— Завтра, за попытку к побегу, получишь красную полосу и будешь каждый час ходить на отметку, — сказал высокого роста ДПНК, и наклонился ко мне проверить, живой или умер по пути. Если бы это случилось — сразу всем стало легче. Как ментам, так и зэкам. Первым меньше работы, бумажной волокиты, вторым — разборок, с таким непонятным «фруктом», как я. Но к счастью для себя и к несчастью для других, я продолжал дышать, от чего ДПНК смачно плюнул на мои брюки, пнул напоследок ногой и, хлопнув стальной калиткой, ушёл. Сидя на бетонном полу, я вспоминал суд и последние дни на свободе. * * * Три месяца под следствием в Харьковском СИЗО казались мучительными и бесконечно долгими. Это случилось летом, и переполненные камеры изолятора были набиты людьми, как банки с селёдками. Стояла невыносимая жара, и редкие походы в баню, не более, чем на сорок минут, едва скрашивали скучную и унылую жизнь заключённых. За сорок минут нужно было успеть перестирать вещи и покупаться. В камере нас сидело восемнадцать человек, хотя мест всего десять. Спали по очереди, гоняли «коней» (записки к подельникам и корешам), между этажами через сетки, и ждали долгожданных «кабанчиков» (передач со свободы от близких и родственников). Раз в неделю проходил плановый шмон, и наша камера, в очередной раз лишалась мобильника и заточек. Кто-то сдавал ментам все тайники, и арестанты никак не могли вычислить крысу. Мария два раза приезжала ко мне из Киева на свидания и привозила передачи. Она была в положении, и я всячески её уговаривал каждый раз не приезжать. Она и слушать меня не хотела и становилась всё более упрямой, и капризной. Ей помогали мои родители, которые вернулись из Америки, когда узнали про мои неприятности. Марию они приняли как родную дочь, и мама опекала её во всех домашних делах, с документами, и адаптацией в нашем времени. Родители не сразу поверили в то, что с Марией я познакомился в сорок втором году, и смог безболезненно переместить в двадцать первый век. То, что меня подставили, было понятно даже молодому следователю. Мой «ангел-хранитель», в лице Игоря Дмитриевича Ткачёва пропал, рассосался, как швы у больных, после сеансов доктора Кашпировского, и не появлялся. Я надеялся, что учитывая мои прежние заслуги, работники СБУ помогут, однако жизнь оказалась менее прозаичной. Мария звонила ему неоднократно, но телефон не отвечал. В конце концов, я попросил её оставить эту затею и полагаться на свои силы. Михайлов так и не смог простить мне того, что я фактически предал его, и решил доказать своё финансовое могущество. Откупился от тюрьмы, и сбежал заграницу. Кто ему рассказал о том, что его отца Никодима Пятова убил родной брат Марии, Николай, для меня осталось загадкой. Подослав несколько человек, которые пасли меня возле дома, бандиты напали, и завязалась драка, в ходе которой я сломал два ребра одному из парней, а второму — челюсть. Итог: нанесение тяжких телесных повреждений. Меня арестовали и отправили в Харьковскую тюрьму, подальше от Киева. Итак, бывший боец Красной Армии, внук легендарного лётчика Николая Дёмина оказался на нарах. СИЗО встретило меня с распростёртыми объятьями. Там любят таких как я, неопытных и далёких от тюремной жизни и «воровских понятий». Узнавая совершенно для меня незнакомый мир и порядки, удивлялся тому, что здесь царит полный беспредел, и никаким общественным организациям, и структурам нет до этого дела. За камерой, в которую меня поместили, смотрел Харьковский авторитет «Кроха», он мне сразу не понравился и не внушил доверия. Серые стены камеры были сырыми и грязными. От жары и огромного количества людей, стояла вонь, и мрачная обстановка давила на психику круглые сутки. К этому невозможно привыкнуть и утешить себя мыслями, что рано или поздно всё закончится. В камере курили не только сигареты, но и деревенский самосад. Скручивали табак в газету, коптили как деды на завалинках в совковых колхозах. Как только я переступил порог камеры, «Кроха» полез ко мне с нелепыми вопросами: кем жил на свободе, придерживаюсь ли воровской жизни, как отношусь к «общаку» и прочими. Я отвечал честно, чем вызвал с одной стороны уважение, с другой стороны — презрение и ненависть. Маленького роста, в наколках, с золотыми коронками на зубах, «Кроха» кичился своим тюремным авторитетом и держал в страхе остальных подследственных. У него было два молотобойца, которые, при первой необходимости, тумаками ставили наглеца на место и загоняли под нары. В камере сидело двое обиженных, петухов, и занимались уборкой. Убирали туалет, мыли полы. Подходить к ним было нельзя, как, впрочем, и брать у них еду или сигареты. Первые дни я присматривался и пытался понять, почему пятнадцать в принципе крепких парней, бояться одного урода и чуть ли не ходят перед ним на носочках? Странная ситуация и непонятная для нормального, здорового мужика. Жили в камере по семьям. Первая семья была «Крохи», самая козырная, за ней вторая семья, третья, и замыкал этот тюремный «семейный» мексиканский сериал двое обиженных. Из вещей при мне были мыльные принадлежности, чистая рубашка и спортивные брюки. Больше ничего. Самое интересное началось через две недели. Я лежал на верхней шконке и смотрел телевизор. Шла старая советская комедия с Савелием Краморовым, когда наглый, хриплый голос одного из бойцов «Крохи» обратился ко мне. — Дёма, тут мыло твоё в «дючку» (туалет) упало. Прости, я не специально, — сказал он ехидным голоском с наигранным притворством. Я повернул голову, чувствуя спинным мозгом неприятности, и насупился. В камере возникла тишина, и взгляды остальных сокамерников устремились на меня. Догадываясь, что это так называемая проверка на вшивость, или как говорят в тюрьме «прописка», я спрыгнул босиком на бетонный пол и покачал головой. — Не хорошо так, «Артист», брать чужие вещи, и ещё ронять их в парашу. Как упустил, так и доставай. «Артист» потерял дар речи, мышцы на шее у него вздулись, как у «змея Горыныча» с тремя головами. Он готов был смешать меня с грязью. Занятия в спортзале не прошли для него бесследно. Накачивая мышцы, он считал, что «сила есть — ума не надо», и видел во мне всего лишь маленького сморчка, которого он раздавит одним щелчком. В камере народ притих и с подозрением косился на «Артиста». Многие знали силу кулаков этого увальня и понимали, что добром дело не кончится, и готовы были оставаться простыми зрителями, не вмешиваясь. — Я не понял «Артист», — сказал «Кроха», натягивая спортивные брюки и надевая новые тапочки, которые он утром забрал у «Хромого», под благовидным предлогом, что тому скоро в зону, и там они не нужны. Вальяжной походкой он направился через всю камеру к предполагаемому месту разборок. — Тебя что, каждый мужик будет на место ставить? И ты промолчишь? Ещё метишь в «воровскую семью…» «Кроха» насмехался над «Артистом», и щупал пальцами непомерно огромные бицепсы молотобойца. Тот отодвинул «Кроху» и как бык, с налитыми кровью глазами двинулся на меня. — Ну, Дёмыч, ты попал, хана тебе, не пожалею. Я приготовился и встал в оборонительную стойку. — Ты что, каратист? — усмехнулся «Кроха». — Ну, ну, покажи себя Джет Ли «Киевский». Может и правда из тебя толк будет. «Артист» замахнулся правой рукой, и я успел пригнуться и уйти влево. Отвечать не хотел, решил держать оборону, хотя уже мог ударить в печень и вывести надолго «Артиста» из игры. — Так, так, Мишаня, значит знаком с ближним боем? Это уже хорошо, не так скучно будет кулаками махать. Он провел серию ударов по корпусу, которые я с лёгкостью локтями парировал. Этому я ещё научился в военном училище, когда с инструктором по рукопашному бою до поздней ночи занимался. «Артист» начинал задыхаться и звереть. Наверное, это было впервые в его жизни, когда он реально не может покалечить противника, и тот мастерски обороняется. Очередная порция ударов со свистом рассекла воздух и, закончилась кучей матов и проклятий в мой адрес. — Может, прекратим? — предложил я своему сопернику и улыбнулся. — Я только обороняюсь «Артист», заметь это, и ни разу тебя не ударил. Моё хорошее настроение оценил по достоинству «Кроха» и крикнул «Змею», второму молотобойцу, чтобы тот помог «Артисту». — Двое на одного? Не хорошо так ребятки, разве вас не учили в школе и дома хорошим манерам! Большой, толстый и неторопливый «Змей» уже раскусил мою технику, и пытался обойти с правого фланга. Он был более опытным бойцом и требовал к себе пристального внимания. Чтобы пресечь его попытки ударить, я развернулся к нему лицом и без промедления открылся. «Змей» не поверил в такую удачу, и как последний лох ударил прямым сэйкеном. Я перехватил его руку и заломил за спину. И тут же ударил по ноге, чем заставил его присесть на одно колено. Встретившись взглядом с «Артистом», толкнул на него «Змея» и, не теряя драгоценных секунд, провёл кин-гэри, удар подъёмом ноги в пах. «Артист» взвыл и, схватившись руками за яйца, запрыгал, как кенгуру на месте. В камере поднялся ажиотаж. Народ, видя, как я с лёгкостью расправился с самыми отпетыми негодяями, подступал к «Крохе». Ситуация менялась не в лучшую сторону для блатных. — Ну, что «Крошка», — рычал «Арбуз». Маленький, толстый и неповоротливый парень, с прыщавым лицом семнадцатилетнего подростка. Ему больше остальных доставалось от блатных, и сейчас его «звёздный час» наступал. — Теперь ты за всё ответишь! В руках у него заблестела заточка, и он был готов вспороть брюхо «Крохе». — Братва, вы чего, совсем рамсы попутали? Я же всегда вам помогал, жил по понятиям. — Колбасу нашу тоже жрал по понятиям? И сало домашнее? «Арбуз» придавил «Кроху» коленом к нарам, и приставил нож к горлу. Тот заверещал, как резаная свинья, умоляя пощадить. — Не бери грех на душу, «Арбуз», пускай живёт. Посмотри, у него уже штаны мокрые. Я показал рукой на мокрые брюки «Крохи» и рассмеялся. Пять человек набросили одеяло на «Змея» и «Артиста», делая тёмную, и уже колотили со всех сил. Те охали, стонали, и просили оставить жить. — Значит так. Я поднял правую руку вверх и попросил тишины. — Будем жить как люди, больше ни каких семей, и прочих привилегий. У меня жена, родители дома, на свободе. Там моя семья. Здесь мы оказались по разным причинам, кто-то воровал, кто-то за более серьёзные преступления. Ответит каждый из нас по закону, но только не перед этими тварями. — Будешь смотреть за хатой! — предложил довольный «Арбуз». — Человек ты порядочный, это видно сразу. Только тебе сможем доверить общее дело. Я прав, арестанты? Народ в камере одобрительно загудел. — Спасибо вам за доверие, но я вынужден отказаться. Здесь я человек случайный, и скоро надеюсь, смогу вернутся домой. Поэтому выберите другого человека, здесь много честных людей. — С этими, что делать? — спросил «Арбуз», покосившись на «Артиста» и «Змея». — Пусть живут, как остальные, не стоит им жизнь ломать. «Кроха» — это другое дело. С ним нужно поговорить по-мужски и многое выяснить. «Кроха» смотрел на меня как бездомная, злая собака, готовая броситься на обидчика, от безысходности, и трусливо втягивал голову в плечи. — Я замечал, что часто тебя, «Кроха», вызывают к следователю. — Ты прав, Миша, чуть ли не каждый день он выходит к следаку, — сказал рыжеволосый парень с веснушками на лице. — Сам расскажешь или как? Я с ухмылкой посмотрел на «Кроху» и подмигнул. — Здесь сидят первоходочники, ты «Кроха» какое имеешь к этому отношение? Не по понятиям тебе сидеть в общей камере, как бывшему сидельцу, сам говорил. Скрываешь от народа тёмную историю? «Кроха» побледнел, заскрипел зубами и отвернулся. — На малолетке я сидел, оттуда и наколки, — ответил он, не совсем уверенным тоном. — На малолетке? А разве малолеток не поднимают на взросляк? И не меняют общий режим на строгий? Меня в этих вопросах просветил старый арестант, «Жигоня», вор-карманник, когда я ждал распределения в камеру. Он всю свою жизнь провёл в тюрьмах, и даже застал «сучью войну», когда сидел на Соловках. Он также сказал, что в камерах полно кумовок (стукачей), которые работают на оперчасть, за чай и сигареты. В основном это «строгачи», те, кто сидел раньше и сейчас за какие-то грехи боятся выходить в зону. Вот менты их и держат в СИЗО, и за это они стучат, пояснял «Жигоня», и убеждал держаться от них подальше и не лезть на рожон. «Кроха» был одним из таких, позже он во всём признался, и отправился в семью к обиженным. Таким там только и место. На следующий день меня перевели в другую камеру, и через много лет я узнал о том, что «Кроха» и «Артист», намеревались ночью меня порезать. И только случайность спасла от роковой гибели. * * * Суд, как театральная комедия, имел все шансы занять своё место среди произведений классики. Фарс, не иначе. И счастливый конец обеспечен, и зрители просят актёров на бис. «Ревизор» Н.В. Гоголя, «Мастера и Маргарита» М.Ю. Булгакова, и так далее. Примеров множество. Жаль только, что этот спектакль так и не нашёл своего отражения на театральной сцене. Или хотя бы с броским заголовком на первых полосах газет. Фемида осталась равнодушной к моим доводам и фактам, но обо всё по порядку. Здесь чувствовалась твёрдая, мозолистая рука, с внушительной пачкой долларов Михайлова. Судья, молодой человек лет тридцати, в очках, напоминавший больше «ботана», чем преданного делу служителя Фемиды, благодушно смотрел на меня сквозь толстые стёкла очков и дружелюбно улыбался. Поначалу он мне даже понравился, и я по наивности своей посчитал, что получу условный срок и из зала суда выйду на свободу. Святая простота. За мальчишеской, почти детской и наивной улыбкой судьи, скрывался крупный взяточник, в судебной, чёрной мантии. За стеклом, куда меня поместили, «аквариум», как окрестили это место подследственные, было тесно и жарко. Хотелось пить, желательно водки. Но кто даст? Спасибо хоть наручники сняли и чуть приоткрыли дверь. Свежий воздух лениво и с неохотой просачивался в «аквариум». За окном стоял жаркий сентябрь, и высокие тополя от порывов ветра раскачивались в разные стороны и приветливо махали могучими ветвями. Я смотрел в окно и с волнением ждал, когда уже этот самый «ботаник» пригласит в зал заседаний свидетелей. Судья долго листал два тома дела, и кривился, как будто перед этим съел огромный лимон. Когда наконец-то он разрешил открыть двери, и впустил людей, я сразу увидел Марию и маму. Мария была одета в мою джинсовую курточку, и коротенькую юбку. Вытирая слёзы, она с миловидной улыбкой на лице часто моргала. Закашлявшись, махнула руками несколько раз, как будто в помещении было тяжело дышать от табачного дыма, и в голубых глазах засияла маленькая искорка надежды. Мама как никогда была строгой и серьёзной. Один раз глянула на меня, и удручённо покачала головой. Мой адвокат подошёл ко мне, и шёпотом сказал: вопрос решён, четыре года колонии усиленного режима. Соглашайся, иначе хуже будет. От этого предложения у меня глаза на лоб полезли. Я хотел схватить эту продажную сволочь за накрахмаленную белую рубашку, и вместо себя посадить в «аквариум». Молодой адвокат, завидев мою реакцию, и желание дать ему по зубам, сконфузился и покрутил пальцем у виска. — Михаил, не валяйте дурака. Год отсидите, и условно-досрочно освободитесь. Только и всего. — Да пошёл ты на хрен, сволочь, за что только тебе деньги платят. Я сжал кулаки и задержал дыхание. Адвокат замолчал и с умным видом расстегнул кожаный портфель, с золотой застёжкой и вытащил документы. В конце зала сидели потерпевшие с родными. Они специально скромно оделись, и выглядели людьми обездоленными и замученными до смерти гражданином Дёминым. Я усмехнулся, и тяжело вздохнул. — Назовите своё имя и фамилию, подсудимый. — Дёмин Михаил Николаевич, родом из Киевской области. Село Благодатное, Почаевского района. — Там прописаны и проживаете?