— Что — Дженни? — Я хочу, чтоб она бросила эту работу. — Почему бы и нет? Но сама-то она этого хочет? — Ты всерьез думаешь, что девчонкам нравится, чтоб на них пыхтели грязные ковбои и старатели, которые двух слов связать не умеют? Или городские сифилитики? — Выслушай меня, Стенсон. Разыскала меня сама Дженни. Ты это прекрасно помнишь, сама была здесь. У вас ни гроша за душой не было. Твой старатель продырявил себе шкуру, а малявка только-только пошла. Грязные ковбои, как ты их называешь, оплатили вам тепленькое местечко. — Нет, не ковбои, а Дженни, продавая им свое местечко. И с этим мне никогда не смириться. — Ты предпочла бы работать вместо нее? Снова повисло молчание. Но на этот раз молчала Эб. Я не шевелился. Я уткнулся носом в зеленый бархат: как бы не расчихаться. Я понимал, что услышал много такого, чего мне знать совсем не полагалось. — Дженни хочет танцевать. Если я отдаю тебе деньги, Дженни будет здесь танцевать, и только. Вот и все. — Согласен. — И она будет получать процент от дохода. — Почему она? Деньги твои. — Потому что я здесь не останусь. И мало ли что может случиться. Я хочу, чтобы у нее были деньги. — Можешь на меня положиться. — Я не могу положиться на тебя, Карсон. Я тебя ценю, заметь это, ты не проходимец. Но ты и не безобидная овечка. — Так и ты тоже. Я услышал, как они разом, в унисон, расхохотались. Два матерых волка в полной боевой готовности решили немного потерпеть друг друга. — Я хочу сделать из заведения потрясающее место, Стенсон. Здесь будут давать представления, люди станут приезжать со всех концов штата, чтобы послушать нашего пианиста. Роскошные номера, коммерция, общение, и часть всего этого будет твоя. — Приеду взглянуть. У Дженни будет своя комната — только ее. И Перл. — У Дженни уже есть своя комната! — Нужна побольше. И там ей не надо будет принимать ковбоев, чтобы добыть деньги на пропитание. — Я тебе это обещаю. Их стаканы встретились, по глухому звуку было понятно, что они полные и тяжелые. Должно быть, Карсон успевал подливать. Я подумал о Дженни и шерифе. Меня раздирало от желания подняться и помешать их забавам. Да я вообще и представить такого не мог! Меня просто перекосило, я стиснул зубы, и тут вдруг кто-то потянул меня за рубашку. Меня застукали, я чуть было не вскрикнул — хорошо, что прикусил губу. Оглянулся и увидел Перл: осторожнее кошки, она прокралась к моему бархатному тайнику. — Что делаешь? — шепотом спросила она. Взяв за руку, я молча повел ее к выходу из салуна. Ручка была теплая и сухая и крепко держалась за мою. В зале у стойки толпился народ. Игроки расселись за круглые столы, приглядывались друг к другу, трещали колодами карт, соревновались в ловкости, с какой метали банк налево и направо. Я смотрел в пол, чтобы не встретиться взглядом с Каролиной, но чувствовал: девушки тут, рядом, среди мужской затхлости от них пахло нежно и ароматно. И они смеялись теплым грудным смехом. Я уцепился за ладошку Перл, наверное, крепче, чем она за мою руку. На улице дышать стало легче. Этим вечером шрам дал о себе знать. Не болью — боли от него я никогда не испытывал, а если и чувствовал, то настолько давно, что в памяти она не задержалась. Только легкий зуд вдруг иногда пробегал по лицу, заставляя меня чесаться и напоминая, что я урод. Уже почти совсем стемнело. В окнах зажегся свет, мелькали, скользили тени вдоль стен, хлопали двери. На веранде никого не было, только мы с Перл и вечерняя прохлада. Я сел на ступеньки лестницы и подумал о нашей ферме, о лестнице на веранде, и совершенно искренне спросил себя: увижу ли ее когда-нибудь? Перл примостилась рядом. — Покажешь мне свою лошадь? — Завтра. — Почему не сейчас? — Сейчас не видно. Она огорчилась, погрустнела и замолчала. — А завтра обещаешь? — Обещаю. И если не забоишься, посажу тебя на нее. Девчушка подпрыгнула от радости, что завтра сядет на лошадь. Перл положила голову мне на колени, а я приобнял ее, чтобы ей было потеплее, и этим как бы скрепил свое обещание. In a Cavern Down By a Canyon[4] Эверт согласился учить меня стрелять. Меня и еще нескольких парней, совсем молодых, я их видел в салуне. Они тоже хотели научиться дырявить шкуры сами и не дать продырявить свою. Небо было по-ночному ярко-фиолетовым, оно еще только собиралось стать голубым, да и то через час-другой. Я поднялся ни свет ни заря. Невозможно было дрыхнуть, когда впереди такой день. Думал, что я приду первым на место встречи, но там уже был Уильям. Взвинченный не меньше меня, он забавлялся тем, что зажимал кобуру в руке, а потом вдруг выхватывал револьвер за рукоятку и внезапно наставлял его на невидимого врага. Я не был знаком с Уильямом, но много раз видел его с тех пор, как мы приехали в город. Думаю, он был моим ровесником или годом-двумя постарше и привык к жизни на вольном воздухе. Он был смуглым, даже очень, и потом, когда у него появится доверие ко мне и мы с ним разговоримся, я узнаю, что он полукровка и что индейская кровь скорее мешает ему, а не помогает занять место под солнцем. В этих местах индейцев было мало, и относились к ним в общем-то мирно. В прошлом случались, конечно, стычки, но обходилось без кровавой резни, не то что в других краях. Здесь индейцы иногда даже появлялись в магазине, который держали муж и жена, ирландцы. Приносили шкуры, которые у них покупали всегда по более низкой цене, чем у белых охотников, хотя выделаны они были лучше. Потом индейцы надолго исчезали. Уильям, похоже, никак не был связан с ними. Они всегда держались очень настороженно, когда шли через город с тяжелой ношей, чтобы обменять или продать свой товар. Думаю, Уильям вырос где-то здесь, неподалеку, впоследствии я узнал о нем гораздо больше. Уильям очень скоро стал мне другом, и начало нашей дружбе положило то самое утро, когда я увидел его возле загона для лошадей, где он учился выхватывать пистолет, как это делают стрелки-асы. Он немного смутился и спрятал револьвер в кобуру. Мой был подарком Стенсон, у нее было много оружия, и мой совсем не блестел. Ручка у него была деревянная, потемневшая от ее руки, и это для меня было дороже всего на свете. Мы поздоровались кивком головы, а потом уставились друг на друга — так собаки обнюхиваются при встрече. Но присматривались мы недолго, с восточной стороны появился Эверт и с ним еще двое: здоровенный толстяк, наш ровесник по имени Шон и парень гораздо старше, очень худой и грязный. Своего имени он не назвал. Судя по всему, он был приятелем Эверта и учится стрелять ему не требовалось. Приятель не проявлял к нам враждебности, но держался на расстоянии и с холодком, словно взял за правило, что в один прекрасный день его противником может стать кто угодно. — Нам, парни, нечего делать рядом с лошадьми, мы кое-куда отправимся пешком. Как один, мы все повернулись к Шону: из-за толщины ему во время прогулки по лесу придется нелегко. Однако он был на все готов, хотя лоб у него уже блестел от пота. И еще он сделал вид, будто не понял, с чего это мы все на него пялимся. После часа ходьбы солнце напекло нам спины, портупея натирала кожу сквозь мокрую рубашку. Шли молча, и мне понравилось, что между нами, я имею в виду Шона, Уильяма и себя, потихоньку все равно устанавливалось понимание. Мы пробирались за Эвертом по лесистым холмам такими тропами, что нашим лошадям уж точно пришлось бы туго. Потом петляли вдоль реки против ее течения и наконец добрались до, скажем так, стрельбища — земляной площадки, где, обозначая расстояние в двадцать метров, лежали стволы деревьев, а осколки стекла возле них говорили, что это место предназначено для тренировок, и мы не первые, кто тут упражняется. Отдыхать мы не стали, сразу перешли к делу. Три пустых бутылки на стволе — три мишени. Если кто-то из нас промахивался, что сперва случалось часто, Эверт сыпал ругательствами и советами. Слушать нужно было советы, а ругань пропускать мимо ушей, тем более что она, собственно, к нам и не относилась. Очень скоро стало ясно, что Шон стреляет здорово, а вот Уильяму стрельба не то чтобы давалась. Правда, Эверт не похвалил и Шона. Сказал ему, мол, да, целится он отлично и почти всегда попадает куда надо, но тратит на это столько времени, что его десять раз успеют прихлопнуть. — Мы не на охоте, парнишка. Если бы речь шла о лосе, я уверен, он был бы твой, не поспоришь. Но у тебя никаких шансов против веселого парня в конце улицы, который выхватывает револьвер быстрее, чем рыбка выскальзывает из руки. Шон стал стараться стрелять быстрее, но теперь он чаще промахивался. И все же мне хотелось стрелять, как он. Уильям не терял упорства. Из нас троих ему пришлось труднее, но он сохранял спокойствие, сосредоточенность, боевитость, не поддаваясь никаким настроениям и обидам, хотя Эверт сопровождал насмешками каждый его промах. — Может, тебе сподручней из лука стрелять? — в какой-то момент крикнул ему Эверт, и мне показалось, что вот тут-то Уилл и занервничает. Эверт в свое время, когда тут строили первую железную дорогу, руководил прокладкой рельсов. Он работал с парнями поупрямей нас и умел вовремя остановиться. Но ерничал вовсю — такой у него был учительский прием. Что касается меня, то я довольно скоро придумал одну хитрость и благодаря ей делал успехи с сумасшедшей скоростью. Стоило мне только вообразить на месте бутылки ненавистного мне человека, как я тут же попадал в цель. Какое-то время целью был шериф, который поднялся в комнату вместе с Дженни. Потом на его место я поставил Эда, здоровенного придурка, который травил меня в детстве, издевался над моим шрамом всюду, где только мог. Но с шерифом получалось лучше. И тут вдруг позади бутылки появился мой отец. Выстрел удался, но после этого меня стала бить дрожь. Пришлось присесть на пень, и меня чуть не вывернуло. — Что-то припекает, — заметил Эверт. — Сделаем перерыв. Никто не сказал ни единого слова про мой шрам. Я внезапно вспомнил о нем и даже потрогал пальцем, проверяя, на месте ли он. Эверт достал сушеное мясо и раздал всем. Приятель Эверта — он по-прежнему держался от нас в сторонке — вытащил бутылку виски и откупорил ее. — Им не наливай, — распорядился Эверт. — Они учатся, должны быть трезвыми. — А если им придется стрелять, когда они не будут трезвыми, а? — Этим мы займемся позже. Пока им надо набить руку. А по такой жаре они и уснут с одного глотка. Вечером видно будет. Вечером? Я-то думал, что к вечеру мы снова будем внизу, в долине, обещал же Перл, что посажу ее на лошадь. Но я не стал выступать. Радовался, что учусь стрелять и что я оказался вместе с ребятами. В первый раз я был в мужской компании, где на меня не смотрели как на слабака или урода, просто приняли — и всё. Идиллия была полной, пока ее не нарушил Шон. Жуя, он неожиданно спросил: — Ну и на каком ты этапе с Дженни? Остальные рассмеялись. Я заледенел и посмотрел на Шона черным взглядом. Чернее некуда. Я пожелал задохнуться от икоты этому шматку сала, который, ясное дело, никогда не имел дела с девушкой! Или имел? Может, и имел. Может, он тоже ходит в бордель. Может, я один только в этой компании девственник, и, может, все они, кто сидит вокруг меня, уже переспали с девушкой, которая мне так нравится. У меня появилось ощущение, что в реке меня вдруг подхватило ледяное течение, вода попала в рот, в нос и я не достаю дна. Шон улыбнулся в ответ, глаза у него были удивленные. — Что стряслось? Что я такого сказал? И не строй такую рожу. Она в общем распоряжении, значит, и в твоем. Я мгновенно поднялся на ноги, меня душила ненависть, и я нащупывал на бедре, где у меня там ствол. — А твои барашки, похоже, норовят в волки, — присвистнул приятель Эверта. Скорее всего, происходящее его здорово забавляло. А вот Эверта — вовсе нет. Он встал напротив меня и положил на плечо руку, желая успокоить. — Не дури. Если охота поубивать друг друга, займетесь этим позже, когда научитесь это делать грамотно. И по грамотному поводу. — А честь девушки разве не грамотный повод? Эверт легонько надавил мне на плечо, предлагая снова сесть. — Шон, конечно, недоумок, но и ты тоже. Ты влюбился в шлюху, и пока она будет ею, тебе придется слушать всякие сальности. Понятно, что Эверт был прав, но мне совсем не нравилось, что он рассуждает обо мне, да еще при всех. Я чувствовал себя голым, меня бросало в жар, гнев душил, не находя выхода.