* * * Я приведу вас в пустыню народов, и мы будем лицом к лицу, и Я буду судить вас. (Иезекииль 20:35) Глава 1. Царь-ванна Среда, 2 июня Каждый раз накануне своего дня рождения мама брала нас с Мариной, и мы ехали на автобусе в Екатерининский парк, чтобы погулять среди бело-голубых дворцов с огромными окнами и бронзовыми атлантами. Теперь их покрасили охрой, и они выглядят тусклыми, а когда-то сверкали не хуже Золотых ворот. Пока отец был на работе, мы ходили по дорожкам, а потом сидели на траве, подстелив покрывало, и ели бутерброды с сыром и вареной колбасой, разрезанные пополам помидоры и огурцы, которые нужно было посыпать солью, и яйца. В то время я не обращал особого внимания на то, что окружало меня, потому что каждая такая поездка была в первую очередь приятным приключением, путешествием, а не осмотром достопримечательностей. Поэтому планировка и архитектура Пушкина долго оставались для меня абстракцией, смутно возникающей на фоне воспоминаний о наших «приключениях». Потом я иногда думал, почему мама возила нас с сестрой на эти прогулки именно накануне своего дня рождения. Ответа на этот вопрос я не нашел, но однажды, размышляя об этом, вдруг осознал, что не могу вспомнить ее лицо. В смысле молодого. Оно стерлось из памяти, осталось лишь ощущение, что мама была другой. Я проехал мимо Египетских ворот, служащих пропилеями. Когда-то через них действительно можно было попасть в Пушкин, но после реставрации, проведенной в восьмидесятых, дорогу пустили вокруг памятника, сделав его чисто декоративным. Свернув на Дворцовую улицу, я оказался в Царском Селе и покатил между деревьями двух скверов, расположенных по обе стороны проезжей части. Основанный в 1710 году как императорская загородная резиденция, Пушкин претерпел множество изменений и перестроек, повидал во время Великой Отечественной войны немецких оккупантов, потерял часть достопримечательностей, которые были разрушены снарядами и пожарами. Однако одну из них не смогли одолеть даже фашисты – именно к ней я и направлялся. У нас в «Серийном отделе» бывают недели затишья, но бывают и периоды, когда работать приходится чуть ли не сутками. К счастью, маньяки в Питере объявляются не такуж часто. Конечно, если бы можно было идентифицировать все серийные убийства, которые происходят, дело обстояло бы иначе – наверное, нам было б не продохнуть. Но проблема в том, что далеко не все маньяки имеют свой «почерк». Большинство не выкладывает из порубленных тел сцены с полотен эпохи Возрождения, не приделывает к трупам орлиные крылья, не вырезает на своих жертвах сатанинские пентаграммы. Некоторые просто убивают. И объединить подобные случаи в серию невозможно. Наш отдел занимается только теми делами, которые имеют явный «почерк». На этот раз случай был именно такой. Поскольку Пушкин входит в состав Петербурга, расследование передали нам. Мой друг и коллега Дремин, как назло, улетел с женой в Пекин проводить отпуск, и поселиться у него на время расследования мне не светило (дело в том, что он как раз недавно переехал в Пушкин и успел даже сделать ремонт). Мотаться же каждый день из Питера было хоть и не очень далеко, но неудобно, поэтому я обдумывал по дороге, нельзя ли снять на несколько дней комнату за счет бюджета отдела. Конечно, это были пустые фантазии: приди я к своему начальнику Павлу Петровичу Башметову, с подобной идеей, он рассмеялся бы мне в лицо. В детстве мы с сестрой часто ездили в Пушкин не только с мамой, но и всей семьей. Это тоже было здорово. Отец всегда брал с собой фотоаппарат – черный «Зенит» в коричневом кожаном футляре, – и мы позировали у каждого дворца, у каждой беседки и на каждом мостике. Особенно мне нравились наши осенние визиты, когда с деревьев облетали багровые, желтые, оранжевые и красные листья, выстилавшие дорожки пушистым упругим ковром. Мама и Марина всегда собирали кленовые, чтобы сделать из них венок, который потом долго хранился дома – пока не засыхал настолько, что рассыпался, стоило взять его в руки. Теперь я не хожу по опавшим листьям. С тех пор как увидел торчащую из-под них, опухшую бело-синюю руку со скрюченными пальцами и почерневшими ногтями. Женщину расчленили, выпотрошили и бросили в парке возле шоссе, припорошив прелой листвой. Ее нашла утром собачница, выгуливавшая Лабрадора. Мы выехали тогда на вызов, но «серия» не подтвердилась: других подобных трупов обнаружено не было, и делом занялся убойный отдел. Еще в Пушкине мне запомнились маленькие деревянные домики, раскрашенные «под кирпич». Так удивительно было видеть их рядом с современными домами. Теперь, проезжая по улицам Царского Села, я невольно высматривал их, но не заметил. Я припарковал свой «Олдсмобиль» на дорожке Баболовского парка – там, где она переходит в мостик через пруд со знаменитой «каменной ванной», по сути представлявшей собой искусственный порог под мостом. Разросшиеся деревья окружали дорожки подобно старым дряхлым часовым, некогда могучим, а теперь доживающим последние годы, кусты обрамляли пруд, местами спускаясь к самой воде, затянутой зеленой ряской. Едва я вылез из машины, ко мне направился местный опер. Среднего роста, коренастый, он был одет в плотную куртку, несмотря на то, что вечер выдался теплый. Я молча предъявил удостоверение. – Лейтенант вас ждет. – Опер махнул в сторону развалин, где среди зарослей виднелись фигуры полицейских и натянутая желтая лента. Я отправился на поиски того, кто занимался местом преступления до моего прибытия. Проходя через мостик, не удержался и перегнулся через перила, чтобы взглянуть на воду. Из-за осевшей на выстилающих дно булыжниках ржавчины она казалась желтоватой. Не хотелось бы свалиться в нее и сломать себе руку или ногу: для ныряния здесь было слишком мелко. Когда я оказываюсь на мосту – неважно, высоком или низком, – меня тянет посмотреть вниз, на текущую или колышущуюся воду. В такие мгновения все тело, начиная с ног, охватывает оцепенение, и думаешь лишь о том, что там внизу, в черной сверкающей пучине. Холод и отсутствие воздуха. Ужас погружения и вода, рвущаяся в твои легкие. Заставив себя оторваться от перил, я двинулся дальше. Обогнув по дорожке заросли кустов, я направился к развалинам из красного кирпича, обнесенным полицейской лентой. Это был Баболовский дворец. Сейчас от него мало что осталось, но все равно было видно, что строился он в виде маленького готического здания с узкими, начинавшимися от самого пола стрельчатыми окнами. Крыша была только на круглом павильоне, где располагалась Царь-ванна, но она выглядела слишком новой, из чего я сделал вывод, что соорудили ее не так уж давно – видимо, чтобы защитить достопримечательность от дождя и снега. Заметив полицейского без формы, я подошел прямо к нему. – Старший лейтенант Самсонов, меня прислали из Питера, – сказал я, протягивая руку. – Димитров, – представился тот, окинув меня нарочито равнодушным взглядом. Он был невысок, но плечист, под рыжей курткой из тонкой кожи виднелись мускулистые руки и грудь – полицейский явно немало времени проводил в качалке. – Быстро вы приехали, – добавил он, проведя ладонью по темным волосам, отчего они не стали лежать ни лучше, ни хуже. – Прилетел на крыльях долга, – ответил я, осматриваясь. – Где труп? – Внутри. – Димитров указал на пролом в стене, к которому вели дощатые мостки. – Посмотрите? – Может, сразу перейдем на «ты»? – предложил я. – Работать-то вместе. Лейтенант слегка пожал плечами – мол, да как угодно. – Хорошо, – сказал он. – Тогда я – Рома. – Валера. Димитров кивнул и пошел к пролому, на ходу объясняя, что случилось. – Тело нашли местные велосипедисты. У них маршрут проходит через Баболовский парк, и сюда они часто заезжают передохнуть. Заглянули внутрь и увидели, что ванна наполнена водой, и в ней кто-то плавает. Человек не шевелился, и они его окликнули. Он не ответил, тогда один из велосипедистов полез внутрь и нашел труп. – Димитров вскарабкался по мосткам и вошел в развалины, исчезнув из виду. – Тело достали? – спросил я, залезая следом. Внутри пахло человеческими экскрементами и тиной. – Да. Воду еще не сливали. Ждем, пока насос подвезут. Криминалисты взяли пару литров на анализ, соскобы какие-то сделали. В общем, можно осушать. Я переступил с мостков на полати, идущие вокруг знаменитой гранитной Царь-ванны, в которой купалась Екатерина Великая. Этого серого каменного монстра не смогли поднять и увезти в Германию в виде трофея даже фашисты – сорок восемь тонн оказались неподъемными. Теперь же вместо молока в ней была желтоватая вода, из которой перед моим приездом извлекли труп. Лично я принимаю ванну очень редко. Мне попросту лень ждать, пока наберется вода, да и помещаюсь я в нее не целиком. Ноги не распрямишь. Вот если бы у меня была квартира побольше… но это мечты. Словом, как правило, я принимаю душ. Но иногда все же хочется просто полежать в воде, закрыв глаза, и подумать о чем-нибудь отвлеченном. В таких случаях я всегда потом вылезаю из ванны прежде, чем вытащить затычку. В детстве мама читала и пересказывала потом отцу книгу, где рассказывалось о змеях, заползавших в канализационные трубы и нападавших на жильцов. С тех пор я опасаюсь скользких тварей и потому не остаюсь там, куда они могут проникнуть через какое-нибудь отверстие. Все это пронеслось в моей голове, пока я смотрел на воду, заполнявшую каменный резервуар. Здесь, конечно, не было ни труб, ни затычек. Я поднял взгляд. На стенах виднелись сделанные краской надписи: буквы, цифры и разные символы. – Эти художества были тут до убийства? – спросил я. – Велосипедисты говорят, что только те, которые нанесены черной и синей красками, – ответил Димитров. – Те, что белой, – свежие. Думаешь, их оставил убийца? – Когда велосипедисты были тут последний раз? Не считая сегодняшнего, естественно. – Вчера вечером. Около половины девятого. Надписей не было. Я прошелся по полатям, прогибавшимся так, что казалось: вот-вот проломятся, и я полечу вниз. А до пола было метра два – по высоте ванны. Белые надписи в полутемном помещении выделялись особенно хорошо. Будь я убийцей и если бы хотел обратить внимание полиции на свое послание, выбрал бы именно этот цвет. Я вгляделся в линии и кружки, тесно выведенные на старых кирпичных стенах. – Похоже на ноты, – подсказал Димитров, наблюдая за мной. Он был прав.