– Конечно же, нет. Разве ты думал, что я хочу создать много богов? Нет. – Он говорил так убедительно, что сомнения Ауфшлага рассеивались под палящими лучами откровения. Кёниг тепло улыбнулся своему главному ученому. – Сегодня замечательный день. Сегодня праздник. Теперь мы знаем, кто из наших подопытных Вознесется. – Он снял руки с плеч Ауфшлага, и ученый с удивлением заметил, что пальцы не были вымазаны в крови. – Прошу прощения за минутную слабость, верховный жрец. – Сердце Ауфшлага переполняла вера, обретающая новую силу. – Это так очевидно. Конечно же, бог может быть только один. Я принимаю слишком близко к сердцу, как мне кажется. И это меня ослепило. – Не стоит беспокоиться, друг мой. – Кёниг похлопал Ауфшлага по спине как лучшего друга, каким давным-давно он действительно был. – В твою задачу всегда входили детали. Я же должен видеть картину в целом, но без тебя мы бы пропали. Ты – самое сердце нашего замысла. – Кёниг повернулся и посмотрел на собравшихся возле него доппелей. – Без моих друзей я ничто. Мне становится так одиноко. Ты же со мной, верно? Ауфшлаг, без тебя я не смогу этого сделать. Хоэ низко поклонился. Кёниг никогда не останется в одиночестве, пока дышит Ауфшлаг. Он отдаст все ради служения этому великому человеку. Все. – Я никогда не оставлю тебя, – искренне поклялся ученый. * * * Как только за Ауфшлагом закрылась тяжелая дубовая дверь, Отречение усмехнулся: – Он оставит тебя. Они все бросят тебя. Кёниг грустно улыбнулся доппелю. – Да. Но не сейчас. Обратил внимание, что он не произнес слова «доверие»? В тот день, когда он скажет мне, что я могу ему доверять, он умрет. Беспокойство нервно кашлянул: – Но ты всегда говоришь людям, что они могут доверять тебе. – Верно. Отречение указал на закрытую дверь: – Ты сказал ему, что изначал планировал Вознесение лишь одного бога. – Да. – Но мы хотели… – Я хотел. – … ты хотел, чтобы их Вознеслось как можно больше. Теперь, когда остался только один ребенок, нашим… твоим планам угрожает серьезная опасность. Если с ребенком что-то случится… – Отречение не стал заканчивать мысль. – Ты солгал ему, – обвинил Кёнига Приятие, который уже не стоял в углу. – Я думал, он наш друг. – Любое общение – это манипуляция, – ответил Кёниг. – Любое взаимодействие, социальное или иное, служит средством получить то, чего хочешь ты. Это основа общества. – Он прошел по залу, и подол его алых одежд заскользил по дорогим коврам. – Мне нужен Ауфшлаг, а я нужен ему. В основе любой дружбы лежит определенный уровень взаимной зависимости. Потребность и удовлетворение этой потребности. Без меня Ауфшлаг был бы никем – маленьким человечком с жалкими мечтами. Мне без Ауфшлага оказалось бы сложно создать моего бога. Мы нужны друг другу. Мы используем друг друга. – Кёниг улыбнулся Приятию. Это встревожило доппеля. – Когда он предаст меня – а в том, что он так поступит, сомнений нет, – я убью его. – Кёниг исподлобья посмотрел на доппелей. – В этом вы можете мне доверять. Приятие тихо рассмеялся. – И сейчас, как мне подумалось, я не только воплощаю твою потребность в Приятии, но и служу единственным выражением твоего чувства юмора. – Я не шутил, – ответил Кёниг. Приятие с огорченным видом уставился в пол. – Вот ведь. Кёниг отправил трех доппелей в другую комнату, чтобы ему было просторнее размышлять. Они заполняли собой все его мысли, требуя внимания, постоянно ссорясь и пререкаясь друг с другом. На мгновение Кёнигу показалось, что они не уйдут, но тут Приятие склонил голову и вышел, а другие двинулись следом. Не так давно он мог заставить их раствориться лишь небольшим усилием воли. Теперь ему трудно выставить их в другую комнату. Однажды он не сможет их прогнать. Они были его проклятием и верным признаком его огромной силы. К несчастью, вместе с его могуществом росла и сила доппелей. Наступит день, когда они прекратят ему подчиняться. Станут преследовать его каждую секунду, бормотать, когда он будет стараться уснуть. Они заразят собой его мысли. А затем они одержат над ним верх. Его иллюзии свергнут его, сбросят с престола его собственного сознания, пожрут его разум. Ему не узнать, как именно это случится. Возможно, его затащат в зеркало, и он навсегда останется заточен там. Он может потерять контроль над собой и перестать разграничивать себя и своих доппелей. Самый сильный воспользуется этим и возьмет власть в свои руки. И тогда Кёниг станет хнычущим доппелем при новом Кёниге. Гайстескранкен могут пойти по очень разным путям. Он слыхал о соматопарафрениках, у которых конечности восставали против разума и захватывали всю власть. Больше всего его пугала судьба котардиста. Кёнигу жутко было думать о том, как станет разлагаться его плоть, как внутренние органы будут гнить или усыхать. Кёниг сел за стол, чудовищную дубовую громаду с резными орнаментами. Он нашел его в одном из самых глубоких подвалов церкви и забрал себе. Кажется, это какое-то вишневое дерево, красное, но настолько темного оттенка, что его можно было счесть черным. На столе в беспорядке валялись бумаги. Через Кёнига проходили все дела Геборене. Он был центром всего. Зельбстхас не стал бы тем, чем сегодня являлся, если бы не постоянное внимание Кёнига. «Боги, как здесь тихо». Пререкания доппелей его отвлекали, но в то же время приносили пользу. Хотя говорить с ними было почти то же самое, что беседовать с самим собой, такие размышления вслух шли ему на пользу. Доппели представляли всего лишь отдельные стороны его личности, но зато четко выраженные, концентрированные проявления его психики. Каждый доппель давал ему что-то особенное, и хотя они и стремились его свергнуть, он был им так же нужен, как и они ему. Эта необходимость связывала их друг с другом. «Однажды я окажусь им нужен не настолько, как они мне». Потребности других были той осью, от которой он своим могуществом гефаргайста заставлял мир склоняться в нужную ему сторону. «Потребности – это слабости». Тишина в комнате легла ему на плечи тяжелым грузом. Кёнигу не хватало голосов остальных. Он слишком много времени проводил один и от этого чувствовал себя опустошенным и слабым. У него зарождались сомнения. Вскоре он выберется из кабинета, окружит себя своими жрецами и засияет в лучах их внимания. Он взял случайный лист бумаги и посмотрел на него; это были отчеты церкви Геборене в Готлосе, грязном крошечном городе-государстве к югу от Зельбстхаса. Король Диб Шмутциг, гефаргайст, обладавший крайне небольшой силой, требовал с иностранной церкви запредельно высоких налогов. Досадно, но не особенно важно. Готлос скоро будет в распоряжении Кёнига. А пока что он заплатит этому много о себе воображающему поганцу. Кёниг сердито заворчал и ударил кулаком по столешнице; гнев переполнял его, как будто налетевшая неведомо откуда гроза. Он скомкал доклад, и кулак его дрожал. – Шмутциг – полное ничтожество, – прорычал Кёниг, стараясь сосредоточиться на делах, с которыми нужно было разобраться. – Он цел только потому, что даже не заслуживает, чтобы его раздавили. – Он цел потому, что ты занят более серьезными проблемами, – прошептал у него за спиной Беспокойство. У Кёнига опустились плечи. – Я велел тебе удалиться. – Ты встревожен. – Я сам с этим разберусь. – Остался только один бог. Если с ним ничего не выйдет, то начинать заново уже поздно. Твои иллюзии набирают силу. Время на исходе. – Ауфшлаг меня не подведет, – произнес Кёниг. Отречение, стоявший рядом с другим доппелем, подался вперед. – Тебя все бросают. А у этого ученого ничего не выйдет. – Нет, – убежденно ответил Кёниг. – Этот ребенок – тот самый, избранный. Беспокойство рассмеялся. – Кого ты пытаешься убедить? * * * Сестра Вегверфен стояла перед Ауфшлагом Хоэ, сидевшим за идеально чистым письменным столом. Пусть внешность главного ученого Геборене вовсе не внушала трепета – жирный и круглый, с гнилыми зубами и сальными торчащими волосиками, – молодая жрица отлично понимала, каков он на самом деле. Ей уже было известно, что наука – дело страшное и кровавое. Вегверфен достаточно много ассистировала Ауфшлагу в экспериментах, так что успела проникнуться к нему большим уважением из-за упорной тяги к знаниям, которую проявлял этот человек, хотя готовность Ауфшлага пойти на все, чтобы найти ответы на свои вопросы, граничила с безумием. Вегверфен наблюдала, как он подвергал пыткам целые семьи, просто чтобы выяснить, можно ли создать гайстескранкен, или же бредовые иллюзии являются врожденным свойством, которому человека научить нельзя. Она готова была поклясться, что Ауфшлаг – гайстескранкен, вот только он ни разу не проявлял ни одной бредовой иллюзии и всегда производил впечатление хладнокровного, пугающе здравомыслящего человека. Нет, душевно здоровым его назвать было бы неверно. Пусть его и не преследуют иллюзии, но и вполне человеком его считать нельзя. Ауфшлаг смотрел на нее крошечными глазками, лоб у него блестел. Он нервно барабанил пальцами по столу, и не было ритма в этой барабанной дроби. Он отвел взгляд, скривил лицо и снова обратил свое внимание на жрицу. Из-за чего он так нервничал? Его внимание тревожило ее. «Может быть, я что-то сделала не так?» – Докладывай, – сказал он. – Я осмотрела комнату Аусфаль, – начала она. – И? – Кровь – не самые лучшие чернила для письма, записи получаются не особенно разборчивыми. – По лицу Ауфшлага было совершенно понятно, что он шутить не в настроении. – Простите. Он махнул рукой, дав понять, что извинение принято. – Изложи по существу. – Так вот. – Вегверфен думала о тех безумных запутанных строчках, которые ей пришлось часами расшифровывать, и о кровавом месиве на запястьях девочки, там, где она рвала вены зубами. – Аусфаль много раз написала: «Плохие у нас выходят боги». Я полагаю, она хотела сказать, что Вознесшиеся смертные плохо заменяют настоящих богов. – Наш бог и будет настоящим. – Конечно же. Я просто имела в виду, что… – Продолжай. Вегверфен прикусила губу, стараясь сосредоточиться. – Аусфаль еще писала о том, как ей тяжело жить с пониманием того, что она Вознесется и станет богом. Она сокрушалась, что ей тяжело на душе, потому что на нее возложены ожидания всего народа. Она писала, что боится смерти и… – Вегверфен не решалась продолжить.