Нет, к чёрту подробности! Кто я? Опустила взгляд на руки. Молодые, слегка покрытые золотистым загаром. Узкие кисти с длинными пальцами и хорошей кожей. На маникюр пора бы сходить: у кромки лака розовая полоска ногтя. На правой ладони запёкшиеся ранки, словно чем-то процарапанные. В целом, чьи бы ни были эти руки, ими можно гордиться, решила я, глядя на тонкие запястья, проступающие сквозь кожу венки. Подумала, как о чужих, потому что совсем их не помнила. А они мои? Я дотронулась одной рукой до другой, сцепила пальцы в замок, сжала кулаки. Похоже, мои, но почему я их не узнаю, не чувствую своими, словно вижу в первый раз? И этот ожог у основания большого пальца ни о чём мне ни говорит. И цвет маникюра сливочный, матовый ни о чём не напоминает. Даже ранки на ладони не вызывают ничего в памяти. Я растерянно оглянулась, сидя в кровати. Осмотрела весёленький ситчик больничной сорочки в мелкий синий цветочек, вроде васильков. Ощупала голову: длинные спутанные волосы. Потянула концы волос к себе. Тёмные, каштановые, тонированные. Странно, почему-то мне подумалось, что я блондинка. Может, из-за пустоты в голове? — Эй, здесь есть кто-нибудь? — спросила громко. И свой сиплый голос тоже не узнала. Прочистила горло. — Лю-ди! Дверь вздрогнула всем своим хлипким существом, отделяясь от косяка. — Ну, слава тебе, господи! Доктор, она очнулась! — крикнули с той стороны. И лишь потом, шаркая ногами, в палату вошла пожилая санитарка в белом халате и повязанной на голову косынке из того же василькового ситчика, что был на мне, а за ней — статная молодая доктор в розовом брючном костюме, что определённо претендовал на звание элегантного. — Здравствуйте! Я ваш врач Светлана Игоревна. Рада, что вы, наконец, с нами, Альбина. Голос у врача тоже был элегантный, если, конечно, так можно назвать голос. Но её был именно таким — изысканно глубоким, бархатистым, грациозно мелодичным, стройным и холёным, как и вся доктор от узла русых волос на затылке до мягких кожаных туфель того же нежного оттенка бекона. «Альбина?» — мысленно примерила я на себя незнакомое имя. Где-то я слышала, в женском имени обязательно должна быть «Л», а в мужском «Р». «Л» — энергетически светлая, женственная, «Р» — энергетически сильная, мужская. Не знаю, зачем мне эта информация на фоне того, что я даже собственного имени не помню, но пусть будет, вдруг пригодится. По крайней мере, теперь я знаю, что хотя бы со светлым женственным у меня всё в порядке. — Как себя чувствуете? — профессионально внимательно смотрела Светлана Игоревна. Меньше всего мне сейчас хотелось отвечать на её вопросы. И слушать её бодрый голос. И видеть её скуластое ухоженное лицо. Хотелось закрыть глаза и заснуть. Досмотреть тот сон про восемнадцать сантиметров. Не помню, о чём он, но, кажется, мне понравился. Проснуться в месте, которое я знаю. Человеком, которого помню. Проснуться самой собой. Но доктор ждала ответа. — Хорошо. Наверное, — я пожала плечами. — Я попала в аварию? — слепила я в общую картину обрывки сна, что видела перед тем, как пришла в себя. — Рада, что вы помните, — улыбнулась доктор. «Рано радуетесь, ни черта я не помню», — даже с каким-то злорадством подумала я: не знаю почему, но эта красивая доктор мне не нравилась. Было в ней что-то высокомерное, что ли, мне даже показалось, ревнивое. Но посмотрела я на неё с надеждой: — А кто я? 13 13 Улыбка на лице доктора поблёкла. — Ясно, — кивнула она и уселась на край моей кровати. — Вы Альбина Викторовна Арбатова, вам двадцать восемь лет судя по данным паспорта, водительских прав и документов на машину. Вы в больнице. Три дня назад вы не справились с управлением, и ваша машина врезались в грузовик. Она сделала паузу, видимо, давая мне время осознать услышанное и внимательно наблюдая за моей реакцией. Реакции не было. Словно она говорила не обо мне, а о каком-то незнакомом человеке. Мне даже хотелось сказать: «Жаль. Надеюсь, она не сильно пострадала, эта Альбина Викторовна Арбатова, двадцати восьми лет, и её машина подлежит восстановлению?» Из-за открытых санитаркой жалюзи в палату ворвался солнечный свет, из приоткрытого окна — свежий воздух, уличный гомон, звук громыхающего по рельсам трамвая, запах дождя. Выглянули верхушки покрытых нарядной листвой деревьев. Осень? Я прислушалась к своим ощущениям. Что я чувствую при слове «осень»? Хрен знает. Школа. Учёба. Первое сентября. Брр… кожа покрылась мурашками. Я потёрла предплечья: школу я точно не люблю, не знаю почему, а вот учиться мне, кажется, нравится. Доктор кивнула в ответ на мою затянувшуюся немоту и продолжила: — Серьёзных повреждений вы не получили, ушиб грудины и ключицы, сильно ударились головой. В целом ваше состояние можно назвать удовлетворительным… — Если бы не одно «но», — подсказала я, с трудом понимая, как в принципе нахожу слова — в голове зияла просто-таки стерильная чистота. — Я ничего не помню. — Вы провели без сознания три дня. Это слишком много для сочетанной черепно-мозговой травмы с незначительным очагом ушиба, — нахмурилась она. — Мы понаблюдаем за вами ещё несколько дней, чтобы сказать точнее, с чем имеем дело. Надеюсь, это временная обратимая амнезия. Иногда такое бывает. — Временная? И сколько времени это займёт? — уточнила я. — Трудно сказать. Иногда память возвращается сразу. Иногда требуется… немного больше времени, — запнулась она. Но я уже представила, как идут дни, недели, годы. Как старится на руках кожа, седеют волосы, обвисает грудь, а я всё также не узнаю себя в зеркале и начинаю каждый день, как этот — с нуля, с вопросов: «Кто я? Где я? И какого хрена?» — Иногда память восстанавливается в полном объёме разом, — жизнерадостным голосом продолжила врач. — Иногда постепенно, скачками, отдельными событиями. — Отдельными событиями? — переспросила я. — Надеюсь, это не ваш случай, — поспешно добавила она. — Ну а пока обедайте, отдыхайте… — преувеличенно радостно потёрла руки. — Елизавета Пална, принесите, пожалуйста, Альбине обед. — Светлана Игоревна, — подала я голос, когда санитарка ушла, а доктор встала с кровати. — Вы сказали, я была без сознания три дня? А меня кто-нибудь искал? Доктор как-то странно замялась. Словно и врать не хотела, и расстраивать меня не имела права. — Простите, нет, — засунула она руки в карманы. — Мы сейчас принесём ваши вещи, может, они помогут вам вспомнить. — Ко мне что, никто не приходил? — спросила я скорее с удивлением, чем испытала какие-то другие чувства. Незначительно, но фатально ушибленный мозг, видимо, не зная, с чем сравнить, не выносил суждений — генерировал исключительно прагматичные вопросы. — А родные, близкие у меня есть? Родители, друзья, муж, дети? Им же должны были сообщить? И где они? И почему никто меня не искал? Я сирота? Сбежала? Скрываюсь? Живу под чужим именем? Мне двадцать восемь лет, и я не уродина — меня точно кто-то трахал. — Из родных — нет, — всё так же оттягивая карманы, ответила доктор, — но один человек вас навещал, — ответила она и поспешно удалилась, словно стараясь избежать расспросов. — Один человек? То есть мужчина? — посмотрела я вслед доктору. И кто он? Следователь? Сотрудник страховой компании? Друг? Жених? Поклонник? Может, покровитель? Вот же вредная сука, могла бы хоть намекнуть. Едва за ней закрылась дверь, я заглянула за ворот больничной рубахи. Хм! Кем бы я ни была, с фигурой мне определённо повезло. Грудь есть, живот подтянутый, ноги стройные, кожа смуглая. Лобок выбрит — определённо у меня должен быть мужик. Я покосилась на букет, стоящий на тумбочке. — Это же он принёс эти дорогущие розы? Но я напрасно морщила лоб, пытаясь его вспомнить.