Голос Игоря, полный тщеславия, был противен женщине. Ольга слушала и понимала, что жизнь развела их по разные стороны баррикад. И перед ней сидел, с хорошо промытыми мозгами, бывший любовник. Напыщенный, самовлюблённый, эгоистичный. — Я пришёл за тобой. Ольга не сразу услышала слова Игоря. Она сидела в задумчивости, и только после того, как Игорь повторил второй раз, поняла. — Тебе не интересно, люблю я тебя или нет? — Нет, не интересно. Игорь вытащил пачку сигарет и закурил. Ольга смахнула клубы дыма рукой и закашлялась. Игорь открыл окно и стоял спиной к женщине. — Я давно не люблю тебя, Игорь. После того как ты уехал, прошло много лет. Всё изменилось, пойми меня правильно. Тогда мы были молоды и в чём-то наивны. Сейчас нет. — И ты согласна умереть? Молодой, полной сил. За какие идеалы? — Тебе не понять. Я выросла в детском доме, Советская власть дала мне бесплатное образование, крышу над головой. Своих родителей я никогда не видела. И не знаю, что такое материнская ласка и забота. Поэтому я прошу тебя уйти, и больше не приходить. Прошлое не вернуть, и нам больше незачем встречаться. Игорь подошёл сзади к Ольге и как бы невзначай положил руку на плечо. Ольгу как будто ударило током. Она вздрогнула и хотела подняться, но Игорь положил вторую руку и придавил. Сжимая пальцами плечи, он сдавливал до тех пор, пока Ольга не вскрикнула. — Отпусти, мне больно. Игорь убрал руки, и расстегнул пуговицу на серо-зелёном кителе. Потом подошёл к двери и закрыл её на засов. Ольга вскочила и бросилась к окну. Зацепившись ногой за стол, едва не упала и, ударившись об угол стола, заплакала. — Не трогай меня, уходи. — Не уйду. До тех пор, пока не получу то, что хочу. Игорь уже снял китель и бросил его на стул. — Раздевайся. Ольга отвернулась лицом к стене, продолжая рыдать и вздрагивать. Игорь повернул её к себе и принялся снимать пиджак. Тело женщины била мелкая дрожь, она хотела ударить Игоря, но тот перехватил руку и заломил за спину. — Ты сволочь, сволочь, сволочь, — кричала Ольга, и всячески сопротивлялась. Это ещё больше раззадоривало мужчину и тот, срывая с Ольги юбку, швырнул её в угол. Хватая руками груди, он с жадностью их сжимал, и целовал Ольгу в шею. После положил животом на стол, и расстегнул штаны. Наши дни. Западная Украина. Исправительная колония. …Война. Каждую ночь обрывки воспоминаний, словно пелена утреннего тумана обволакивали сознание и не давали отдыхать. Мозг лихорадочно искал ответы на вопросы, пряча их глубоко в подсознании, и не желая впускать в облачное хранилище, без логина и пароля, и открывать истинные причины. Просыпаясь в горячем поту я снова и снова вспоминал ночные кошмары, одного и того же сновидения. Оно повторялось с регулярным постоянством, пугая безнадёжностью и кровавыми подробностями. Вспышки от взрывов, грохот орудий, лица убитых солдат, умоляющих о помощи, тонули в хаосе мироздания и исчезали, словно кто-то их вырезал острым ножом, кромсая на мелкие кусочки. И после невидимый и жестокий монстр, в ледяном мраке гомерически хохотал, издевался над выбранной, по всей видимости, не случайно жертвой, чем доставлял мучение и горечь. Содрогаясь и ворочаясь с бока на бок, я старался не шуметь, чтобы не разбудить соседей по кроватям и, вытирая подушкой мокрое от горячего пота лицо, тяжело дышал и едва не рыдал от бессилия. Закрывая глаза, я снова видел себя лежащим в окопе с другими солдатами, горы убитых тел, кровавое месиво, и ничем не мог им помочь. Немцы шли в наступление — пехота и танки подкрадывались с левого фланга, прорывая оборону, распарывая гусеницами танков заграждения из песчаных насыпей и нехитрых ловушек. — Там, там, — кричал я, что было сил, и показывал руками на противника. Меня никто не замечал, бой продолжался, принося ещё большие потери среди русских солдат. Я устало ходил по грунтовой насыпи и без страха смотрел на грозные дула танков, и орущих немецких офицеров, призывающих солдат к атаке. — Vorwarts Soldaten! Vorwarts! Молодой немецкий офицер одним из первых поднялся наверх, и тут же свалился. Осколок от гранаты угодил в живот и он, скрючиваясь и зажимая рану руками, упал без чувств. Я машинально присел на корточки и закрыл голову руками, сдавливая уши. Когда открыл глаза, увидел немца напротив себя с пистолетом в руках. Он целился прямо в лоб и вот-вот мог спустить курок. Выстрел, хлопок и огненная вспышка заставляла меня проснуться. Я понимал, что убит и обещал себе в который раз, что следующей ночью успею ускользнуть от немца. Так продолжалось не всегда. Когда закончились эксперименты с перемещением в прошлое, начались сны. Это была реакция организма на стрессовые ситуации. Я читал об этом у Зигмунда Фрейда, и внутренне готовился к тому, что жизнь полна сюрпризов и ужасающие сновидения в скором времени могут превратиться в жуткую реальность. Глава 1 Снежные хлопья падали и кружились по безлюдной дороге, которая уходила вверх, и заканчивалась возле запретной зоны. Бесконечно длинная дорога, трудная и опасная. Никому не было дела до человека среднего роста, в тёмной куртке, вязаной шапочке и стареньких, видавших виды, ботинках. Безликая фигура, уязвимая и безнадёжно уставшая от тех неурядиц, которые свалились на плечи и хотели раздавить. Прикрывая лицо от ветра и колючих снежных хлопьев, проваливаясь по колено в снег, я упрямо шагал вперёд, пытаясь прогнать грустные мысли и успокоиться. Шапочка промокла, разболелась голова, и устало рассматривая мрачное и угрюмое небо, я брёл, спотыкаясь, вдоль пустынных локальных секторов. Каждый, кто увидел бы меня и заглянул в глаза, прочитал: холодно, одиноко, тоскливо. Ругая себя, в который раз искал оправданий. Хотя оправдания, впрочем, как и поиск истины, путь достойный, но не всегда оправданный. «Я знаю, что ничего не знаю» — слова Сократа, словно дамоклов меч, уже давно обрушились на мою голову. Скоро отбой и колония усиленного режима в селе Д. Львовской области погружалась в сон. Людей не наблюдалось и высокие бараки, как голливудские исполины, из фильмов ужасов, пугали обречённым видом, и нагоняли страх на заключённых. Вертухаи прятались в тёплых каптёрках и носа не высовывали на улицу. Мороз крепчал, и если верить прогнозам, зима в этом году будет морозной и снежной. Вздрагивая и натягивая мокрую спортивную шапочку на уши, я смотрел на чужой для меня мир и не мог поверить, что всё это правда. Ужасная картина художника неудачника, стояла перед глазами во всей красе. Не добавить, ни убавить красок на столь бездарное полотно не получалось. Сзади оставался КП, камбуз и здание администрации колонии. Подходя к запретке, я остановился, представляя, что через какие-то двадцать метров — свобода. За забором деревня, мирная жизнь, в которой нет места таким людям, подобным мне — преступившим закон и отбывающим наказание. Горько усмехнувшись — зажмурился. Всего один рывок и запретка будет преодолена. Смелый прыжок через забор, и восвояси на все четыре стороны. От этих мыслей на душе стало легче, и даже снежные хлопья, падающие как из рога изобилия на землю, не казались такими противными и мерзкими. Налетевший порыв ветра принёс запахи деревенской кухни и домашнего уюта. Я как можно глубже вдохнул, стараясь подольше удержать и запомнить давно забытые ощущения. Это правда, то, что говорили старые зэки, что на свободе воздух другой. Сладкий, опьяняющий. Не то, что здесь, с привкусом страха, крови и ненависти. Могучим рёвом взвыла сирена, и луч прожектора бесцеремонно ударил в лицо. Вдалеке послышался лай собак. По мою душу, никак иначе. Пятясь словно рак отшельник, я прикрыл лицо рукавом от яркого света и побежал в сторону барака. «Нас не догонят, нас не догонят…», — напевая, едва слышно, задыхался от непривычно быстрого бега. Силы были уже не те, тело не слушалось, ноги ослабли за время заключения, и едва не падая на оградительную сетку, одним рывком подпрыгнул и полез наверх. * * * — Стой, стрелять буду! За спиной слышался топот сапог, и приближающийся собачий лай. Оставалось совсем чуть-чуть, и я окажусь в локалке. Уже на заборе зацепился курткой за проволоку и порвал карман. Надо прыгать, другого выхода нет. И отталкиваясь ногами, сиганул в небольшой сугроб. Благо «обиженные» убирали снег вовремя, и сейчас я был им обязан за столь мягкое приземление. Спрыгнул удачно, снег смягчил падение и, выкарабкиваясь, словно альпинист в горах из снежного завала, лёг на пузо и пополз, кряхтя, как партизан. Уже маячил свет из двери приоткрытого барака, метров десять и я окажусь внутри. Сердце бешено колотилось в груди, пот градом заливал лицо. Зачем нужно было так рисковать? Идиот, не иначе. Конечно, ради нескольких глотков чистого воздуха стоило пойти даже под пули, без капли сожаления. Вскакивая, рванул на второй этаж, по дороге срывая шапку и телогрейку. — Шары, мусора! — закричали шныри, и побежали прятать в матрасы и в «кабуры» (тайники в стенах). Весь криминал, в который входили — карты, деньги, телефоны и прочие предметы, не подлежащие для использования в повседневной жизни заключёнными. — Будет шмон, — кричал шнырь, зацепившись ногой за порог, и падая лицом в жёлтую лужу перед лестницей на второй этаж. Его тут же схватили, и как следует, отходили дубинками вертухаи, безжалостно молотя по спине и почкам. Человек пять ночной смены во весь галоп неслись по ожившему, словно пчелиный улей, бараку, нагоняя ужас на худющих, перепуганных, полусонных людей. — Всем выйти в коридор, проверка, — кричал усатый сержант, по прозвищу «Муха». Здоровенный сельский детина, с широкими плечами, и руками ниже колен, как у гориллы, устрашал беззащитных, бесправных зеков наглостью и жестокостью. — Пять минут, ублюдки, у вас пять минут, если кто-то задержится или не успеет выйти, мы вывернем весь барак наизнанку. Где завхоз? Где этот петух Гамбургский! Он подошёл к узкой двери в конце коридора и несколько раз ударил ногой. Дверь со скрипом открылась, и из-за неё выглянул сонный и измученный завхоз отряда, Олег Сивый. — Что за проблема «Муха»? — спросил он, зевая и не понимая, что происходит. — Проблема? Это сейчас у тебя, козлячья рожа, будет проблема, — рявкнул «Муха», и со всей силы врезал завхоза кулаком в глаз. — Где блатные? Завхоз с грохотом упал на пятую точку и спиной ударился об угол нар. Потирая ушибленную спину он хотел, нагрубить вертухаю, но тот пригрозил кулаком. — Попробуй, гнида, пожаловаться замполиту, я тебя сгною в карцере. Понял? Сам лично просуну между булок, по самые помидоры. Завхоз увидел, что «Муха» не шутит, и виновато кинул головой. Под глазом у него уже красовался синяк. Тем временем шестьдесят человек, весь отряд, стоял в две шеренги в коридоре и ждал. — Всем закрыть пасти и не чирикать! — заорал «Муха», и со всей дури ударил дубинкой по облезшим перилам. Он вальяжно прохаживался вдоль неровной шеренги, и злыми, волчьими глазами сверлил ничего не понимающих зэков. Чувствуя себя хозяином положения, мог избить любого, за один только жест или улыбку. Зэки опускали головы и тупо молчали. Ещё двое вертухаев сверяли списки с картотекой, и читали фамилии заключённых. Всех, кого называли, отвечали и выходил из строя. — Козёл, почему не вижу блатных? Они что не такие, как все? Особенные? Так мы их быстро к «обиженным» устроим, по знакомству, правда? Как в анекдоте про вошь. Значит, приходит вошь к своему начальнику и жалуется, мол, не могу больше сидеть на усах у Пети. Он курит, а у меня астма. Начальник, недолго думая, дал ей новое место работы, в трусах Маши. На следующий день, вошь снова приходит и жалуется. Начальник орёт благим матом, и говорит: чем тебя Машин лобок не устраивает? Место тёплое. Вошь, опечаленным голосом отвечает: место хорошее, не спорю, но вечером я уснула у Маши в трусах, утром проснулась на усах Пети. Он курит, а у меня астма! «Муха» беглым взглядом посмотрел на своих, и громко заржал. Гы-гы-гы! Из дальнего конца коридора показались два человека. Первым шёл высокого роста «Михо», грузин по национальности, следом за ним «Жила». Шли спокойно, с неким вызовом в глазах, и не обращали внимания на переполох, царивший в бараке. — Вот и красавэлы наши, блатные! Лёлик и Болик! Вертухай замахнулся на того, кто шёл первым и хотел ударить, но встретившись с суровым взглядом, с кислой физиономией опустил дубинку и со злостью прошипел: в общий строй, «Михо», «Жила». За то, что на пять минут опоздали на проверку, напишу раппорт. Карцера вам не миновать. — Пиши дорогой, пиши, — ответил с усмешкой «Михо», — бумага всё стерпит. Это был высокий, подтянутый грузин, лет двадцати пяти. Смотрящий за бараком. Независимый, дерзкий, как «настоящий сын гор», он с невозмутимым выражением лица встал в строй, и с издёвкой смотрел на «Муху». — Кто последний пришёл в отряд, после отбоя? Если этот человек сейчас не выйдет, я обещаю, мы проведём шмон по полной программе. Это значит, что при морозе минус восемнадцать градусов, весь отряд с личными вещами выйдет на улицу на досмотр. И этим дело не закончится. Если мы найдём, хоть один телефон или сим-карту, «Михо» и «Жила» отправятся в «Бур». На раздумья, господа уголовнички, пять минут. Время пошло. «Муха» засёк время и закурил «Мальборо». Многие зэки с завистью смотрели на дорогие сигареты вертухая и, вдыхая мягкий аромат табака, вспоминали годы беспечной молодости. Я топтался позади всех и понимал, что сегодняшнюю ночь проведу в карцере. Выхода не оставалось и, не затягивая время, раздвигая локтями плотный строй, вышел и застыл. — Фамилия? Значит, это ты был возле запретки и хотел уйти в побег? Голос «Мухи», стальной и злобный, заставил напрячься. Он подошёл ко мне и дубинкой поднял подбородок. — Дёмин, Михаил, статья 122, часть вторая. Срок четыре года. Резкий удар в живот сломал меня напополам. Я ойкнул, захрипел и упал на колени. В глазах потемнело, и резкая боль заставила стиснуть зубы и зарычать. — Берите его, ребятки, и на вахту. Там разберёмся. Краем уха я услышал за спиной общий вздох облегчения. Теперь никому не придётся тащиться во двор, на мороз и стоять там до утра. Две пары крепких рук схватили меня за воротник и потянули вниз по лестнице. Я попытался встать, но мне не дали этого сделать. От боли и обиды, что так попался и теперь отвечать, засосало под ложечкой. Менты тащили через сугробы, словно пустую коробку от телевизора, мои ботинки моментально наполнились снегом, штаны промокли, и уже в дежурной части закрыли в «клетку» и принялись искать мою личную карточку.