– Приятие готовит против тебя заговор. Кёниг отпихнул доппеля. – А ты нет? – Он рассмеялся, будто залаял, без малейшего намека на веселье. Беспокойство и Отречение, склонив головы, попятились от сердитого взгляда Кёнига. Только Приятие, стоявший лицом в угол, оставался невозмутимым. – Тебе нельзя ему доверять, – прошептал Отречение. – Приятие хочет занять твое место. – А тебе я доверять могу? Отречение не поднимал лица, но Кёниг разглядел скупую улыбку. – Конечно же нет. В конце концов все нас бросают. Например, наши родители. – Мои родители, – огрызнулся Кёниг. – Вы все лишь иллюзии. – Твои родители, – мягко поправился Отречение. – Если тебя может бросить мать, то кто же на это не способен? Вот почему я существую. Может быть, я и иллюзия, но для тебя я – реальность. Возник четвертый доппель, который выглядел как совсем юный Кёниг. На заплаканном лице можно было прочесть все утраты брошеного ребенка, который внезапно понял, что ни единой душе в мире нет до него дела, если не считать тех, кому интересно как-нибудь его использовать. Кёниг сосредоточился на настоящем и прогнал этого доппеля. Было не время тревожиться о старых ранах, пусть они и успели нагноиться. – Вот и твой любимчик, ученый, – сплюнул Отречение с яростным отвращением. – Он мой друг. – У нас не бывает друзей, – ответил Отречение. – Настоящих друзей. Несмотря на правоту доппеля, у Кёнига все же сжались челюсти от злобы так, что заскрипели зубы. Они были друзьями в прошлом, до того как он решил создать бога. – Он полезен, – ответил Кёниг. – Он нас ненавидит, – предостерег Отречение. – Тебе нельзя доверять ему. Он психически здоров. – В тот день, когда ты посоветуешь мне кому-нибудь поверить, я сразу пойму, что попал в большую переделку. – В этом отношении я должен согласиться с Отречением, – встрял в разговор Приятие и тут же снова уткнулся в угол, когда Кёниг бросил в его сторону предостерегающий взгляд. – Мне кажется, мы ему не нравимся, – прошептал доппель. – Я думаю, и тебя он тоже не любит, – добавил он, глянув на Кёнига. – Он думает, что ты украл его идею. – Мне нет дела до того, нравлюсь я ему или нет. Мне просто нужно, чтобы он был полезен. Приятие ухмыльнулся, будто понимая, что это ложь. * * * Ауфшлаг Хоэ, главный ученый Геборене Дамонен, вошел в покои Кёнига и низко поклонился, изо всех сил стараясь не обращать внимания на доппелей верховного жреца. Они же, в свою очередь, метали в его сторону взгляды, полные ненависти и презрения. В хорошие дни он задумывался о том, какой вывод можно сделать из этого касательно мнения Кёнига о верховном ученом. В дурные дни подумывал, не убить ли ему помешанного теократа. «Итак, каким же днем окажется сегодняшний?» Но могущество Кёнига как гефаргайста было вне всякого сомнения. Ауфшлагу достаточно было провести всего несколько минут в присутствии главного жреца, чтобы поразительная гениальность, провидение и глубина понимания, которыми обладал Фюример, совершенно ошеломили Хоэ. Сам масштаб планов Кёнига вызывал благоговейный ужас. Фюример был не из тех, кто мыслит мелко. Он оперировал вечными категориями. Сомнения закрадывались уже позже. Ауфшлаг бессонными ночами задавался вопросом о том, кто же на самом деле Кёниг: гений или погруженный в бредовые иллюзии сумасшедший. Как же трудно было понять это наверняка. Восприятие являлось реальностью; это гайстескранкен понимали очень хорошо. Оно служило им источником силы, делало их особенными и выделяло среди общей массы обыкновенных людей. Но Ауфшлаг понимал. Его опыты позволили ему узнать истину: Все они были просто безумцами. Как и Кёниг – безумец. «Каким же должно было быть у человека ужасным детство, чтобы он стал таким, как Кёниг?» Интересный вопрос. Возможно, он с этим позже поэкспериментирует. Ауфшлаг наблюдал за человеком, который когда-то был ему самым близким другом. Они познакомились, будучи прислужниками у Геборене. Хотя оба пришли к этой религии, о которой раньше почти никто не слышал, по разным причинам, их судьбы переплелись. Когда они стали настоящими друзьями – возможно, в тот день, когда Ауфшлаг рассказал Кёнигу о своей идее? «Это же моя идея была, правда?» Ауфшлаг снова поклонился, когда Кёниг наконец соблаговолил посмотреть в его сторону. Только тогда Ауфшлаг заметил, что подол его светло-синего одеяния потемнел от пятен крови. Он выпрямился, на мгновение встретившись взглядом с серыми глазами Фюримера. По крайней мере теперь он был уверен, что перед ним именно Кёниг, а не один из его доппелей. Эти глаза, серые, как будто все краски из них куда-то унесло, впивались в него. Хоэ чувствовал, как его личность разбирается слой за слоем и тщательно изучается. Кёниг продолжал смотреть и не отпускал его. Ауфшлаг не мог шевельнуться. Его пригвоздило к месту. «Это как раз один из тех самых дней». Все сомнения покинули его, как будто кровь, хлещущая из рассеченной бедренной артерии. Кёниг был тем, за кем нужно идти следом, человеком, который видел в богах их подлинную сущность. Эти глаза видели будущее. Ауфшлаг пошатнулся, когда Кёниг наконец отвел взгляд. Он подождал мгновение, чтобы не так быстро стучало сердце. Пристальное внимание доппелей чувствовал кожей; ему казалось, будто по ней ползают ядовитые пауки. Один из доппелей – Ауфшлаг не мог отличить одного от другого – подался вперед и прошептал: – Я знаю, что у тебя на уме, кривозубый грязный тип со свинобойни. – Отречение, – скомандовал Кёниг, – оставь его в покое. Ауфшлаг, мой старый друг, ты пришел, чтобы о чем-то доложить, я полагаю? Хоэ начал запинаться, и внезапно ему стало неловко от мысли о своих кривых зубах и жирных пучках волос вокруг ушей. – Д-да, верховный жрец. Еще один из молодых богов покончил с собой. – У него внезапно выступил пот. Левая рука зависла в нерешительности: ему хотелось то ли прикрыть кривозубый рот, то ли пригладить волосы. Кёниг повернулся и стал смотреть на доппеля, который стоял, уткнувшись лицом в угол. – Аусфаль? Ауфшлаг неуверенно моргнул, глядя Кёнигу в спину. «Какие чувства он сейчас от меня скрывает?» – Да. – Она все равно была чересчур умная, всегда задавала вопросы. Она не могла просто принять то, что я ей говорил. Недоверчивая девчонка. – Кёниг повернулся и глянул на Ауфшлага, слегка подняв бровь. – Где она только этому научилась? – Те же самые люди, которым позволено было видеть Аусфаль, имеют доступ и к Моргену, – обиженно ответил Ауфшлаг. – А ему такие черты совершенно не свойственны. Скорее всего, это произошло из-за особенностей ее характера. – Морген идеален, – сказал Кёниг. – Он невинен и бесконечно доверяет нам, – отметил Ауфшлаг. – Я и раньше это говорил. И я хочу, чтобы он таким остался. Теперь к нему не будут допускать никого, кроме нас с тобой, и еще его телохранителей. Я не хочу, чтобы он заразился сомнением. «Упаси бог, если этот мальчик научится думать сам». – Конечно же, – сказал Ауфшлаг. Как вышло, что он дошел в своих планах до такого? Как ученый он стремился всегда сражаться с невежеством, но при этом все же ограждал Моргена от неприятных истин. Возможно, он не лгал мальчику, но намеренно не позволял ему узнать то, что тому требовалось. «Я должен все сказать Моргену, чтобы он сам мог для себя все решить». Но разум Моргена был намеренно создан именно так. Как и других, из кого Геборене намеревались сделать богов, его всю жизнь приучали думать, что однажды он Вознесется, и станет богом Геборене, и будет служить народу Зельбстхаса. Рабство выдавалось за достоинство. В начале они собрали десять детей, и за прошедшие десять лет дети, один за другим, гибли под непосильным грузом. Их ломали необузданные иллюзии, которыми пичкали их Геборене и вера Зельбстхаса. Кто-то сгорал, кто-то разлагался, не оставляя после себя ни крупицы. Каждый достигал собственной вершины непрочного могущества и падал, потому что иллюзии тянули вниз, погружали в безумие. Никто не Вознесся. Аусфаль была последней из тех девяти. А теперь остался только Морген, самая чистая и невинная душа, что встречал в своей жизни Ауфшлаг. Если бы он знал, что его план приведет к трагической гибели девяти детей, стал бы он все равно рассказывать об этом Кёнигу? «Да простят меня боги, но думаю, что да». – Как умерла Аусфаль? – Вопрос Кёнига заставил Ауфшлага прервать размышления. – Она перегрызла вены на запястьях. Истекла кровью. Перед тем как потерять сознание, успела много написать на стенах. – Собственной кровью, я полагаю? – Конечно. – Что-то важное? – Я заметил, что там раз за разом повторялась одна и та же фраза. «Плохие у нас выходят боги». Не знаю, что она имела в виду. Возможно, что Геборене делают не таких хороших богов или что она стала бы плохим богом, если бы Вознеслась. Я поручил в этом разобраться сестре Вегверфен. – Вегверфен нельзя доверять, – проговорил Отречение. – Она может проболтаться о смерти Аусфаль. – Этого сейчас допустить, конечно же, нельзя. – Кёниг крепко держал Ауфшлага взглядом своих блеклых серых глаз. – Убей Вегверфен, когда она все сделает. Доложишь о том, что ей удастся выяснить. – Само собой. – Ауфшлаг старался, чтобы его лицо ничего не выражало. Но Кёниг видел главного ученого насквозь. – Я знаю, это тяжело. – Он положил руки на узкие плечи Ауфшлага, так что тому пришлось посмотреть Кёнигу в глаза. – Эта неудача может посеять семена сомнения, а этого мы допускать не должны. – Его длинные пальцы впились в кожу на плечах. – Сомнения означают провал. Под взглядом верховного жреца воля Ауфшлага рассыпалась на мелкие кусочки. Он не видел ничего, кроме лишенных цвета серых глаз. Эти пальцы, как личинки-мертвоеды, вгрызались глубоко в его плоть. – Но… – По лицу его стекали струйки пота. – Разве мы еще не потерпели неудачу? Остался только один бог!