Я представила неопределённого возраста «соседа» в синих растянутых трениках с пузырями на коленях и старой засаленной куртке поверх майки-алкоголички, что пошёл выгулять патлатую болонку, а тут авария. Спросить, как его зовут, сколько ему лет, как он выглядит, я не догадалась, хотя и мелькнуло в мыслях несоответствие дорогого букета и треников. Да мне было и некогда: Светлана Игоревна перевела разговор на моё здоровье, уточнила, не вспомнила ли я что-нибудь, попутно отвечая на сообщения, и я испугалась, что она убежит, не ответив мне на другие жизненно важные вопросы, поэтому поторопилась их задать. В результате так и вышло — её вызвали, и она всё равно свинтила, а я так и осталась с содержимым своей сумки, разложенным по кровати, и вопросами. — Почему, — несколькими часами позже снова пытала я Светлану Игоревну, что в этот раз пришла в костюме цвета спелого помидора. — Почему я помню, что этот телефон стоит около двухсот тысяч рублей, — показала я на лежащий на кровать гаджет, — и не помню, кем были мои родители и каким способом я зарабатывала на жизнь? — Диссоциативная амнезия, как тип расстройства, когда человек не способен вспомнить личную информацию, более всего известна в кинематографе, но хуже всего изучена, — сказала доктор, засунув руки в карманы своего томатного костюма. Как я успела заметить, когда не знала, что ответить, она всегда совала руки в карманы и переходила с нормального языка на птичий. Таким слогом, непонятным и скучным, могла бы говорить птица-секретарь, если бы умела. — А кем бы вы мечтали работать? — неожиданно спросила Светлана Игоревна на человеческом. 23 23 Она вообще сегодня была сама на себя непохожа. Словно вместе с цветом костюма сменила личность. Что-то напевала под нос. Загадочно улыбалась, словно её отодрали на поле в подсолнухах. Постоянно получала сообщения, от которых покрывалась стыдливым румянцем и на которые отвечала, кокетливо подёргивая плечиком. И выглядела не ревнивой и надменной, а обаятельной и дружелюбной, словно всё всем простила, и мне заодно. «Мечтаю работать?» — хмыкнула я, стараясь не слишком радоваться, что мне не обязательно. — Если я о чём-то и мечтаю, — закатила я глаза к потолку, — то, скорее, печь вишнёвые пироги в собственной пекарне, пить вино в Тоскане, флиртовать с подозрительным дворецким, танцевать вечерами на балконе и выгуливать стаю корги. Доктор засмеялась, демонстрируя хорошие зубы, но ей почему-то не шло — делало похожей на лошадь, но, пожалуй, в её внешности это был единственный изъян. И доктор, скорее всего, это знала, поэтому обычно была такой серьёзной. — Ну, я спросила к тому, что вы ведь можете сейчас полностью изменить свою жизнь, Альбина. — уточнила она. — И если однажды сделали неправильный выбор, у вас есть шанс это исправить. Найти другую работу, выбрать иное призвание, полюбить человека, которого однажды отвергли ради другого. Переписать свою судьбу. — Вы считаете, это возможно? Переписать судьбу? — удивилась я не столько предложению, сколько конкретике: не просто «отвергла», а «отвергла ради другого». Это она, интересно, про меня или про себя? — Я считаю, это повод попробовать, — легкомысленно махнула рукой доктор. — А если меня всё устраивало? Если я была довольна своей судьбой и своей работой? Если выбрала правильно и любила того, кого выбрала? Если я хочу вернуть свою жизнь, ту, которая у меня была и никакой другой мне не надо? Если я потеряла именно то, о чём мечтала? Доктор расправила плечи. — Есть такая поговорка: то, что наше, от нас не уйдёт. — Я называю это иначе: иллюзия выбора. Вы может иметь флаг любого цвета при условии, что он будет зелёный. — «Или как в старом анекдоте, какую пижаму в первую брачную ночь ни надень: простую или шёлковую, — добавила я про себя, — всё равно выебут». — Ложная дилемма «ты с нами, или против нас», когда приходится выбирать одно из двух, когда на самом деле есть и другие варианты, — неожиданно горячо возразила я, словно когда-то с кем-то об этом уже спорила. Вернее, просто спорила так же пылко, яростно, отчаянно. Словно так же отчаянно кому-то уже кричала в лицо: «Я не хочу быть девушкой, которая тебе нравится! Я хочу быть грёбаной любовью своей твоей жизни!». И всё, что перечислила: вишнёвый пирог, вино, танцы на балконе, корги, даже дворецкий тоже что-то для меня значило. Словно всё это со мной уже было. Я не просто так это нафантазировала — я вспомнила. Или почти вспомнила, вдруг почувствовав близко-близко к сердцу что-то тёплое, родное, знакомое. Мне даже захотелось, чтобы доктор ещё о чём-нибудь меня спросила или сказала что-то такое, что меня бы задело. — Ложная дилемма? — усмехнулась доктор. — Может быть. Все эти вопросы, Альбина, всерьёз вы сможете задать своему психотерапевту, который будет вас наблюдать. Амбулаторно, — подчеркнула Светлана Игоревна последнее слово. — Держать вас у себя мы больше не видим нужды. Я сглотнула: она меня словно только что выставила и была этим очень горда и довольна. Как пациент с потерей памяти будет жить дальше, где и на что — вопросы, которые рядовая больница, конечно, не решала. Я ужаснулась перспективе и откровенно порадовалась, что как минимум имею в паспорте прописку, а в сумке ключи от квартиры. А доктор вдруг снова широко улыбнулась: — К тому же у вас нашлись близкие, — сообщила она так радостно и так фальшиво, словно мы на «Поле чудес», и на барабане выпал сектор «приз». — Близкие? — почему-то стало мне не по себе. — Вы хотели сказать, отец? — уточнила я. Но доктору позвонили, и она так громко закричала в трубку: «Да иду я! Уже иду!» и так поспешно ломанулась к двери, что не попрощалась и меня даже не услышала. Я уже собрала вещи и даже натянула куртку, когда в коридоре раздался мужской голос. — Моя жена там? — спросил он у двери в мою палату. — Муж? — встрепенулась я. Почему-то посмотрела на правую руку. Кольца не ней точно не было, как и штампа в паспорте, но, каждый раз, когда я смотрела на безымянный палец, в душе что-то отзывалось. Что-то сиротливое, словно когда-то кольцо на нём всё же было. — Ну, бывший, но какое это имеет значение, — внёс ясность мужчина. На всякий случай я поправила косынку, до аварии, видимо, висевшую у меня на шее, а сейчас призванную прикрыть окончательно утратившие свежесть волосы, чтобы предстать перед людьми на улице в более-менее приличном виде. Нацепила на лицо улыбку, чтобы с порога не напугать мужика тем, что я его не помню. И потеряла дар речи, когда в дверь бочком протиснулся потный лысеющий упитанный дядя фермерского вида лет сорока плюс в брюках с кожаными нашивками на коленях. — Привет! — топтался он на пороге, близоруко щурясь и сжимая в руке поникшие цветы. Я нервно сглотнула. Честное слово, если бы я его помнила, то сейчас точно изобразила бы потерю памяти. Нет, нет, нет, я не могла выйти за него замуж. Или могла? — Простите, — обернулся мужчина, не меняя выражения лица, — но это не моя жена. Я с облегчением выдохнула. Фух! Какое счастье, что произошла ошибка. За десять секунд представив себя женой фермера, с вилами, по колено в навозе среди кучки лопоухих поросят, пережив сразу саспенс и катарсис, я не только выдохнула, но и внесла фермерство в список того, чем я не могу заниматься в принципе, растолкав медицину и вождение трамвая. Как устроен трамвай, и как устроено человеческое тело, я представляла одинаково плохо. — Мужчина, Ивашкина в соседней палате, — сказала из-за двери Лизавета Пална. — Это — Арбатова. Кто к Арбатовой-то? — спросила она громогласно. Кто-то ответил: «Я!» Дверь открылась. Я замерла. — Детка! — сказал тот, кто точно не мог быть моим отцом, и белозубо улыбнулся. — Привет! Глава 6. РУСЛАН Глава 6. РУСЛАН 24