– Ей нужна кличка. – Иван давал имена всем: шатавшимся по деревне бродячим собакам, своему велосипеду и даже бейсбольной перчатке. – Как насчет Жоржи? Или Ксавье? Или Лазаро? – Это мальчишечьи имена, – возразила Изабель. – Да. Но все они играют за «Львов», а она – настоящий маленький лев! «Львы» были вторым, неофициальным названием «Индустриалес». – Иван! – позвал отец с крыльца соседнего дома. – Помоги мне в сарае. Иван поднялся. – Мне нужно идти. Мы строим… конуру – пояснил он перед тем, как умчался. Изабель покачала головой. Иван воображал, будто очень хитер, но она точно знала, что именно они с отцом строят в сарае, и это не конура. Лодка. Лодка, чтобы уплыть в Америку. Изабель тревожилась: а вдруг семью Кастильо схватят? Фидель Кастро, человек, правивший Кубой в качестве Первого секретаря коммунистической партии Кубы и премьер-министра, а позже – Председателя Государственного совета, не позволял никому покидать страну, особенно – бежать в Америку. Если вас поймают при попытке уплыть на лодке, Кастро бросит вас в тюрьму. Кроме того, Соединенные Штаты больше не желали принимать кубинских беженцев. Американские суда патрулировали девяностомильную полосу открытого моря между Гаваной и Флоридой, и если береговая охрана схватит вас, американский президент Билл Клинтон тут же отошлет вас на военно-морскую базу США в заливе Гуантанамо, в юго-восточной части Кубы. А затем вас выдадут Кастро, который и бросит вас в тюрьму. Изабель знала все это, поскольку ее отца поймали и отправили за решетку, когда он в последний раз пытался уплыть в Америку. Изабель заметила, что отец и дед направляются по дороге, ведущей в город, чтобы отстоять в очереди за едой. Спрятав котенка под домом, она побежала за трубой. Изабель обожала ходить со взрослыми в Гавану, стоять на углу улицы и играть, чтобы прохожие бросали ей песо. Конечно, она никогда не зарабатывала много. Не потому что у нее плохо получалось. Как любила повторять мама, своей игрой Изабель могла сманить грозовые тучи с неба. Люди часто останавливались, чтобы ее послушать, хлопали и притоптывали ногами в такт. Но почти никогда не давали денег, потому что с самого развала Советского Союза почти единственной валютой стали продуктовые карточки. Да и они практически ничего не стоили: еды все равно не было, независимо от наличия или отсутствия карточек. Изабель догнала отца и деда и рассталась с ними только на Малеконе, широкой дороге, извивавшейся вокруг дамбы в гаванском порту. По одной ее стороне тянулись кварталы зеленых, желтых, розовых и голубых домов и магазинчиков. Краска отслаивалась, здания были старыми и обшарпанными, но Изабель считала их шикарными и величественными. Она стояла на широком променаде, откуда, казалось, была видна вся Гавана. Мамаши толкали детские коляски по тротуару, под пальмами целовались парочки, уличные музыканты играли румбу на гитарах и барабанах, мальчишки по очереди ныряли в море. Это место Изабель в городе любила больше всего. Она бросила на землю старую бейсболку, на случай, если у кого-то найдется лишний песо, и поднесла к губам трубу. Пальцы заплясали на клапанах, зазвучала сальса, которую Изабель так любила играть. Но на этот раз она прислушивалась к чему-то помимо мелодии, помимо шума автомобилей и грузовиков на Малеконе, помимо разговоров проходивших мимо людей, помимо грохота волн, разбивавшихся о дамбу. Изабель прислушивалась к загадке, скрывавшейся за нотами, к таинственному неявному ритму кубинской музыки, который, казалось, слышали все, кроме нее. Неровный ритм ложился поверх обычного, подобно тому как билось сердце. Но сколько Изабель ни пыталась, никогда его не слышала. Никогда не чувствовала. И теперь, напряженно прислушиваясь, она старалась уловить сердцебиение Кубы в своей музыке. Но вместо этого услышала звон бьющегося стекла. Махмуд Алеппо, Сирия. 2015 год Махмуд Бишара был невидимкой: именно этого он добивался. Ведь выжить можно только так. То есть невидимкой он был не в буквальном смысле. Если вы присмотритесь к Махмуду, заглянете под капюшон, постоянно натянутый на лоб, то увидите двенадцатилетнего мальчика с длинным прямым носом, густыми бровями и коротко остриженными черными волосами. Он был крепким, широкоплечим и мускулистым, невзирая на вечный недостаток еды. Но Махмуд из кожи вон лез, чтобы скрыть свое лицо и сложение, остаться вне поля зрения. Случайная смерть от реактивного снаряда или выстрела из миномета могла настигнуть, когда ее меньше всего ожидаешь. Если заметят солдаты сирийской армии или сражавшиеся с ними мятежники – беды не миновать. Махмуд сидел за партой в среднем ряду, в глубине класса, – меньше риска, что вызовет учитель. Парты были достаточно большими, чтобы вместить трех учеников, и Махмуд сидел между Ахмедом и Недхалом. Они не были его друзьями, у Махмуда вообще не было друзей. Так легче оставаться невидимым. Один из учителей расхаживал по проходу, звоня в колокольчик. Махмуд, собрав рюкзак, отправился на поиски своего младшего брата, Валида. Десятилетний Валид учился двумя классами младше Махмуда. Его черные волосы тоже были коротко подстрижены. Но он больше походил на мать: плечи уже, брови тоньше, уши торчком, а нос более плоский. Когда улыбался, он был похож на мультяшную белку из-за слишком больших зубов и худого лица. Впрочем, улыбался Валид не так уж часто. Махмуд не мог вспомнить, когда в последний раз видел брата смеющимся или плачущим… или вообще хоть какие-то эмоции на его лице. Война сделала Махмуда нервным, дерганым параноиком. А младшего брата превратила в робота. Они жили не так далеко от школы, но Махмуд каждый раз вел брата домой разными маршрутами. Иногда – узкими переулками: на улицах могли быть солдаты, и Махмуд не всегда понимал, на чьей они стороне. А если рядом находились разбомбленные здания, Махмуд и Валид скрывались среди груд искореженного металла и обломков цемента. Здесь не было стен, которые могли придавить при падении, когда над головой начнут жужжать артиллерийские снаряды. Правда, если с самолета сбрасывали бочковую бомбу, требовалось хоть какое-то укрытие. Такие бомбы могли изрешетить человека: они были набиты гвоздями и металлическими обрезками. Так было не всегда. Четыре года назад их родной город, Алеппо, был самым большим, красивым и современным в Сирии. Драгоценность короны Средней Азии. Махмуд вспоминал торговые центры с неоновыми вывесками, сверкающие небоскребы, футбольные стадионы, кинотеатры, музеи. У Алеппо была история – долгая история. Старый город находился в самом сердце страны, его построили в двенадцатом веке, а люди жили в этой местности с шестого века от Рождества Христова. Алеппо был удивительным местом, Махмуд радовался, что рос именно в нем. В 2011 году в Сирию пришла Арабская весна. Только тогда ее так не называли. Никто не знал, что волна революций прокатится по Средней Азии, сметая правительства, свергая диктаторов и разжигая гражданские войны. Сирийцы только из новостей и постов в Фейсбуке и Твиттере узнавали, что народы Туниса, Ливии и Йемена выходили на улицы с протестами. Когда волнения начинаются в одной стране, и ее народ говорит: «Довольно!», ее примеру следует вторая, третья… Так Арабская весна пришла в Сирию. Но люди знали, насколько опасны уличные протесты. Сирией управлял Башар аль-Асад, его дважды избрали президентом, поскольку никому другому не позволялось выдвигать свою кандидатуру. Те же, кому не нравился Асад, исчезали. Навсегда. Все боялись того, что он может сделать, если Арабская весна пройдется по Сирии. Недаром старая пословица гласила: «Закрой дверь, через которую врывается ветер, и успокойся». Именно это и делали сирийцы, пока остальная часть Средней Азии пылала пожарами мятежа. Они оставались дома, запирали двери и ждали, что будет. Но оказалось, что двери закрыты недостаточно плотно. В Дамаске, столице Сирии, арестовали человека за речи против Асада. Какие-то ребятишки в Дараа, городе на юге, были арестованы и избиты полицией, потому что писали на стенах слоганы, обличающие Асада. И тогда целая страна, казалось, разом обезумела. Потоки людей хлынули на улицы, требуя освобождения политзаключенных и больше свободы для всех жителей Сирии. В течение месяца Асад двинул танки, бомбардировщики и армию против мятежников – собственного народа, – и с тех пор война стала единственным, что видели в Сирии. Махмуд и Валид свернули в очередной засыпанный мусором переулок и остановились как вкопанные. Чуть впереди двое мальчишек прижали третьего к полуобвалившейся стене и отнимали сумку с хлебом, которую тот нес. Сердце Махмуда застучало сильнее, и он толкнул Валида за сгоревший автомобиль. Последнее время подобные истории случались в Алеппо чаще. Доставлять продукты в город становилось все труднее и труднее. Увиденное пробудило в Махмуде воспоминания о другом времени, еще до начала войны. Тогда он шел на встречу с лучшим другом, Халидом, и на боковой улочке, похожей на эту, увидел, как Халида избивают двое мальчишек постарше. Он, как и Махмуд, был шиитом в стране суннитов. Халид был умен, сообразителен, всегда первым поднимал руку в классе и отвечал правильно. Они знали друг друга много лет и любили проводить свободное время за чтением комиксов, просмотром фильмов с супергероями и видеоиграми. Халид свернулся клубком на земле, прикрывая голову руками, а нападавшие пинали его. – Теперь ты уже не такой умный, а, свинья? – спросил один. – Шииты должны знать свое место! Это Сирия! Не Иран! Сунниты ненавидели шиитов, но еще больше ненавидели, когда те привлекали к себе внимание. Мальчики постарше хотели, чтобы Халид сидел тихо и не высовывался. Махмуд с боевым кличем, которым гордился бы Росомаха, бросился на врага. И был избит так же жестоко, как и его друг. С того дня Махмуда и Халида невзлюбили. Те двое постоянно унижали и избивали их на переменах и после занятий. Именно тогда они поняли, как важно стать невидимками. Махмуд весь день оставался в классе, никогда не выходил в туалет или на футбольное поле. Халид больше не отвечал на вопросы учителя, даже когда тот обращался прямо к нему. Если хулиганы не заметят тебя, значит, и не ударят. Тогда же Махмуд осознал, что вдвоем с Халидом они крупная мишень. Они поняли, что поодиночке быть невидимыми легче. Мальчики ничего не сказали друг другу, и за год отдалились так сильно, что перестали даже здороваться при встрече в вестибюле школы. Год спустя Халид погиб во время авианалета. В Сирии в 2015 году лучше было вообще не иметь друзей. Махмуд наблюдал, как парни набрасываются на мальчика с хлебом. Мальчика, которого он даже не знал, но чувствовал, как в душе зашевелились негодование, гнев, сочувствие. Махмуд дышал часто и неровно, руки сами сжались в кулаки. – Мне следует сделать что-то, – прошептал он. Но он знал: лучше не вмешиваться. Голову вниз, глаза в землю, капюшон на лоб – вот он, способ стать невидимым. Раствориться. Исчезнуть. Махмуд взял младшего брата за руку, повернулся и нашел другой путь домой. Йозеф Берлин, Германия. 1939 год 1 день вдали от дома Они словно стали невидимками. Йозеф и его сестра следовали за матерью сквозь толпу на Берлин-Лертер, одном из главных столичных вокзалов. Йозеф и Рут несли по чемодану, мать была нагружена двумя: в одном были вещи мужа, в другом – ее собственные. Ни один носильщик не поспешил на помощь, ни один служащий не остановился спросить, не нужно ли помочь найти поезд. Ярко-желтые звезды Давида, которые Ландау носили на нарукавных повязках, словно превратились в волшебные талисманы, сделавшие их невидимыми, так казалось вначале. Йозеф заметил, что их обходят стороной. Служащие и другие пассажиры расступались, давая им дорогу. Толпа обтекала их, как вода обтекает неподвижный камень. Люди предпочитали не замечать Ландау. Войдя в поезд, Йозеф и его семья сели в купе, обозначенное буквой «Е», – начальной буквой слова «евреи», чтобы ни один «истинный» германец не забрел туда по ошибке. Они отправлялись на северное побережье, в Гамбург. Там их должен встретить отец, и они сядут на корабль. В день, когда они получили телеграмму от папы, мать Йозефа забронировала четыре билета в единственное место, где их согласились принять: остров Куба на другом конце света. С тех пор как свыше шести лет назад нацисты пришли к власти, евреи бежали из Германии. Но теперь, в мае 1939 года, большинство стран перестали принимать беженцев или требовали заполнять множество документов, да еще и платить, прежде чем пускали их в страну. Йозеф и его семья надеялись когда-нибудь перебраться в Америку, но просто приплыть в нью-йоркскую гавань на лодке было, конечно, нельзя. США каждый год принимали определенное количество беженцев, семья Йозефа хотела подождать своей очереди на Кубе. – Мне жарко, – пожаловалась Рут, дергая маму за пальтишко. – Нет-нет, – запротестовала та. – Ты не должна снимать пальто, ясно? И не смей никуда без него ходить. Пока мы не доберемся до Кубы. – Я не хочу на Кубу, – заныла Рут, когда поезд тронулся. Мать усадила ее на колени. – Знаю, дорогая. Но мы должны ехать, чтобы избежать опасности. Это будет настоящим приключением. Рут должна была в этом году идти в начальную школу, если бы евреям позволяли учиться. У нее были блестящие глаза, вьющиеся каштановые волосы со стрижкой боб и косым пробором. Небольшая щель между передними зубами делала ее похожей на бурундучка. Рут носила темно-синее платье-матроску и повсюду таскала за собой белого плюшевого кролика, Битси.