— Смерть! — снова закричала толпа, и кричала она, будто стала одним человеком. — За ограбление банка и взятие в заложники несовершеннолетнего… — Смерть! Я безуспешно пытался перекричать рев толпы и сказать, что обращение со мной было хорошим. Старина Джим, стоявший рядом, сделал мне знак: лучше помолчи. — Тебе ничего не изменить, паренек. Даже если она тебе очень мила, спасти ее ты не можешь, и это к лучшему. — Она вовсе не зверюга, какой вы ее себе представляете. — Я ничего себе не представляю, я смотрю и вижу. Она из любителей жить на лезвии ножа. Суждение Джима поразило меня своей верностью. Да, так оно и было. И с этим правда ничего нельзя было поделать. Стенсон опустила голову, челка упала ей на глаза и заслонила их. Шериф поспешил ее увести, пока толпа не разбушевалась. — Завтра ее повесят, — громко объявил он. Толпа ликовала. Я вцепился в руку старика Джима. — Дай мне возможность повидаться с ней, прошу тебя, мне надо ей кое-что сказать. Он затянулся самокруткой, погрузившись в мысли, почесал шею под бородой. — Приходи сегодня в тюрьму. После полуночи. Накануне ночью Я дожидался ночи, сидя на веранде прямо напротив холма. Сидел и вспоминал — ничего не мог с собой поделать — утро, когда появилась Эб, залитая кровью, и я ее принял за парня. И ее невероятный прыжок, каким она ускользнула от шерифа и взяла меня на мушку. Если я закрывал глаза, то слышал ее тяжелое дыхание и видел покрасневшую воду, что лилась на деревянный пол. Я сидел не шевелясь, молча, но яростный крик «Смерть!» вторгся и оттеснил воспоминание. Он ревел у меня в голове, и я всеми силами старался одолеть слезы. Отец сейчас уже мирно спал на центральной аллее нашего деревенского кладбища. Очень тяжело мне дались похороны — речи, пение, слезы. Когда над гробом вырос холм земли, я почувствовал неожиданное успокоение, внутреннее напряжение меня отпустило. Мне не хватало друзей. И Дженни тоже не хватало. Как бы мне хотелось уткнуться в ее шею, вместе с ней горевать о Стенсон, о том, что она в тюрьме, о том, что ее ждет… В окно столовой я видел тетю Бетти, она хлопотала, наводила порядок. Братья избегали меня. Эстер хотела пойти вместе со мной на суд, но я оставил ее дома. Мое молчание раздражало домашних не меньше гневных отцовских выходок. Семья, фермеры, прихожанки — все смотрели на меня как на чужестранца. Все чего-то от меня ждали. Но мне нечего было им сказать, нечего дать. Они чувствовали правильно: я стал им чужим. Я не высидел до полуночи, ожидание показалось нескончаемым. Одолевая его, я вскочил на лошадь и помчался галопом. Лошадка, похоже, обрадовалась нашей прогулке, она, видно, как и я, нуждалась в быстрой скачке и изнеможении. Ни о чем больше не думать, не противиться току противоречивых желаний, горю, бессилию, переменам. Только чувствовать, как набирает шаг лошадь, мчась на пределе отпущенной ей скорости, со всей силы сжимать ее бока и не смахивать слез, что выступают на глазах от скачки и ветра. На границе округа я натянул поводья, повернул и поехал обратно. Бока лошади потемнели от пота. Должно быть, полночь уже наступила, когда я привязал лошадь у дверей тюрьмы. Старый Джим сидел у входа и курил. Он ничуть не удивился тому, что я совсем задохнулся, не любопытничал — почувствовал, до чего я волнуюсь. Просто махнул рукой, приглашая меня внутрь, вошел сам и запер за нами дверь. — Она в камере, в глубине коридора. Положи револьвер мне на стол. Потом можешь пойти повидаться. — Зачем тебе мой револьвер? Старик медленно затянулся самокруткой, пристально глядя на меня маленькими прищуренными глазками. — Не держи меня за дурачка, Гарет. Я знаю тебя с пеленок. — И? — И ты отлично ладишь с этой мерзавкой, хоть она и увезла тебя под дулом винтовки. Ваша дружба ест глаза, хотя, может, только я один это и понимаю. Остальные просто не хотят видеть, вот в чем дело. Я насупился, достал кольт и передал Джиму. В углу комнаты, прислоненная к стене, стояла винтовка Стенсон. — Ты думаешь, что я собирался помочь ей сбежать? — Я думаю, если б мог, ты бы уже это сделал. Я понурил голову, признание моего бессилия было для меня гораздо горше того, что Джим разобрался в моих чувствах. От того, что он все понимает, мне стало даже легче — не надо притворяться. Я повернулся и пошел по коридору к последней камере. Все остальные стояли пустыми. Руки у меня немного дрожали. Эб, понятное дело, слышала, что я подхожу, но ни единого звука, ни единого движения не послышалось из ее камеры. Я не увидел ее лица, она встала пригнувшись в самом темном углу камеры, словно приготовилась к прыжку. Зверюга. Без веры и закона. Несколько секунд мы так и стояли, и я даже подумал: а надо ли было приходить? Чего я, собственно, хотел? Потом Стенсон заговорила: — Я ни о чем не жалею, Гарет. Даже о том, что застрелила твоего отца. Я догадался, что на лице у нее грустная улыбка. — А я жалею. — О чем? — Они гнались за тобой еще и потому, что с тобой был я. А потом убийство служителя церкви… Возможно, без всего этого ты отделалась бы заключением. Но гибель безупречного пастора Блейка… Судье это не понравилось. — Судье? Гарет! Он вынес приговор заранее, и не только из-за твоего отца. Твое чувство вины, оно же никому не помогает. — Я пытался, Эб. Я по-настоящему пытался. Голос у меня сорвался, как будто я был малым ребенком, но показавшиеся на глазах слезы были мужскими слезами. Эбигейл Стенсон выпрямилась. — Знаю, Гарет. Но так уж все сложилось с самого начала. Это же я тебя увезла, забыл? Или напомнить? У тебя не было выбора. Я не забыл, что, как только увидел Эб Стенсон, сразу стал ее слушаться, и было это сто лет тому назад. — А хуже всего то, — снова заговорила Эб, делая вид, будто не замечает моих слез, — что, будь у меня шанс вернуться к началу, я поступила бы точно так же. — И я тоже, Эб. Я тоже поступил бы так же. Тишина. Она кашлянула и подошла к решетке. — Ни о чем не жалеешь? — Ни о чем. — Странный ты парень, Гарет. Я рада, что мы с тобой познакомились. Эб подошла совсем близко и медленно сняла шляпу. Она просунула руку сквозь решетку и надела шляпу мне на голову. Запах кожи подействовал на меня успокаивающе, он был родным, так пахнет седло. Шляпа была теплой, Эб сняла ее со своей головы. Я испугался, что снова зареву как теленок. — Эй, Джим! — неожиданно позвала Эб. — Отдашь мой винчестер Гарету, когда он соберется уйти. — Что ты сказала? — Мой винчестер я отдаю Гарету. Старый Джим кивнул. Мы слышали, что он проворчал что-то, но что, не поняли. Эб обратилась уже только ко мне. — Ты позаботишься о Дженни? — Возможно. — Правильно. Этого ты не можешь мне обещать. К тому же у нее свое на уме, она справится и без меня. И без тебя. Сейчас как раз тот момент, чтобы она начала справляться. И о Перл она позаботится. Хорошо позаботится. — Да, это она сделает. Эб пристально посмотрела на меня. — Думаешь туда вернуться? Я так глубоко вздохнул, что удалось подавить рыданье. — Помнишь тот первый раз, когда я сдал тебя шерифу… — Забудь, Гарет. А потом, без этого, ты же понимаешь, мы бы никогда не пережили вместе того, что у нас с тобой было.