— А простым. Буквально на следующий день явились в контору те, у кого отобрали овец, положили чабанские посохи на стол директора и ушли. Что делать?! Не могу же я заменить всех чабанов? Интересы совхоза, а значит и государства, выше. Может, я и не отступил бы, но обстоятельства... — Да, обстоятельства... — задумчиво произнес капитан. — Схватят за горло, хоть караул кричи. Впрочем, вот что я вам посоветую, лейтенант. Не наживайте себе лишних врагов. О том, что чабаны имеют по несколько овец сверх нормы, знают люди повыше нас с вами. Когда потребуется что-то предпринять — дадут команду. — Пока придет эта команда, — воскликнул Захид, — мы можем потерять куда больше, чем имеем сейчас и будем иметь через пять лет! — О чем вы, лейтенант? — Я говорю о нравственном уровне, товарищ Хакимов. — Ерунда все это! — сказал капитан. — Я согласен с вашим другом Ядгаром — придет время, и все встанет на свои места. — Наверное, мы в чем-то здорово ошибаемся, что-то не учитываем в своей работе с людьми. — Все учитываем, Захид Акрамович, — сказал Мурад-ака, — но... как всегда, появляются обстоятельства, как говорится, от нас не зависящие. В данном случае — это принцип материального стимулирования, разработанный Министерством сельского хозяйства. Не вообще принцип материального стимулирования, тут никаких разговоров быть не может, а только та его часть, которая предусматривает стимулирование натурой, то есть ягнятами. Надо, мне кажется, поощрять достойных только денежными премиями. Смотрите, что получается. Кондитер, выпускающий сверхплановую продукцию, получает за это деньги... — А не муку или торт, — закончил его мысль капитан. — Вот именно, а мы — пожалуйста, ягнят! Словом, сложно во всем этом разобраться пока. — И все равно, — сказал капитан, — в конце концов уровень сознательности будет настолько высок, что люди сами откажутся от, казалось бы, законных и в то же время незаконных излишеств. — Вот именно, якобы законных. И этот прискорбный факт, если хотите знать, существенно сказывается и на нашей с вами работе, товарищ капитан. Ягнята растут, дают приплод, который по сути дела уже не есть предмет оплаты за хороший труд, так ведь? — Ну ладно, товарищи, — сказал Мурад-ака, видя, что спор этот может быть бесконечным, — выпьем чаю да займемся делами. XII Из всех членов своего многочисленного семейства лишь только со старшим сыном Шерзадом делился ата заботами. Сорок лет — пора зрелости, да и не доверят пост председателя рабкоопа человеку, не наделенному мудростью. Шерзад осторожен, семь раз отмерит, прежде чем отрежет. Сам ата на решения скор, решителен. И медлительность, неторопливость сына частенько его спасала от необдуманных поступков. Хотя, если говорить по совести, Шерзад порой казался отцу тугодумом и тем самым раздражал его. Они с холой отправились с джайляу домой, и всю дорогу ата решал, делиться ли со старшим сыном своими планами насчет Захида — начнет опять все обдумывать, взвешивать. Но Бодом-хола решительно посоветовала: — Дадаси, халат, скроенный по совету, никогда не жмет. — Ладно, — кивнул ата и всю остальную дорогу до дома не произнес больше ни слова. Когда он остановил мотоцикл посреди двора, с супы[29] под чинарой бросились к ним внуки, окружили со всех сторон и такой галдеж устроили, что ата вынужден был прикрикнуть: — Эгей, потише вы! — Кахраманджан, Надырджан, Хуррамбек, Зухраджан... — хола называла внуков по именам, и ата, поняв что это будет продолжаться долго, пока бабушка не перечислит всех, покачал головой, слез с седла и направился к супе. Он сел на дастархан, а старшая невестка Марьям тут же поставила перед ним касу с шавлей. — Ну, как вы тут, дети мои? — спросил он, обращаясь одновременно ко всем. — Спасибо, ата, — ответил также за всех Шерзад. — Как сами? — Слава аллаху, здоров. Мать вон привез. Все уши нам с Рахимом прожужжала: домой да домой! — Хорошо сделали, ата, дети тоже соскучились по ней. На этом часть встречи была закончена. Ата принялся за пищу, остальные последовали его примеру. Уважение к главе семьи, вообще к старшему в доме, — неотъемлемая часть жизни в кишлаке. Уважение это воспитывалось столетиями у молодых поколений и передавалось как бесценное достояние от потомства к потомству. В этом же доме уважение к главе семьи было возведено в культ, который стал насаждаться Бодом-холой особенно рьяно в последние годы. Она сама беспрекословно исполняла любое желание Шермата-ата и требовала того же от членов семьи — сыновей, снох, внуков. Даже в таком простом деле, как обед и завтрак, хола стремилась подчеркнуть авторитет мужа, ему и Шерзаду накрывала отдельный дастархан. Сегодня же вся семья оказалась за одним столом, и потому особенно невестки чувствовали себя не совсем уверенно, они не столько ели, сколько следили за тем, чтобы кто-то из детей не нарушил покой деда. — Зайдешь ко мне, — сказал ата сыну, пообедав. Обратился к невестке: — Постели, пожалуйста, Марьям, в комнате! — Сейчас, атаджан! — Она поспешно встала. Поднялся и ата. Едва он скрылся в доме, как семья, безмолвно сидевшая за дастарханом, преобразилась — дети принялись шалить и задевать друг друга, матери то и дело покрикивали на них, а хола делала замечания и невесткам, и внукам. — Хочу посоветоваться с тобой по одному делу, — сказал ата, когда Шерзад, грузный, гладко выбритый и надушенный дорогим одеколоном, присел на курпачу. Сам ата возлежал, опершись на подушку. — Слушаю, ата. — Вчера мимоходом заезжал ко мне Юсуф, комсомольский секретарь. Зачастил он к нам что-то, думаю, неспроста. Но это пока дело второстепенное. Речь о другом. С ним был новый участковый. Я его встретил как подобает, заколол лучшую овцу, приготовил тандыр. Да вот дернул меня черт повесить овечью голову на кол у входа в юрту! Оказывается, он заметил бирку на ее ухе: конечно, начал расспрашивать Юсуфа, что да как. Почему, мол, старик так легкомысленно относится к совхозному добру, за это, говорит, и влететь может. Как думаешь, не начнет он подкапывать под меня, а? — По-моему, напрасно ваше беспокойство, ата, — ответил Шерзад, — вчера Акрамов был у меня в рабкоопе, произвел впечатление дельного, самостоятельного человека. Скромный, говорит мало, уважает старших. О том, что побывал на джайляу, ничего не сказал. — А зачем приходил-то? — Познакомиться. Я представился: Шерзад Шерматович, говорю, а он улыбнулся — отец шер и вы шер? Да, ответил я, издержки традиции, в именах моих братьев тоже шер — Шерали, Шеркабул, Ганишер, Алишер. Отцу хотелось, чтобы мы были шерами — тиграми. — А тигром-то из вас стал лишь Рахимджан, — заметил ата. — Ладно, рассказывай дальше. — «Скажите, Шерзад-ака, много работников принято в рабкооп после гибели капитана?» — поинтересовался у меня лейтенант. — Я сказал, что несколько человек, все местные, их здесь как облупленных знают, надежные товарищи. Никто не судился. Кому охота отчитываться перед начальством за растратчиков и расхитителей? — «И все же хотелось бы познакомиться с личными делами тех работников рабкоопа, что являются материально ответственными лицами», — настаивает Акрамов. Я возражать не стал, дал распоряжение отделу кадров подобрать личные дела. Мне кажется, глаз у парня острый. Он посоветовал открыть буфет, который бы работал только ночью, обслуживал шоферов, проезжающих через кишлак. — Правильный совет, Шерзад. А то, что глаз острый, мне и Юсуф говорил. По следу колес определил Акрамов, что везет машина. Кстати, что сделал он с этим заготовителем? — как можно равнодушнее спросил ата. — С Эгамовым, что ли? — Ну, с тем, у кого шерсть отобрал. — Отпустили его, ата. Приехал капитан Хакимов из района и отпустил. — Значит, будь на то воля самого Акрамова, посадил бы в каталажку? — Бог его знает. Не думаю. Заготовки сырья — распространенное дело, ведь завтра в соседнюю область могут поехать наши кооператоры, что ж, и их в тюрьму сажать? Шермат-ата сидел, глубоко задумавшись, наконец, он словно вспомнил о сыне, поднялся. За ним встал и Шерзад. — Поеду я, Рахиму одному трудно. Как Азада? — Ничего, ата. Сахрохон доброжелательно относится к ней, да и работает она хорошо. Что еще нужно? — Ты незаметно разузнай, как она к Юсуфу относится. Ни мне, ни матери не хочется, чтобы этот босяк вошел в наш дом зятем. Зачастил он на джайляу что-то... XIII Весь вечер Захид изучал материалы служебного расследования. Из них явствовало, что разбившегося капитана первыми обнаружили ученики школы имени Ушинского. Сопровождаемые преподавателем истории Улашем Саатовым, они в тот день возвращались по ущелью из похода. Судебно-медицинский эксперт в своем заключении указал, что смерть наступила в результате разрыва кишечника, почек и печени. Кроме того, капитан сильно ударился головой о камень, что привело к кровоизлиянию в мозг. Эксперт-криминалист заключил, что Халиков сорвался с тропы сам, схема падения его тела, вычерченная на отдельном листке, и расчеты подтверждали эту мысль. Отсюда и вывод — капитан Халиков погиб в результате несчастного случая. Но, сличая схему с фотографией обрыва, с которого упал капитан, Захид обнаружил небольшой выступ. Он располагался примерно на одной прямой линии между точкой, откуда сорвался капитан, и точкой, где упал. Падая, капитан никак не мог миновать этот выступ и, следовательно, при своевременной реакции зацепился бы за него, погасил скорость и упал к подножью обрыва, в воду. В этом случае, если река была достаточно глубокой, он, возможно бы, и не разбился. На схеме выступа не значилось. Захид записал это обстоятельство в блокнот, решив при удобном случае провести эксперимент, хотя пока и не представлял, как именно проведет его. На следующее утро Захид позвонил в школу и попросил учителя Саатова зайти. ...В кабинете уже стояла новая мебель, и яркая зелень обивки преобразила комнату, сделала ее веселой и светлой. — Прошу вас, Улаш-ака, — указал он учителю на кресло за журнальным столиком. Сам сел в другом. — Спасибо, товарищ Акрамов. — Мне бы хотелось услышать более подробный рассказ о происшествии. — А что, собственно, случилось? — заволновался учитель. — Может, моего друга Саитджана... — Нет-нет, — успокоил его Захид, — просто мне хотелось бы услышать подробности. И только. — Понимаю. — Скажите, что вы сделали, когда увидели Халикова на дне ущелья? — Окружили, конечно, ведь первая наша мысль была оказать помощь, но ничего у нас не вышло. Тогда быстро сделали носилки и понесли его в Чукургузар, оттуда по рации сообщили в совхоз. Из совхоза передали в районный отдел милиции, прилетел вертолет. Халикова увезли, а я с работниками милиции снова вернулся в ущелье. Там нас расспрашивали, что-то фотографировали, измеряли. Когда мы вернулись в «Чинар», оказывается, капитан уже умер. Жаль Саитджана, справедливый был человек, честный! Одно слово — фронтовик!