Дневной азан[2] из ближайшей мечети эхом пронесся по разбомбленным улицам Алеппо. Мелодичный, неземной голос муэдзина[3] прославлял Аллаха и призывал к молитве. Махмуд сидел за кухонным столом и делал домашнее задание по математике, но тут же отложил ручку и пошел умываться к раковине. Воды снова не было, поэтому Махмуд наливал ту, что была в пластиковых банках, – ее таскала из соседнего колодца мать. Валид сидел на другом конце комнаты, перед телевизором, и неподвижно, как зомби, смотрел в экран. Сегодня показывали мультфильм «Черепашки-ниндзя», переведенный на арабский. Мать Махмуда вышла из спальни, где складывала одежду, и выключила телевизор. – Пора молиться, Валид. Но сначала омовение. Одной рукой она держала розовый айфон, а другой – Хану, маленькую сестру Махмуда. Фатима Бишара, мать Махмуда, высоко зачесывала длинные темные волосы и смотрела на мир пристальными карими глазами. Сегодня на ней была обычная домашняя одежда: джинсы и розовая блуза медсестры, которую она носила на работу. Но Фатима ушла из больницы, когда родилась Хана, чуть позже, чем началась война. Тогда она каждый день приходила домой с ужасными историями о людях, которых помогала собирать заново. Не солдат. Местных жителей. Мужчины с пулевыми ранениями. Женщины с ожогами. Дети с оторванными конечностями. Фатима не впала в ступор, как Валид. Но в какой-то момент все стало настолько плохо, что она просто перестала говорить об этом. Закончив омовение, Махмуд отошел в тот угол комнаты, который смотрел на Мекку, и развернул два коврика – один для себя, другой для Валида. Мать привыкла молиться в своей спальне. Махмуд начал без Валида. Поднял руки к ушам и провозгласил: «Аллаху акбар». Бог – величайший. Поднес ладони к животу и произнес короткую молитву перед тем, как прочесть первую главу Корана, самой святой книги ислама. Наклонился и трижды восхвалил Аллаха. Встал и снова восхвалил Аллаха. Опустился на четвереньки, прижался лбом к полу и еще трижды восхвалил Аллаха. Закончив, Махмуд встал на колени и завершил молитвы, повернув голову вправо, а потом влево – к ангелам, которые записывали хорошие и плохие деяния. Весь ритуал занял около семи минут. Валид тоже присоединился к молитве. Махмуд подождал, пока брат закончит и пойдет дальше смотреть мультики, свернул коврики и вернулся к занятиям. Махмуд как раз начал решать новое уравнение, когда услышал звук, заглушивший телевизор. Рев поднялся за окнами, словно горячий ветер. Но за доли секунды ветер превратился в торнадо. Махмуд уронил ручку, прижал ладони к ушам, и бросился под кухонный стол. Он прекрасно знал звук летящего реактивного снаряда. Ш-ш-ш… ту-у-ум! Стена квартиры взорвалась, по комнате разлетелись куски бетона и стекла. Пол под Махмудом покачнулся, и его отбросило назад, в кухню, вместе со стульями и столом. Мир превратился в водоворот кирпичей, разбитой посуды, обломков стола и жара. Махмуд врезался в шкаф. От удара весь воздух вылетел из легких. Махмуд с глухим стуком упал на пол, в кучу металла и цемента. В его ушах тонко звенело: так звучал телевизор, когда спутник искал сигнал. Над головой разлетались искры из остатков светильника, но кроме воздуха ничего уже не имело значения. Махмуд не мог дышать, будто кто-то придавил его и сел на грудь. Охваченный паникой, он бился среди мусора. Он не мог дышать. Не мог дышать! Обезумев, Махмуд разбрасывал обломки, царапался и рылся в том, что осталось от дома, словно каким-то образом мог продраться туда, где был воздух. И вдруг его легкие вновь заработали. Он давился воздухом, жадно глотал его и чувствовал поднявшуюся пыль, которая раздирала ему горло. Но Махмуд в жизни не чувствовал ничего слаще. В ушах все еще звенело, но сквозь жужжанье он по-прежнему слышал грохот взрывов. Бомбят не только его дом, а весь квартал. Лоб Махмуда был горячим и мокрым. Он приложил к нему руку и увидел кровь. Плечо ныло, грудь разрывало с каждым болезненным, отчаянным вдохом. Но теперь это было уже неважно. Главное – добраться до матери. Сестры. Брата. Махмуд с трудом поднялся и увидел стоявшее на другой стороне здание, облитое беспощадным дневным светом, так ясно, словно завис в воздухе рядом с ним. Все еще оглушенный, он моргнул, но тут же понял… Внешняя стена квартиры Махмуда обвалилась. Йозеф В поезде, идущем на Гамбург, Германия. 1939 год 1 день вдали от дома Гитлерюгендовец повел Йозефа по узкому проходу германского пассажирского вагона. На глазах Йозефа выступили слезы. Коричневорубашечник, который увел отца в Хрустальную ночь, сказал, что скоро придет и за ним. Но Йозеф не стал ждать. Он попался сам, совершив эту дурацкую выходку. Они подошли к купе, где сидел мужчина в мундире гестапо, тайной государственной полиции нацистов, и Йозеф споткнулся. Гестаповец глянул на них через окошечко в двери. «Нет. Не здесь. Не сейчас. Только не так», – молился Йозеф… Но гитлерюгендовец подтолкнул Йозефа вперед. Они приблизились к двери еврейского вагона. Гитлерюгендовец развернул Йозефа лицом к себе и оглянулся проверить, не подслушивает ли кто. – О чем ты только думал? – прошептал он. Йозеф потерял дар речи. Мальчик ткнул нарукавной повязкой в грудь Йозефа: – Надень. И больше никогда этого не делай. Понял? – Я… да… – пролепетал Йозеф. – Спасибо. Спасибо-спасибо-спасибо. Гитлерюгендовец тяжело дышал. Лицо налилось краской, словно это он попал в беду. Заметив леденец, который Йозеф купил для Рут, он тут же забрал его. Выпрямился, одернул коричневую рубашку, повернулся и ушел. Йозеф, все еще дрожа, скользнул в купе и рухнул на скамью. Он оставался там до конца поездки. Нарукавная повязка была надежно закреплена и бросалась в глаза каждому. Йозеф даже в туалет не выходил. Наконец поезд прибыл на центральный вокзал Гамбурга. Мать Йозефа повела детей сквозь толпу в порт, где ожидал корабль. Йозеф никогда раньше не видел такого большого судна. Если поставить его на нос, оно будет выше любого берлинского здания. Две гигантских дымовых трубы возвышались в центре палубы. Одна выплевывала серо-черный дым мотора. С земли до самого верха черного корпуса были проложены сходни. Сотни людей уже были на борту, под цветными, развевавшимися на ветру флажками, и махали друзьям и родным, которые остались внизу. Но надо всеми, словно желая напомнить, кто здесь главный, реял красно-белый нацистский флаг с черной свастикой в центре. Корабль назывался MS[4] «Сент-Луис». Йозеф знал, что Сент-Луис – американский город, и это показалось ему хорошим знамением. Знаком того, что они когда-нибудь окажутся в Америке. И может, однажды посетят настоящий Сент-Луис. Из-за ящиков и вещей, наваленных на пристани, выскочил потрепанного вида мужчина. Рут вскрикнула, Йозеф вздрогнул, а мать испуганно попятилась. Мужчина протянул к ним руки: – Вы приехали! Наконец! «Этот голос, – подумал Йозеф. – Неужели он действительно…» Мужчина обнял маму. Она позволила ему приблизиться, хотя по-прежнему упиралась ладонями в грудь, словно пыталась оттолкнуть. Он отступил, держа ее на расстоянии вытянутой руки: – Моя дражайшая Рашель! Я думал, что никогда больше не увижу тебя! Да. Это он. Жалкий человечек, который выскочил из тени, словно беглец из психиатрической клиники, оказался Аароном Ландау. Йозеф вздрогнул. Сейчас его папа совсем не был похож на того человека, которого полгода назад уволокли из дома. Густые каштановые волосы и борода были сбриты, лицо и голову покрывала колючая щетина. И он похудел, очень сильно. Скелет в поношенном костюме на три размера больше, чем надо. Глаза Аарона на осунувшемся лице широко распахнулись, стоило ему повернуться к детям. Когда отец обнял их, у Йозефа перехватило дыхание, а Рут с криком уткнулась лицом в его живот. От него шел такой сильный запах гнили, совсем как в переулке за лавкой мясника, что Йозеф поспешно отвернул голову. – Йозеф! Рут! Дорогие мои! Он снова и снова целовал их в макушки, но вдруг отпрыгнул и стал с маниакальным видом оглядываться, будто повсюду были шпионы. – Нужно идти. Нам нельзя оставаться здесь. Мы должны пробраться на борт прежде, чем нас остановят. – Но у нас же есть билеты, – возразила мама. – И визы. Отец быстро покачал головой. – Это не важно. – Глаза его были готовы выскочить из орбит. – Они нас остановят. Отвезут меня обратно. Рут цеплялась за брата. Отец пугал ее. Йозефа он тоже пугал. – Скорее! – велел папа. Он потянул семейство через ряды поставленных друг на друга ящиков. Было сложно не отставать, когда Аарон прыгал с места на место, обходя воображаемых врагов. Йозеф бросил на мать боязливый взгляд, пытаясь понять, что же случилось с отцом, но та лишь покачала головой. В глазах стояла тревога. Когда они подобрались к сходням, отец присел за последними ящиками: – По счету три бежим к сходням. Не останавливайтесь. Ни за что не останавливайтесь. Мы должны попасть на судно. Готовы? Один. Два. Три! Йозеф не был готов. Как и остальные. Они наблюдали за Аароном Ландау, который бежит к сходням, где уже выстроилась очередь пассажиров. Люди отдавали билеты улыбчивому мужчине в матросской форме. Отец прошмыгнул мимо него и врезался в поручень, прежде чем выпрямиться и побежать дальше. – Подождите! – крикнул матрос. – Дети, скорее, – велела мама. Вместе они поспешили к сходням, волоча за собой чемоданы. – Его билет у меня, – объяснила она матросу. – Извините. Мы можем подождать в очереди. Растерявшийся человек, который уже протягивал свои билеты, жестом попросил их пройти. Мать Йозефа поблагодарила его. – Мужу просто… не терпится уехать, – пробормотала она. Матрос грустно улыбнулся и прокомпостировал их билеты.