Их уже много лет никто не называет корпоративными управляющими. – Бывший корп. – Машинка в горле не скрывает, с каким мрачным удовольствием он это выговаривает. – Бывший, – повторяет Кларк. – Не потому. – Так почему? – Список причин тебе известен. Известен. Лабин не доверяет Роуэн, потому что когда-то, давным-давно, она всем заправляла. Это по ее приказу их всех тогда привлекли к делу, взяли поврежденный товар и испортили пуще прежнего: переписали воспоминания, переправили побуждения, даже совесть переделали во имя какого-то неопределимого, неуловимого общего блага. – Потому что она бывший корп, – повторяет Кларк. Вокодер Лабина испускает нечто похожее на хмыканье. Кларк знает, к чему клонит напарник. Она по сию пору не уверена, какие события ее собственного детства – реальность, а какие были внедрены, инсталлированы постфактум. А ведь она еще из счастливчиков: пережила тот взрыв, превративший источник Чэннера в тридцать квадратных километров радиоактивного стекла. Ее не размололо в кашу вызванное взрывом цунами, ее не испепелили вместе с миллионным лагерем беженцев на побережье Н’АмПацифика. Конечно, ей не должно было так повезти. Строго говоря, все эти миллионы были побочными жертвами и не более того. Не их вина – да и не Роуэн, – что Кларк не сидела на месте, не дала в себя как следует прицелиться. И все же. Вина вине рознь. Пусть у Патриции Роуэн на руках кровь миллионов, но ведь зараженные области сами о себе не позаботятся; тут на каждом шагу требуются ресурсы и решимость. Блокировать карантинную зону; направить подъемники; испепелить. Отчистить, сполоснуть, повторить. Убей миллион, чтобы спасти миллиард, убей десяток, спасая сотню. Возможно даже, убей десять человек, чтобы спасти одиннадцать – принцип тот же, даже если маржа прибыли ниже. Только вся эта механика не работает сама собой, руку приходится все время держать на кнопке. Роуэн, устраивая бойню, никогда не закрывала глаз на цену и брала ответственность на себя. Лени Кларк было намного проще. Она просто рассеяла заразу по миру и ушла в тень, даже не оглянувшись. Ее жертвы и теперь еще громоздятся курганами, нарастают по экспоненте, в десятки раз превосходя счет Роуэн. А ей и пальцем не пришлось шевельнуть. Никто из тех, кто числит в друзьях Лени, не имеет разумных оснований судить Патрицию Роуэн. Кларк с ужасом думает о том дне, когда эта простая истина дойдет до Кена Лабина. «Кальмары» увлекают их все выше. А вот теперь – явный градиент: свет, падающий сверху, тает в темноте под ними. Для Кларк это самая пугающая часть океана: полуосвещенные воды средних глубин, где рыщут настоящие кальмары – бескостные многорукие монстры по тридцать метров в длину, у которых мозги холодные и быстрые, как сверхпроводники. Ей рассказывали, что теперь они вырастают вдвое больше прежних размеров. И в пять раз увеличились в числе. Очевидно, это все за счет лучших условий роста. В теплеющих морях личинки Architeuthis развиваются быстрее, и никакие хищники на их поголовье не влияют – всех давно выловили рыбаки. Конечно, Кларк их ни разу не видела. И надеется не увидеть – согласно отчетам, популяция сокращается от бескормицы, а величина океана сводит шансы случайной встречи к микроскопическим величинам. Но временами зонды улавливают призрачное эхо массивных объектов, проходящих над головой: жесткие вскрики хитина и панцирей, смутные ландшафты окружающей плоти, почти невидимой для сонара. По счастью, «архи» редко нисходят в истинную тьму. С подъемом рассеянные вокруг оттенки становятся более насыщенными – в сумраке светоусилители не передают цветов, но в такой близости от поверхности разница между линзой и невооруженным глазом, в теории, минимальна. Иногда Кларк хочется это проверить: снять накладки с глаз и посмотреть самой, но это несбыточная мечта. Подводная кожа гидрокостюма, облепляющая лицо, напрямую связана с фотоколлагеном. Она даже моргнуть не может. А вот и течение. Над ними кожура океана морщится тусклой ртутью. Подъемы, падения, перекаты, бесконечная смена гребней и провалов сминают холодный шар, светящийся по ту сторону, стягивают его в игриво приплясывающие узелки. Еще немного, и они вырываются на поверхность, где перед ними расстилается мир из моря и лунного неба. Они все еще живы. Три тысячи метров свободного всплытия за сорок минут, а ни один капилляр не лопнул. Кларк сглатывает под напором изотонического раствора в горле и синусах, ощущает искрящую в груди механику и в который раз дивится чудесам жизни без дыхания. Лабин, само собой, думает только о деле. Он перевел своего «кальмара» на максимальную плавучесть и использует его как платформу для приемника. Кларк переводит своего в стационарный режим и помогает Лабину. Они скользят вверх и вниз по серебристым волнам, луна такая яркая, что линз даже не требуется. Взлетает на привязи пучок антенн, глаза и уши растопыриваются во все стороны, выслеживая спутники, компенсируя движение волн. Одна-две простенькие рамки сканируют наземные станции. Сигналы накапливаются, хотя и очень медленно. С каждым поиском бульон становится все жиже. О, эфир по-прежнему полон информации, – мелкие гистограммы расползаются по всем сантиметровым частотам, по всей шкале идет трескотня, – но плотность сильно снизилась. Разумеется, даже в отсутствии сигнала есть свой грозный смысл. – Не много, – отмечает Кларк, кивая на индикаторы. – Ммм. – Лабин натянул шлемофон поверх капюшона подводника. – Галифакс еще ловится. Он задерживается там и тут, вылавливая загрузившиеся каналы. Кларк тоже берет шлем и устремляет внимание на запад. – Из Садбери ничего, – докладывает она спустя некоторое время. Лабин не напоминает, что Садбери молчит с самого Рио. Не говорит, как малы шансы, что Ахилл Дежарден еще жив. Даже не спрашивает, когда же она наконец смирится с очевидным. Просто произносит: – И Лондона не могу поймать. Странно. Она сдвигается на другую частоту. Они не получат внятной картины, наугад шаря пальцами в потоке. Настоящий анализ придется отложить до возвращения на «Атлантиду». Большая часть услышанных языков Кларк незнакома, хотя некоторые пробелы восполняются картинкой. Много бунтов по Европе – на фоне страхов, что Бетагемот добрался до Южного Противотечения. Анклав избранных, что могли позволить себе некие контрмеры, трещит под напором бесчисленных орд, которые не смогли. Китай с буферными государствами по-прежнему во тьме – уже пару лет, – но это говорит скорее об обороне против апокалипсиса, чем о поражении. Все, подлетающее к их побережью на пятьсот кэмэ и ближе, расстреливается без предупреждения, а значит, у них как минимум функционирует военная инфраструктура. Еще один переворот под знаком «Мадонны Разрушения», на сей раз в Мозамбике. Уже восьмой, и счет нарастает. Восемь наций спешат приблизить конец света во имя Лени Кларк. Восемь стран поддалось чарам порожденной ею злобной гнуси. Дипломатичный Лабин об этих событиях не упоминает. Из обеих Америк вестей мало. Экстренные сообщения да тактические переговоры УЛН. Несколько выступлений апокалиптических сект, разглагольствующих о доктрине Проактивного Уничтожения или вероятности Второго Пришествия, высчитанной по Байесу. Конечно, по большей части болтовня: важные переговоры ведутся по узким каналам из точки в точку, и эту сфокусированную информацию никогда не занесет на пустынную поверхность Атлантики. Конечно, порой Лабину было по силам менять и такие правила, но даже ему это в последнее время давалось с трудом. – Ридли пропал, – говорит он между тем. И вот это уже действительно плохая новость. «Ретранслятор Ридли» – сверхсекретный спутниковый комплекс, настолько закрытый, что даже допуска Лабина едва хватает для входа. Это один из последних источников надежных сведений для «Атлантиды». Когда корпы еще полагали, что движутся к спасению, а не к изоляции, они оставляли за собой всяческие неотслеживаемые каналы для связи с сушей. Никто точно не знал, почему за последние пять лет так много их позакрывалось. Но опять же, чтобы это выяснить, нужно было хотя бы ненадолго высунуться из-под воды, а у кого хватило бы на это духа? – Может, стоит рискнуть, – вслух размышляет Кларк. – Просто оставить установку на плаву на несколько дней. Дать возможность собрать настоящие данные. Квадратный метр техники на весь океан – ну серьезно, великая ли вероятность? Достаточно, понимает она. Многие еще живы. И готовы взглянуть фактам в лицо, носом чуют неизбежную гибель. Найдутся и такие, кто уделит немного времени мыслям о мести. У некоторых даже хватит на это средств – раз спасение не купишь, можно потратиться на воздаяние. Что, если мир узнает: те, кто спустили с цепи Бетагемот, еще живы и прячутся под тремя сотнями атмосфер? То, что «Атлантида» сохранила анонимность, – чистая удача, и испытывать ее никому не хотелось. Скоро они переместятся, не оставив нового адреса. А пока этак раз в неделю выставляют над водой глаза и уши, перехватывают эфир и выжимают из принятых сигналов все возможное. Когда-то этого было достаточно. В конце концов, Бетагемот оставил после себя так мало, что даже электромагнитный спектр выцвел до прозрачности. «Но уж в ближайшие пять минут на нас никто нападать не станет», – говорит Лени себе… и тут же понимает, что нападение уже идет. Маленькие красные пики на краю зрения говорят ей, что канал Лабина перегружен. Она идентифицируется на его частоте, готовится поддержать в бою – но не успевает, потому что враг взламывает и ее линию. Глаза наполняются помехами, в ушах звучит ядовитое: – И в башку не бери меня отрубать, соска долбаная! Попробуешь открыть другой канал – расхерачу на хрен. И всю установку утоплю, крыса ты мокрая! – Опять, – голос Лабина доносится словно издалека, из параллельного мира, где мягкие длинные волны безобидно поглаживают тела и механизмы. Только вот Кларк атакуют в прежнем мире: среди вихря помех – Господи, только не это! – проступает лицо: жуткий симулякр, искаженный почти до неузнаваемости. Кларк подключает полдюжины сетевых фильтров. От одного прикосновения уходят в пар целые гигабайты. В наушниках – чудовищный вопль. – Хорошо, – замечает из соседнего измерения тоненький голосок Лабина. – Теперь, если только удастся сохранить… – Ничего ты не сохранишь! – визжит привидение. – Ни хрена! Твари, да вы хоть знаете, кто Я? «Да», – молчит Кларк. – Я – Лени Кларк… Изображение темнеет. Еще мгновение она словно кружится в водовороте. На сей раз это просто волны. Кларк стаскивает с головы шлемофон. Небо с пробелом луны мирно вращается над головой. Лабин отключает прием. – Ну вот, – сообщает он, – потеряли восемьдесят процентов улова. – Может, попробуем снова? Она знает, что этому не бывать. Время на поверхности подчиняется нерушимому расписанию; паранойя в наше время – синоним здравого смысла. А то, что подгрузилось в их приемник, все еще где-то здесь, плавает в радиоволнах. Меньше всего им сейчас нужно снова открывать эту дверь. Кларк начинает сматывать антенну. Руки дрожат в лунном свете. Лабин делает вид, что ничего не замечает. – Забавно, – говорит он, – а оно на тебя не похоже. Столько лет вместе, а он ее совсем не знает. Они не должны существовать – эти демоны, принявшие ее имя. Хищники, подчистую истребляющие добычу, надолго на свете не задерживаются. Паразиты, убившие хозяина, гибнут вместе с ним. И не важно, созданы они из плоти или из электронов: везде, как ее учили, действуют одни и те же законы. Но за последние месяцы она уже несколько раз сталкивалась с такими монстрами, слишком вирулентными, чтобы выживать в рамках эволюционной теории. – Может, они просто следуют моему примеру? – рассуждает Кларк. – Питаются чистой ненавистью? Луна остается позади. Лабин ныряет головой вниз, направляя «кальмара» прямо в сердце тьмы. Кларк немного задерживается, погружаясь без спешки и любуясь, как корчится и гримасничает светило над головой. Наконец лунные лучи размываются, растворяются в размытой мгле: они уже не озарят небо, они сами – небо. Кларк запускает двигатель и отдается глубине. К тому времени, как она догоняет Лабина, внешний свет совсем гаснет: она ориентируется по зеленоватой точке, горящей на приборной панели его «кальмара». Они молча продолжают спуск. Давление нарастает. Наконец они минуют контрольную точку периметра, условную границу «своей» территории. Кларк запускает низкочастотник и делает вызов. Ответа нет. Не то чтобы никого нет в сети. Канал забит голосами, вокодированными и обычными. Они накладываются, перебивают друг друга. Что-то стряслось. Несчастный случай. «Атлантида» требует подробностей. Механические голоса рифтеров вызывают медиков к восточному шлюзу. Лабин сонирует глубину, снимает показания, включает фару «кальмара» и уходит влево. Кларк следует за ним. Темноту перед ними пересекает тусклое созвездие, пропадает из вида. Гаснет. Кларк прибавляет скорость, чтобы не отстать, и напор воды едва не сбивает ее с «кальмара». Они с Лабином сближаются с плывущими ниже. Два «кальмара» идут над самым дном на буксире у третьего. Один из задних пуст. Второй увлекает за собой два сплетенных тела. Кларк узнает Ханнука Йегера. Одной, почти вывернутой рукой тот сжимает руль. Другая обхватывает грудь черной тряпичной куклы в натуральную величину. За куклой в воде расплывается тонкая чернильная струйка. Лабин заходит справа. В свете его фары струйка вспыхивает алым. Эриксон, соображает Кларк. На морском дне человека узнают по десяткам знакомых примет: по осанке, повадке – и только мертвых рифтеров не отличишь друг от друга. То, что ей пришлось опознавать Эриксона по ярлыку на рукаве – дурной знак. Нечто пропороло гидрокостюм от паха до подмышки – и его самого тоже. Выглядит нехорошо. Ткани млекопитающих съеживаются в ледяной воде, периферийные сосуды сжимаются, удерживая тепло внутри. Поверхностная рана не кровоточила бы при пяти по Цельсию. Так что Эриксона достало глубоко. Что бы это ни было. На буксирном «кальмаре» – Грейс Нолан. Лабин пристраивается за ней и сбоку – живым волноломом, прикрывая от встречного течения Эриксона с Йегером. Кларк поступает так же. Вокодер Эриксона часто тикает – боль или помехи. – Что случилось? – жужжит Лабин.