Я смотрел прямо на него. По лицу тек пот, и я вытер его локтем. Я пытался все сказать шерифу взглядом, но так, чтобы не показаться трусом. Пусть разберутся с ней именем закона. — Да ты не бойся, — успокоил Билл, заметив, что меня трясет. — Это же все-таки баба. Плевать ему на мой взгляд, ничего он не усек, придурок. Я медленно приподнял перед собой руку, не отрывая от шерифа глаз, и нацелил большой палец в сторону кухни. Я стиснул зубы, рубашка взмокла от пота и прилипла к спине. Шериф поглядел на меня, нахмурился, выпрямился в седле, приподнял тыльной стороной ладони седельную сумку и убрал в нее объявление. Потом сделал знак помощникам молчать и осторожно взялся за свой двадцать второй[1]. — Мы у тебя чуток задержимся, Гарет. Займись-ка нашими лошадьми. Собираясь спуститься с веранды, я потихоньку двинулся к лестнице. И вспомнил, как прошлым летом мы с отцом ее чинили, делали новые ступеньки, потому как старые сгнили и сестренка чуть не провалилась. Шериф с помощниками спешились. Все с оружием наготове: револьвер у шерифа, винчестер у старины Джима, а Билл вытащил из кобуры кольт и держал его обеими руками. Я прямо чувствовал, что сейчас она выстрелит, и мне конец. Но нет, ничего. Я дошел до лестницы и медленно, ступенька за ступенькой, спустился вниз, а троица, наоборот, начала подниматься. Старина Джим дружески похлопал меня по плечу. Я видел, что лицо у него напряженное, видел морщинки у глаз, сжатые губы, бороду. Мне нравится Джим. Он никогда не ходит слушать отцовские проповеди, вместо церкви предпочитает сидеть в салуне, но для меня у него всегда найдется доброе слово. Прошлой осенью, когда я заинтересовался оружием, он научил меня разбирать свой винчестер. Показывал не спеша, терпеливо, а он ведь уже старый, у него каждый день на счету. Только встав обеими ногами на траву, я понял, что уже не под прицелом. Теперь дело за шерифом. Лошади бродили возле дома, но у меня не было никакой охоты ими заниматься. Я ждал, чтобы арестовали эту самую зверюгу. Оглушительный выстрел — Билл присел и скорчился. Джим и шериф, которые уже стояли по обеим сторонам двери, разом пригнулись. — Выходи, Стенсон! Не делай себе хуже! Грубый голос звучал спокойно — шериф ко всякому привык, но я-то видел, как он напряжен. Билл дополз до стены под окном кухни и привалился к ней спиной. Лицо у него кривилось, штанина от крови потемнела от колена до ступни. — Выходи, паскуда! От боли Билл только озлобился. — Сдавайся! Может, тебя и не вздернут, раз уж ты женщина. Тишина. Время замерло. Ждем. Вот-вот она выйдет, держа руки на затылке. Но все пошло совсем иначе. Одним прыжком Эбигейл Стенсон перемахнула через веранду, вторым через ограду веранды и мягко, как пума, приземлилась рядом со мной, сгребла меня за шкирку и приставила ствол к моему затылку. Теперь Джим и шериф смотрели на нас сверху, наставив на зверюгу оружие, но было уже поздно. Зверюга, держа меня под прицелом, толкнула к ближайшей лошади и показала рукой, чтобы я подобрал с травы поводья. Я послушался. Понятно, что пока жив я, жива и она, так что ей нет никакого резона меня убивать — пока. Я чувствовал ее тяжелое дыхание и острый запах пота, когда она перехватила у меня поводья и подтянула аппалузу[2] к себе. — Отпусти мальца, Эб, — угрожающе произнес шериф. Эбигейл Стенсон у меня за спиной засмеялась — как будто груда камней покатилась вниз. Смех был не звонким, как у наших молодых прихожанок или у проституток в Боди, а гулким, как из бочки. Так смеются покерные шулера и погонщики быков. Я обернулся и посмотрел на нее — вот сейчас она вскочит в седло, пришпорит лошадь и помчится, а ей вслед помчатся пули. Но Стенсон держала меня все так же крепко и подставила стремя. — В седло! На щеке у нее запеклась кровь, а зубы за полными губами, которые уже не улыбались, показались мне острыми клыками. Я поставил ногу в стремя и вскочил в седло. Странно, но мне захотелось показать ей, что я умею ездить верхом и делаю это хорошо. Может, из-за того, что шериф назвал меня «мальцом», не знаю. Глупо, конечно, но я старался произвести на эту женщину впечатление. Я вынул из стремени ногу, освободил его, и она тоже вскочила в седло. Для этого ей пришлось опустить ружье. Но она мигом повернула лошадь, прикрываясь мной от представителей закона. Лошади не понравилась непривычная тяжесть, нас же было двое, она встряхивала головой и нервно переступала. — Эб Стенсон! Предупреждаю: если с головы парня упадет хотя бы волосок, виселица покажется тебе раем! Эб воткнула ствол мне под мышку, а другой рукой подхватила поводья. — Только попробуй шевельнуться или пустить за мной погоню. Если я замечу тень от твоей шляпы, старик, или твой двадцать второй, шериф, я его пришью. Ясно? Их обоих перекосило от злости. За меня переживали — это само собой, но, главное, Эб Стенсон их обыграла, унизила, уязвила их гордость. А что я чувствовал, трудно сказать, я даже перестал бояться, такая творилась дичь. Ногами я чувствовал горячие бока лошади, спиной — Эб Стенсон, под рукой — ствол. И наконец рывок, когда Эб Стенсон пришпорила лошадь. Она скакала, а мы колотились друг о дружку. Ствол винтовки драл мне кожу, но я стиснул зубы и молчал. Перл Стенсон, Грин Вэлли, Вайоминг Время от времени Эб оборачивалась и проверяла, не скачет ли за нами шериф с подручными. Я спиной чувствовал ее движения. Винтовку из моей подмышки она вытащила, галоп стал ровнее. Левой рукой Эб держала поводья на лошадиной холке, прямо передо мной, и время от времени на меня наваливалась. Я был не против, что она так близко, хотя все равно ее побаивался. Не понимал, чего во мне больше, страха или любопытства. Мы скакали долго — я весь зад себе отбил, наглотался пыли, глаза резало от песка. Я не знал, как Эб со мной поступит. Думал, бросит где-нибудь и я буду сидеть и ждать шерифа. Или пристрелит в каком-нибудь глухом углу. «Та еще зверюга», — сказал старина Джим. Но я до конца не мог ему поверить, даже когда на моих глазах она выстрелила в Билла. Мы продирались сквозь кустарник. Эб пустила лошадь рысью и подгоняла ее, как только та от усталости переходила на шаг. Я сообразил, что будет привал, когда Эб первая соскочила на землю, сняла с себя сумки, наклонилась и положила их вместе с винчестером под дерево. Я тоже слез. Ноги затекли, даже болели немного. Секунду Эб стояла ко мне спиной, а когда повернулась, я получил от нее кулаком в челюсть. — Гаденыш. Боль жуткая, я повалился в траву, держась за щеку. Отплевывался и старался не застонать. Сапог коснулся моего носа. Я испугался: сейчас как мне на лицо… Или располосует шпорой — вон они какие здоровенные. Так и сверкают. Из золота, что ли? — Думал, тебе это сойдет с рук? Она схватила меня за ворот рубашки и подняла. Хватка была мужская, хотя плечи совсем не ковбойские. Мускулистая, этого не отнять, но тощая — ключицы торчат. Да и рубаха на ней висела. Я переступил с ноги на ногу и не стал ей мешать. Драться я умел, винчестер прислонен к дереву, мы с Эб Стенсон одного роста, но нет, я не стал с ней драться. И ей, конечно, и в голову не приходило, что никакими побоями меня не запугать. Следующий удар пришелся в нос, потекла кровь. Знакомая боль и металлический вкус во рту почему-то подействовали успокаивающе. Похоже, Эб тоже успокоилась, села под деревом и взялась за сумки, не обращая на меня никакого внимания. Стала пересчитывать деньги. Никогда еще я не видел столько денег разом. Эта женщина не раздумывая убила мужчину, подстрелила Билла, разбила мне нос, а я смотрел на нее как завороженный — с какой стати, сам не мог понять. Смотрел, лежа на траве и чувствуя, как мне больно. А ведь она совсем молодая, эта Эб Стенсон, и веет от нее такой уверенностью и независимостью, каких я еще ни у кого не видел. Она считала деньги быстро и равнодушно, ее не впечатляли пачки сотенных, которые горой лежали перед ней. Я медленно выпрямился, сел и принялся ощупывать подбородок. Время от времени Стенсон поднимала на меня взгляд. Просто убийственный. Стыдился ли я, что сдал Эб Стенсон шерифу? Не уверен. Конечно, я сделал это со страху, но дело не только в нем. Прежде всего я бессознательно повиновался внушенным мне правилам. Уважение к закону, неотступный взгляд отца, имя Божие, которым с рождения сопровождался каждый мой шаг в нашем доме, — вот что мной управляло. И когда я это понял, вот тут-то мне и стало стыдно. Может, понял я это не до самого конца, но точно почувствовал, глядя, как Эбигейл Стенсон пересчитывает ворованные деньги, и поблагодарил Господа, что он уберег ее от пуль шерифа. Я смотрел на ее пальцы, на то, как она расправляла банкноты и отсчитывала их, будто сдавала карты. Смотрел на мягкие движения запястий, на освещенные солнцем голые руки, на спокойное и безразличное, как далекие холмы, лицо. Мне как будто даже захотелось, чтобы она снова разозлилась и опять на меня посмотрела. С одной стороны, мне дико не нравилась эта женщина — мужскими ухватками, мужской одеждой, грязью, но в ее движениях были свобода, гибкость и изящество, каких я не видел у женщин и девушек в Боди, и все это вместе меня завораживало. В Эб не было ничего похожего на застенчивость барышень, каких я видел в церкви: они робели и опускали глаза, лишь бы не встретиться со мной взглядом. Не было в ней и властной самоуверенности других, более свободных, при которых робел я, да так, что голос пропадал. Эти смотрели на меня как на ломовую лошадь, что годилась для будущей совместной жизни: работа без продыху да картофельное пюре на ужин — тоска. Эб сложила посреди опушки сухие ветки. Для костра их было маловато, она поискала глазами вокруг еще и не нашла, а уже темнело. — Надумаешь удрать — далеко не уйдешь. Нужен костер, пойду наберу дров. Сиди стереги лошадь. Она повернулась и нырнула в подлесок искать сушняк. Я мог бы вскочить на лошадь и ускакать. Но та едва дышала от усталости, я бы и правда далеко не уехал. Как же отсюда убраться… Может, просто на своих двоих? Убежать и спрятаться где-нибудь, дождаться утра и вернуться домой. Но Эб может меня найти и тогда… Меня терзал страх, еще и разбитый нос болел. Мысли прыгали с одного на другое. Так бы и сидел, прижавшись к влажному боку лошади. Я ее расседлал, и какое же от нее шло тепло — с ума сойти! Или все-таки рвануть со всех ног туда, откуда пришел? Влезть на дерево и затаиться до утра? Сердце у меня колотилось сильно-сильно, и я на любой, самый легкий, шум поворачивал голову. Былинка зашуршала, птица ворохнулась, что-то скользнуло между кустов, и я уже настораживался, чуть ли не воздух ощупывал. Пригляделся к месту, куда Стенсон поставила винчестер, — прислонила его к большому дереву, то ли дубу, то ли вязу, не знаю, — и увидел белый прямоугольник между травой и корнями. Встал на коленки, дотянулся. И вот держу в руках конверт скорее серый, чем белый, затертый до невозможности, будто его неделями таскали в кармане штанов. Много за чем отец у нас следил, но главное — за чтением. Чтобы мы могли читать вслух Святое Писание, и без всякой запинки. Он вбивал в нас это чтение со всем рвением доброго пастыря. Кроме Библии, других книг дома не было, по ней мы и учились. У меня это дело пошло быстро, у братьев и сестры тоже. В пять лет я читал перед обедом псалмы. Вот только моему брату Итану повезло меньше, и я помогал ему учить псалмы наизусть, чтобы избежать отцовских громов и молний. Письмо было адресовано Эбигейл Стенсон в гостиницу в Юте. На обратной стороне конверта тем же аккуратным круглым почерком был выведен адрес отправителя: Перл Стенсон, Грин Валей, Вайоминг. — А ну дай сюда! Дуло кольта уперлось мне в шею. Рука вырвала письмо. Я не слышал, как Эб подошла ко мне. — Что я такого сделал? — Что прочитал? — Ничего! Не открывал даже. Один только адрес. Клянусь. Стенсон грубо меня оттолкнула, забрала письмо и сунула его в карман поглубже. Посмотрела мрачно, с ненавистью. — Если и был у тебя шанс отправиться восвояси, сейчас ты ним распрощался. — Но… — Заткнись. Эбигейл вернулась за хворостом, брошенным на краю опушки, принесла на середину и стала разжигать костер. Мои планы бегства показались мне не такими уж осуществимыми, и хоть я чертыхнулся потихоньку, но внутри себя был почему-то этим доволен. Здорово меня успокоил и огонь, разгоревшийся в сумерках. Я подошел и пристроился к нему поближе. Стенсон вроде бы злилась поменьше, она наблюдала, как я мощусь у костра, и мне даже почудилось в ее взгляде что-то вроде симпатии. За одну секунду ее швыряло из одного настроения в другое, это пугало, конечно, но до меня стало доходить, что, может, она просто сильно вспыльчивая, и тогда вообще-то все не так уж и страшно. Мы смотрели друг на друга. Я на нее снизу вверх, она на меня сверху вниз. Кровь у нее на шее высохла, и ухо выглядело вполне нормально. Отстреленный кончик его не портил. Я старался особо на него не коситься. Ей, похоже, дела не было до того, что у меня с лицом и какой на нем шрам. Я вообще-то привык, что остальные таращатся, но все равно покраснел. Раз уж нам предстояло какое-то время провести вместе, я сказал Эб: — Вообще-то меня зовут Гарет Блейк. — Рада познакомиться, Гарет Блейк, — ответила она издевательским сиропным голосочком. Потом сказала, чтобы я следил за костром, а она пойдет привяжет лошадь. И я опять сразу ее послушался. Лошадь в белых чулочках Мы не ели со вчерашнего дня. Но проснулся я не от голода, а от дождя, и услышал сердитый голос Эб. Она разговаривала, но не со мной. — Чего тебе у меня в сумках понадобилось? — Ничего, мадам. — Дурачком прикидываешься? — Я голодный.