«Похороны прабабушки» Пришел ко мне Игорь Таланкин (мы с ним вместе учились на курсах) с тоненькой книжечкой: – «Сережу» Пановой читал? – Нет. – На, прочти. Если понравится, объединимся. Я дочитал до половины и сказал: – Классная штука. Давай срочно звонить Пановой, пока кто-нибудь не перехватил. Позвонили в Ленинград Вере Федоровне Пановой, сказали, что мы молодые режиссеры, хотим снять фильм по ее повести «Сережа» и просим ее написать сценарий. Панова отказалась: – «Некогда, да и не умею». (До фильма «Сережа» Панову никто не экранизировал.) – Да там почти готовый сценарий! – Вот и напишите сами. Писали сценарий так: я сидел за машинкой и печатал одним пальцем, а Таланкин, задрав ноги, лежал на диване. Работали дружно. Разногласия возникали только по форме. Таланкин сочинял: – Колокольня стремительно уносилась вверх. Казалось, по небу плывут не облака, а колокольня плывет в них. А мне было лень печатать одним пальцем столько лишних слов, и я печатал просто «Колокольня». Спор. Или – Таланкин начинал описывать туманное сиреневое утро, а я печатал: «Утро». Скандал. Когда напечатали страниц двадцать, прочитали и поняли: все слишком просто, нет яркого режиссерского решения. Находок нет! Мы напряглись и к часу ночи нашли яркое режиссерское решение – снимать фильм глазами маленького мальчика, то есть в ракурсе снизу. А мальчика вообще не показывать, звучит только детский голос за кадром. На следующий день мы несколько поостыли и направили мощь своего таланта только на одну сцену: «Похороны прабабушки». У Пановой эта сцена написана хорошо, но слишком уж просто: тетя нарядила Сережу и повела на похороны. Сережа хвастается: «А мы прабабушку сегодня хороним»… Но это Панова. А где же мы? И мы решили: людей в этой сцене не показываем, все действие снимем отраженно, на тенях, под «Похоронный марш». Писали неделю. Для настроения бесконечно заводили пластинку Шопена. Написали и остались очень собой довольны. Тут как раз собрался съезд писателей. Панова приехала в Москву, мы созвонились, и она назначила нам встречу в ресторане Дома литераторов. – Но нас не пустят! – Я закажу вам пропуска. Приехали в ЦДЛ, и нас проводили к писательнице. Вера Федоровна – полная, степенная – сидела за столиком в Дубовом зале ресторана. Мы представились: – Игорь. – Георгий. – Пожалуйста, имя и отчество, – сказала Панова. – Да не надо… – Мне так удобнее. И фамилии, пожалуйста. Оказывается, через несколько дней после нашего звонка к Пановой пришли с «Ленфильма» покупать права на экранизацию «Сережи», но она отказала. Сказала, что звонил кто-то из Москвы, и она уже дала им разрешение писать сценарий. На вопрос: «кто?» Панова ответить не смогла, потому что мы забыли ей сказать, как нас зовут. – Как идет работа над сценарием? Получается? – Переводим действие на киноязык. Хотите, прочитаем сцену? – предложил Таланкин. – Прочитайте. Таланкин открыл папку, где лежала наша гордость – только что законченные «Похороны прабабушки»: – Вера Федоровна, только этот эпизод идет под музыку. Без музыки все будет восприниматься не так эмоционально. Поэтому, если не возражаете, Георгий Николаевич будет напевать мелодию. Панова не возражала. И Таланкин с выражением начал читать: – Идет по земле тень Сережи. Раздаются звуки похоронного марша. Я запел «Траурный марш». – В кадр входят тени людей, несущих гроб. Идут под музыку тени с гробом. Камера панорамирует вверх. Проплывают ветви деревьев. Чистое небо. Слышно, как падает земля на крышку гроба… – Бум! Бум! Бум! – изобразил я и снова запел. – Камера панорамирует вниз. В кадр входит белая кладбищенская стена. На ней тени стоящих у могилы и тени двух рабочих. В кадре слепое, в подтеках лицо полуобвалившегося памятника. И вдруг памятник стремительно проваливается вниз… – Цам! – изобразил я тарелки… Немногочисленные посетители ресторана стали на нас оглядываться. – Камера взлетает в небо… – Цам! – …летит над маленькими и нестрашными крестами могил. Тени крестов все гуще и гуще. Отчаянный сережин вскрик, – Таланкин повысил голос, – Музыкальный акцент! – Тррр-рр! Цам! – Я добавил к тарелкам барабанную дробь. – Камера, вылетев за ограду кладбища, останавливается на краю обрыва! И мы слышим голос Сережи: «Коростелев, а я тоже умру?» И голос Коростелева: – «Нет, брат, ты никогда не умрешь», – с пафосом закончил Таланкин. – И тут вступает флейта, – сказал я. Выслушав всю эту ахинею, бедная Панова долго молчала. – Ну как? – не выдержали мы. – Извините, товарищи, но я в кино не очень понимаю, – сухо сказала она. И ушла. А мы надрались. Через два месяц мы показали готовый сценарий Марьяне Качаловой. – Я двумя руками за! – похвалила она, прочитав. – Но если в авторах будут стоять только ваши фамилии, этот сценарий не примут. Надо, чтобы в титрах обязательно стояло имя Пановой. Вера Федоровна Панова была признанным писателем. А признанные писатели тогда приравнивались к государственным фигурам и с ними считались. Позвонили в Ленинград, сообщили Вере Федоровне, что сценарий готов и спросили, не собирается ли она в Москву. – Не скоро. Приезжайте вы. Я вам забронирую номер в «Европейской». Мы взяли билеты на «Стрелу» и утром были в Ленинграде. Пошли в «Европейскую». Нам вручили ключи. Мы поднялись в номер и присвистнули: это были трехкомнатные апартаменты с картинами и антикварной мебелью. А может, она и заплатила? Пошли вниз выяснять. Нет, не заплатила! Мы рассчитались за сутки, тут же поехали на вокзал и с трудом наскребли на два бесплацкартных билета в общем вагоне на завтра. А собирались провести в Ленинграде несколько дней. Отнесли сценарий Пановой, поблагодарили за гостиницу и попросили, ссылаясь на срочные дела, обязательно прочитать до завтра. Очень не хотелось ночевать на вокзале. На следующий день до двенадцати (конец суток) забрали из гостиницы вещи и пошли за ответом. – Не так плохо, как я ожидала, – сказала Панова. – Но подпись под этим, – она постучала по папке со сценарием, – в таком виде я не поставлю. – Почему? – А вот почему, – она открыла сценарий на закладке. – Вот! «Навстречу проехал автобус с пионерами, и они закричали «Обогнали! Обогнали!» Ну как же так можно, товарищи?! «Навстречу» проехали и «обогнали»! Может быть, все-таки «мимо» проехали? А? Мы облегченно вздохнули. – Да, точно. «Мимо».