он вцепится, то ни за что не отпустит, пусть Корби бьет его как угодно и куда угодно. Нет, ни за что не отпустит, и, может быть, это случится уже сегодня, подумал Киммель, находя в этой надежде хоть и слабое, но утешение. А еще — так просто ударить Корби сзади ножом в шею, когда тот будет уходить. Или к то­му времени сам он, как обычно, будет валяться на полу гости­ной, и боль будет биться в каждой клеточке его огромного тела? — Вам не кажется, что со Стэкхаусом вышла прелюбопытная история? Как видно, на его имени это никак не сказалось. Корби открывал и закрывал нож. Киммелю было ненавистно слышать, как его нож щелкает в руках Корби. — Я уже говорил, что меня это не интересует! — Когда у вас будут очки? — осведомился Корби равно­душным тоном. Киммель оставил вопрос без ответа. Очки, что бил Корби, в об­щей сложности обошлись ему уже в 260 долларов. Корби поднялся. — Мы еще встретимся, Киммель. Может быть, завтра. Корби вышел из гостиной. — А нож?! — произнес Киммель, идя следом. У дверей Корби обернулся и отдал ему нож. — Hy что бы вы без него делали? Глава 39 На другой день вечером Киммель сел в машину и отправился на Лонг-Айленд, в Бенедикт. Но сперва он поехал в Хобокен, в по­следнюю минуту заскочил на паром, а потом, в Манхаттане, еще как следует покружил по западным улицам, спустился по Парковой авеню и лишь затем повернул на восток к туннелю Мидтаун. Таким образом он попытался избавиться от пристав­ленного KopOii «хвоста», который, как он знал, будет следовать за ним от самого дома. Слежка раздражала его почти так же, как оскорбления, что Корби бросал ему в лицо. Стоило Киммелю распознать «хвост» (а это бывало часто, хотя Корби все время менял людей) по дороге ли в свою лавку или в гастрономический магазин, как он краснел от злости, корчился от стыда; но одно­временно в нем подымалось чувство собственного достоинства, оно приводило его в замешательство, не давало разделаться с «хвостом» или хотя бы ощутить по отношению к нему что- нибудь помимо тихого и убийственного стремления раздавить это ничтожество двумя пальцами, окажись оно в пределах дося­гаемости, как он раздавил бы надоедливого москита. В вечер поездки в Бенедикт он не заметил соглядатая, однако живо его себе представил, даже после того, как убедился, что должен был стряхнуть «хвост», и это действовало ему на нервы. Настроение у Киммеля было угрюмое и тревожное. Он припарковался на главной улице недалеко от поворота на Марлборо-Роуд, закрыл дверцы на ключ и пошел пешком. Насколько он разглядел во мраке, на этой грязной темной улочке находилось всего два или три дома. Номеров было не различить, но луч карманного фонарика высветил имена владельцев на почтовых ящиках, что стояли у обочины. Стакхауса среди них не было, и Киммель пошел дальше, к белому дому за деревьями. Он оглянулся. Ни света фар, ни каких-либо звуков. Он добрался до почтового ящика и направил на него тонкий луч: У. П. Стэкхаус. Ни в одном окне не было света. Киммель глянул на часы. Всего тридцать три минуты десятого. Вероятно, Стэкхаус проводит вечер в компании одного из своих верных дружков. Тем не менее Киммель осторожно пересек лужайку и приблизился к дому. Он шел на цыпочках, его тяжелое тело поводило то вправо, то влево, однако в его движениях было куда больше вкрадчивой грации, чем в обычной походке. В саду он плавно нагнулся, ныр­нув под низко нависшей лозой, и обогнул дом. Света нигде не было. Киммель вернулся к парадному. Позвонить или нет? Было бы приятно взбудоражить Стакхауса, заставить его по-настоящему испугаться за свое физическое благополучие, а то он что-то сов­сем ничего не боится. Сегодня можно было бы даже прикончить Стакхауса — от «хвоста» он избавился, а на алиби наплевать. Следов он не оставит. Снова обманет. Киммель задрожал, пред­ставив, как хрустнет горло Стакхауса под его пальцами, но тут до него вдруг дошло, что на том месте, где он стоит, Стэкхаус вполне может заметить его силуэт на фоне подсвеченного участ­ка улицы, дошло, что в этот вечер его привело сюда одно только любопытство-- посмотреть, где живет Стэкхаус. Самого же Стэкхауса скорее всего вообще нет дома. Ему, можно сказать, повезло, что того нс оказалось дома, потому что на дом можно теперь поглядеть поосновательнее. Он не спеша подошел к двери, прижал фонарик к стеклу в верх­ней ее части и заглянул внутрь. Кружок света выхватил часть пустого холла, блестящий темный пол. Холл производил впечат­ление совершенно пустого, правда света фонарика хватало фута на четыре, не более. Киммель нашел в одной из боковых стен окошко в полуподвальное помещение. Посветил. Белая стена, голый пол. Штор не было. Киммеля осенило, что Стакхаус мог выехать; внезапно нахлынувшая досада заставила его развернуть­ся и быстро возвратиться к парадному. Он нажал на кнопку. Раздался тихий мелодичный звон. Он подождал и нажал еще раз. Его охватили беспокойство и злость. Злость, потому что он понял, что долгая утомительная поездка оказалась впустую, Стакхаус от него ускользнул, и это возмутило его так же сильно, как если б Стакхаус со всеми своими пожит­ками исчез всего пять минут тому назад, когда Киммель прибли­жался к его дому. Киммель налег на звонок, ритмично нажимая на кнопку, так что пустой темный дом снова и снова оглашал пошлый перезвон. Он прекратил, только когда заболел палец, и повернулся, ругаясь в полный голос. Если он захочет встретиться со Стэкхаусом, он с ним встре­тится, и никто, включая людей Корби, не остановит его. На ста­рой работе Стэкхауса ему охотно сообщат адрес его нового бюро. Он представил, какое у Стэкхауса будет лицо, когда он увидит Киммеля, дожидающегося внизу на улице, чтобы про­водить его до новой квартиры. Стэкхауса такй можно напугать. Киммель понял это уже тогда, когда тот первый раз заявился к нему в лавку. Киммелю хотелось вселить в него ужас, а затем, может быть, и убить — в такой вот вечер, как этот. Очень, очень жаль, что сегодня Стакхаус ускользнул, подумал Киммель. А то бы все сегодня и завершилось. Внезапно Киммель отпрянул от двери и широким шагом пере­сек лужайку, задрав с равнодушным видом голову и размахивая могучими руками. Дом не обманул его ожиданий: именно в таком и полагалось жить Стэкхаусу — просторном, солидном, стоящем больших денег, напоминающем переплетенную в белый пергамен книгу, однако же не бросающемся в глаза. Как же, ведь Стак­хаус — человек с тонким вкусом, самодовольный, уверенный в своих правах, защищенный своими деньгами, своим социальным положением, своей англосаксонской красотой. Киммель остано­вился у придорожной ивы и помочился на ствол. Глава 40 Уолтер поднял трубку: — Слушаю. — Алло, это мистер Стакхаус? - Да. Уолтер взглянул на мужчину, который задержался в дверях. — Говорит Мельхиор Киммель. Я бы хотел с вами повидаться. Вы можете назначить встречу на этой неделе? И чего не уходит? — подумал Уолтер. Они все обговорили, однако клиент продолжал топтаться на месте, не сводя с него глаз. — На этой неделе я занят. — Это важно,— с неожиданной решимостью возразил Ким­мель.— Мне бы хотелось повидаться с вами как-нибудь вечером на этой неделе. Если вы откажетесь, я... Уолтер медленно положил трубку, отрезав голос, так же мед­ленно поднялся и подошел к мужчине.