Глава 10. Лирическое отступление Всеволод. Ну-ну. Так Дёмина обращалась ко мне только когда сомневалась в моих умственных способностях. И ещё, когда не хотела продолжать разговор. К текущей ситуации подходили оба варианта. Я привык просто, что Маринка – это… Почти я. Привык, что она всегда меня поддерживает, даже в самых бредовых проектах. Во втором классе мы с ней рассчитали, что, если проломить пол в определенном месте, то можно попасть прямо за свою парту из кабинета английского. И пол там не очень был – доски, шаткие на вид. Я же не подумал сразу, что под ними бетонная плита. Так что мы решили попробовать нанести хотя бы пару ударов. Только не вышло, нас учитель заранее отругал. Попросил не топотать. А мы не могли проламывать пол и не топотать. Но главное, Дёмина ни на секунду не усомнилась в том, что идея – грандиозная. Мы с ней, как с Юриком, одна команда. Были. До того, как наш класс накрыла любовная эпидемия. Вот тогда-то Дёмина начала посматривать на меня так, словно я не оправдываю ожиданий. Когда в пятом классе все начали дико друг в друга влюбляться, я тоже хотел влюбиться. Но не знал, в кого. И решил спросить у Дёминой. Ну, чтобы она разузнала по своим девчачьим каналам, может, я уже кому-то нравлюсь. Она разузнала и присватала мне эту шантажистку Кускову. Уже тогда Кускова нацеливалась проткнуть одной шпагой оба наши с Юриком сердца. – Вот так, – сказала Дёмина, намекая, что моя песенка спета. – Теперь давай, пиши ей записки каждый день. – В директ, что ли? – И туда тоже, – Маринка недобро прищурилась. – Но на бумаге обязательно. В директе кто хочешь эмодзи напихает, а это несерьёзно. Над отношениями надо работать. Так что сначала записки, потом письма. Так принято, понимаешь? И домой ты можешь только с ней ходить. А если вам не по пути, то ни с кем. И ещё покупать ей чипсы на большой перемене, или что она там любит… Я представил, как каждое утро чахну над запиской для Кусковой. Что я туда напишу? Привет, Кускова, ты не айс? Чипсы ещё эти. Сколько ей надо пачек, если она постоянно что-то хомячит? Это мне все карманные деньги на Кускову спустить и жить впроголодь?! Нет, такая любовь категорически не подходила моему растущему организму. Поэтому я вежливо сказал Дёминой: – Дёмина, ты рехнулась?! Если любовь подразумевает всю эту дичь, то я, так и быть, готов перенести это с… И тут я понял страшную вещь. Единственным человеком, для которого я способен на подобную ахинею, была… – Ну? – сказала Дёмина. – С кем? – Что с кем? Меня заклинило от изумления. Я смотрел на Маринку, как будто в первый раз её увидел. А увидел я её в первый раз на горшке. Когда меня привели в ясельную группу, то сначала показали туалет. Там, на красном горшке, ярчайшим впечатлением моей жизни уже сидела Дёмина. Мне тоже дали горшок, только синий, с паровозиком. Так мы сидели рядом, поделывали важные дела и разговаривали. О чём мы могли разговаривать в два года, я не представляю. Но мама утверждает, что мы сразу нашли общий язык. Который я проглотил в момент прозрения. – Перенести, – напомнила Дёмина. – Всю эту дичь. – А! – Я пришёл в себя. Не мог же я увлечься человеком, которого помню на горшке. – Всю эту дичь, Марин, я готов перенести на год-другой. Так что спасибо, но Кускову я не потяну. Вот так я остался в статусе «всё сложно». И хотя год уже прошёл, он не принёс изменений в мою незавидную личную жизнь. Даже тьма новеньких, среди которых я тоже был новеньким, не нарушила моего одиночества. Я чувствовал, как все заново друг к другу приглядываются, но сам ни на кого не смотрел. В смысле, ни на кого другого. В вопросах отношений я обычно советовался с Дёминой. Но советоваться с Дёминой насчёт Дёминой я не был готов. Тем более, что в последнее время я стал всё острее чувствовать односторонность нашей связи. Маринка – фанатка соцсетей. Она первопроходец, реально. Как только появляется что-то новое, она немедленно там заводится. И я на неё везде подписан. Я, можно сказать, официальный ценитель Дёминой. Сначала она меня ради поддержки просила, чтобы гарантировать себе хотя бы один лайк. А потом стала популярной. И вся толпа фолловеров кочует за ней с площадки на площадку. Ну и я по привычке. Получается, что я про Маринку знаю всё, и ошибочно полагаю, что она про меня тоже. Вот и с мозгами этими. Я почему-то решил, что Дёмина уже сразу на моей стороне, и мы как бы вместе боремся с формалиновым порабощением. А она, Дёмина, значительно усложнилась за последний год. Мне стало труднее находить правильные слова в её присутствии. И ещё – вот и дошли до самого неприятного – мои позиции крепко подорвал Петька Брынцалов. Пётр, то есть. Этот орк едва увидел Дёмину на линейке, сразу на неё подписался. И взял моду ставить первый лайк. И на матчи её приглашает. Прямо в ленте, комментами, приходи, мол, меня поддержать… Она в сентябре ответила, что пришла бы, играй он не в мячик, а на гитаре. А потом отвечать перестала, знай лайкает его исправно в ответ. Может, и на тренировки уже к нему ходит. Самое глупое, что я и спросить не могу – язык не поворачивается. Раньше, до озарения, я что угодно у неё мог спросить. А теперь любая тема – как режим без сохранения. И вернуть бы старое, а не получается, дурацкие симпатии поперёк дороги. Все теперь за всеми смотрят, всё домысливают, подписки считают, каждый день какой-нибудь новый закрытый чатик появляется. Кого туда зовут, мне неведомо. Я вот не удивлюсь, если Маринка где-нибудь фанатскую баскетбольную группу модерирует. И фанатеют они, конечно, известно от кого. Из-за этого я на нервной почве внезапно записался на гитару. Отец обрадовался, купил мне дорогущий инструмент. Сейчас такое время, что родители вообще на всё готовы, лишь бы мы планшет выпустили. И я старался, бряцал, с тоской посматривая на лыжные палки за шкафом. Только… меня не отпускает. Как ни пыжься, а я всё чаще и чаще слышу от Маринки «Всеволод». Как будто этим она вознамерилась наше совместное горшковое прошлое стереть. Конечно, Брынцалов-то сразу красивый в её жизни объявился. В штаны на площадке не писался, соплями в яслях не пузырил, с поста его во дворе не снимали… Меня, было дело, мелкого сняли с поста. Копались мы все в дворовой песочнице. Маринка и Юрик совочками, а Андрюша-тормоз мастерком. Где он его добыл история умалчивает. Подходит ко мне этот Андрюша и спрашивает: – С поста снимаем? – Снимаем, – говорю. Он мне фигак мастерком по башке. Кровь пошла, все как испугаются… и давай мне голову песком засыпать… В общем, по всему получается, что я ни разу не романтический герой. С моим-то прошлым на что я, Всеволод, могу рассчитывать? Если вы ждали, что тут будет про мозги, то скоро будет. А это – лирическое отступление. Просто потому что я тоже человек. И мне не чуждо. Глава 11. Я встаю на тропу войны Маринку я, конечно, ни в какой биологический кружок отпускать не собирался. Пусть онлайн занимается, если так прижало. Она, кстати, верно догадалась – мне было обидно. Сначала очень обидно. А потом я вспомнил, что Рина уже не Рина. И ещё большой вопрос, сколько в ней осталось человеческого. Рубанова с Юриком изменились, но все заморочки остались при них. Мне представлялось, что они приболели, но могут выздороветь. А Рина, как финальный босс, может быть, окончательно потеряна для общества. Медсестра Рубанову домой не отпустила. Так что Лидочка как миленькая вернулась за парту. Правда, выглядела бледнее обычного. И вообще была потерянная. Настолько, что безропотно отдала Кусковой пушистый брелок с глазками и даже не погладила его на прощание. Конь напротив был собран, как никогда. Он не скакал в проходе, не шумел, никому не угрожал. Он сидел, как хищник в засаде, и… не спускал глаз с Рубановой. Так мог бы смотреть доктор на обречённого пациента. Когда Рубанова вместо учебника по русскому языку достала контурные карты, Миха побледнел. На перемене он рванул в кабинет биологии. Я помчался за ним. В кабинете галдели семиклассники и… пахло лекарствами. Рина подняла на Коня усталые глаза, молча кивнула и ушла в лаборантскую за доской. Она тоже показалась мне бледной, и я порадовался, что избавил Юрика от мозгов. Если они все потихонечку мутируют под влиянием формалина, то процесс у Юрика хотя бы замедлится, пока я не разберусь, как это остановить. – Какими судьбами? Сева, да? Ты же играешь в субботу? О, кто бы сомневался. Врага надо знать в лицо, и Брынцалов меня знал. Стоял и улыбался, как ханаанская собака. Ну… Я в ответ показал брекеты. Петька моргнул, мой металлический оскал явно не тянул на тёплую улыбку. – Вы Рину довели? – Я шумно втянул медицинский запах. – Не, она сама по себе дошла. – Холодновато у вас, – заметил я, с недоумением глядя на открытое окно. – Проветриваем на перемене, – Брынцалов снисходительно приподнял одну бровь. Вроде как он и не заметил, что сквозняк, а слабенькие могут кофточку надеть или походить в коридорчике. Мимо нас, не глядя по сторонам, пронёсся Миха. В его кармане что-то брякало. – А больше тут, – я выглянул из-за Петькиного плеча, – ничего странного? – Ты, – сказал Петька. – Ты странный. Ты что тут делаешь? Я подумал, что тут мне действительно больше нечего делать, и оставил Брынцалова наедине с его догадками. Сгонял в кабинет трудов и едва успел вернуться в класс до звонка. Рубанова заметно повеселела. На географии к ней вернулся здоровый цвет лица, на истории – концентрация. Пару раз она даже шикнула на Кускову, когда та полезла к ней в пенал. Впрочем, Кускова свою линию продавила: новый ластик перекочевал-таки из одного пенала в другой. Я громко откашлялся, и Кускова затравленно посмотрела на меня. Я просигналил в ответ, что око Саурона не дремлет. Олька повозила ластиком в тетради и нехотя вернула его Рубановой, будто и правда брала только попользоваться. После шестого урока я демонстративно прошёл к Маринке через весь класс. Так делали те, кто напрашивался в официальные провожатые. Этим я публично обозначил свой краш. Вряд ли нас с Дёминой будут шипперить, скорее всего, мне тупо приклеят ярлык страдальца. Безответная любовь, все дела. Впрочем, подколы я как-нибудь переживу, зато Конь будет знать, что у Дёминой есть френдзона, об которую можно и зубы обломать. Кускова прищурилась, Рубанова оглянулась с любопытством, но задерживаться не стала – в дверях уже потряхивал гривой братишка. – Надо поговорить, – сказал я Дёминой. Прозвучало так, будто я собираюсь выяснять свои шансы на взаимность. Шансов, я не сомневался, у меня было ноль, Брынцалову я мог противопоставить только мужественный шрам над бровью. Но Дёмина видела, что шрам я получил в погоне за кошкой, не заметив торчащую арматуру. А потом валялся на спине, дёргал ногами и немужественно подвывал. Так что… Неважно, меня сейчас волновало не это. И я на всякий случай добавил, чтобы Маринка не вздумала меня игнорировать: – Надо поговорить прямо сейчас. – Мне тоже, – обронила Дёмина. Не глядя на меня, она сбрасывала вещи в рюкзак. Неужели всё-таки поверила? Три урока – три! – она о чём-то крепко думала. Я всегда замечаю, когда Дёмина впадает в раздумья. И знаю по опыту, что в такие моменты её лучше не трогать. Я и не трогал – после провала с Конём и кнопкой не хотел испытывать судьбу. Надеялся только, что появятся новые доказательства, лишь бы не летальные, и рано или поздно я предъявлю их Дёминой. А до этого времени нужно просто оберегать её от общения с хтоническими чудовищами. Кускова собирала учебники нарочно медленно, и я демонстративно уставился на пушистый брелок, прицепленный к её рюкзаку. Олька мгновенно ускорилась, так что в коридор мы с Маринкой вышли последними. Дёмина вздохнула так, будто пришло время признаться, что на самом деле её воспитали волки-шептуны. – Нет, – опередил я. – Никаких кружков. Ты не пойдёшь. – А что ты сделаешь? – спросила она. Я уже сделал, и, надо сказать, не гордился собой. Порча школьного имущества – так себе выход, но придумать ничего лучше я не успел. Маринка смотрела на меня, наклонив голову, и ждала ответа. Ей и в самом деле было интересно. – Я, Марин, позвоню и скажу, что школу заминировали. – Серьёзно? А завтра? – Ну… – я поводил глазами, – может, и правда, придётся её заминировать. – Ты настолько веришь в свой формалиновый психоз?