— Но что… — не придя еще в себя, пробормотал Бергер. — Фото с вашего письменного стола здесь в здании Управления полиции, — оборвала его Блум. — На нем ваши сыновья, близнецы Маркус и Оскар. Когда вы видели их в последний раз? — Черта с два я стану отвечать на такие вопросы. — Это ничто по сравнению с тем, чему вы подвергли меня. — Не вас, а Натали Фреден. Вы уж точно не Натали Фреден. И у меня была цель. — Думаете, у меня ее нет? — Ну да, засадить меня в тюрьму за преступление, которого я не совершал. А то больше некого. Да я ловлю эту мразь дольше кого бы то ни было. — В этом вы ошибаетесь. И я же обещала, что этот допрос пройдет совершенно иначе. Так и будет, Сэм, и даже помыслить не пытайтесь, что вы сможете увиливать или тянуть время. Это заранее проигранная партия. Вы поняли? — Потому что у вас снаружи в контрольной комнате два «внешних ресурса»? Потому что им не надо соблюдать законы, как нам? И что они со мной сделают, по-вашему? Подвергнут пытке водой? А одного из них правда зовут Роем? А второго не Роджером? Блум смотрела на Бергера с разочарованием. Наконец, она покачала головой и сказала: — Начнем сначала. Когда вы в последний раз видели Маркуса и Оскара? — Какое это может иметь значение? — Когда? — Идите к черту. — Когда они были приблизительно в этом возрасте? Блум подвинула ему распечатку фотографии. Это был снимок из его мобильного. Тот, с которого все начиналось. Отправной пункт, Полярная звезда, неподвижная точка вращающегося мира. — Наши компьютерщики, — сказала Молли Блум, — пришли к выводу, что это то место в вашем мобильном, к которому вы чаще всего обращаетесь, с большим отрывом от всего остального. Кажется, вы всегда возвращаетесь к этому. — Да идите вы. Но ему не хватало энергии даже на гнев. Он чувствовал, что непоправимо пропал. Покинут. И вместе с тем в нем происходило нечто совершенно иное, процесс. Процесс, имеющий отношение к розовому стикеру. — Зимняя одежда, как мне кажется, — продолжила неутомимая Блум. — Зимняя одежда, хотя этот поросший мать-и-мачехой овражек выглядит по-весеннему. Что там говорит «Альманах старого фермера»? Утепляйся весной, закаляйся осенью? Я бы предположила, что это вторая половина апреля. Какой год? Бергер хранил молчание. Блум со всей силы ударила кулаком по столу, впилась в Бергера угрожающим взглядом и закричала: — Вы ни при каком раскладе не будете тут сидеть и дуться, вы, заурядный полицейский-неудачник! У Эллен Савингер каждая минута на счету. — Если бы я был убийцей, — удивленно пробормотал Бергер, — с чего бы меня это должно было волновать? — Отвечайте на мои вопросы. Это все, что вам надо делать. Отвечайте на вопросы как можно быстрее. И не говорите ничего другого, вообще. Он спросил себя, в который раз у него возникло ощущение, что он впервые видит настоящую Молли Блум. — Вы прекрасно знаете, когда были сделаны эти фото, — буркнул Бергер. — Это можно посмотреть в телефоне с точностью до минуты. Он поднял глаза и встретился взглядом с Блум. В ее глазах не изменилось абсолютно ничего. — Если вы действительно хотите спасти Эллен, — продолжил он, заставив себя не отводить глаза от ее твердого как сталь взгляда, — зачем вы так тянули время, когда я допрашивал вас в этой чертовой загадочной роли Натали Фреден? Чтобы проверить, что мне известно? Это можно было бы проделать здесь, с помощью небольших стандартных пыток в исполнении ваших внешних ресурсов, было бы гораздо быстрее. Нет, не сходится. Вы охотник из внутренних расследований — один из лучших, которые когда-либо были у этих клоунов, — и этот спектакль вы разыгрывали не ради меня. Вы даже не верите в мою виновность. Это какая-то другая игра. И что это за игра? Теперь глаза Блум горели. Она сильно сжала кулак и посмотрела в сторону, вверх на одну из микрокамер на потолке. Через две секунды мужчина по имени Рой распахнул дверь и уставился на Блум, раздувая ноздри. Она коротко покачала головой. Разочарованный Рой вернулся в контрольную комнату. — В следующий раз я предоставлю ему свободу действий, — сказала Блум принужденно-спокойно. — Вы готовы точно отвечать на мои вопросы? Бергер посмотрел ей в глаза. Совсем другой взгляд сейчас. Он попытался понять хотя бы приблизительно, что же тут происходит. Происходит что-то, чего он никак не может контролировать и в то же время не имеет, кажется, никакого отношения к Рою. Он кивнул. — Когда вы в последний раз видели близнецов? — Как вы и сказали, — признал Бергер. — Это снимок сделан в апреле два года назад, два с половиной. Через месяц эта мразь забрала их из школы, за две недели до конца полугодия. Они учились во втором классе. Им тогда было восемь лет, сейчас одиннадцать. — Думаю, вы понимаете, как много информации уместилось в вашем ответе, Сэм? Он помотал головой, возражая, но промолчал. Блум продолжила: — Вы правда называете свою бывшую жену мразь? Так же, как вы прозвали похитителя? — Она и есть мразь. Мерзкая баба. И слава богу, мы никогда не были женаты. — Хорошо, что хоть блудницей ее не числите, — сказала Блум. — Мадонну-то вы себе сотворили из бедняжки Дезире Росенквист, вашей маленькой Ди[4]. Бергер не успел ответить, потому что Блум повернула вторую рамку, голубую, и показала ему его бывшую. Это была замечательная фотография, сделанная на пляже в Форт-Лодердейле во Флориде, и Бергеру все еще было тяжело на нее смотреть. Она всегда стояла повернутая к стене у него дома на письменном столе. Но теперь он опоздал отвести взгляд. — Это мразь номер два, — сказала Молли Блум. — Урожденная Фрейя Линдстрём, с которой вы прожили вместе одиннадцать лет. Тогда у вас родились общие дети, Оскар и Маркус. Фрейя так и не вышла за вас замуж за эти одиннадцать лет, Сэм, но, встретив французского бизнесмена Жана Бабино, она вышла за него всего через полгода. Вся семья живет сейчас в Париже. Фрейю зовут Фрейя Бабино, а ваших сыновей — Маркус и Оскар Бабино. Правда ли, что вы не встречались с ними с того апрельского дня два года назад? Когда она забрала их и смылась? Бергер уже давно сидел с закрытыми глазами. Теперь он открыл их. — Смылась? — спросил он. — Из аэропорта Арланда поступило заявление в полицию. Какое-то нападение на сотрудников безопасности, произведенное неким Самуэлем Бергером. Раздавал удары кулаками. На следующем рейсе до Парижа числятся Фрейя, Маркус и Оскар Линдстрёмы. Через месяц-другой их стали звать Фрейя, Маркус и Оскар Бабино. Так что смылась кажется правильным словом. — Нет, — глухо возразил Бергер. — Моя жизнь вышла из колеи, когда она ушла. Я был не в состоянии заботиться о двух буйных восьмилетках. Я передал ей опеку. Но едва ли бы я согласился на это, если бы я знал, что она увезет их за границу. Когда я узнал об этом, я метнулся в Арланду, чтобы попытаться уговорить ее. — И вместо этого применили насилие по отношению к персоналу в пункте досмотра. — Вряд ли это можно назвать насилием. Бергер снова закрыл глаза. Он старался не дать им переполниться. Но у него были несвободны руки, и спрятаться за ними он не мог. Вытереть неизбежные слезы было нечем. Блум продолжала, не обращая ни на что внимания: — Ваша ненависть к женщинам зародилась, естественно, не тогда, когда ваша партнерша ушла от вас в феврале почти три года назад, забрав с собой сыновей. Ее и Фрейя еще успела хлебнуть. Но она перешла на новый уровень. Когда потом Фрейя в мае, совершенно законно, забрала Маркуса и Оскара из школы и увезла с собой в Париж, ваша ненависть к женщинам окрепла, Сэм. После инцидента в Арланде вы начали называть свою бывшую мразью и стали по-настоящему опасны. Спустя месяц, седьмого июня, пятнадцатилетняя Аиша Пачачи исчезла в вашем родном районе Хеленелунд в Соллентуне. Это произошло в день окончания учебного года, праздник, на который вам не довелось пойти тем летом. Вы вообще побывали только на одном таком празднике, Сэм, когда ваши сыновья закончили первый класс. Вы сильно взбесились тогда? Бергер сидел молча, уставившись на стол. Блум продолжала, не сводя с него глаз: — Тем летом произошло вот что: вы начали мстить женскому полу, Сэм. Вы хотите не допустить, чтобы эти пятнадцатилетние девочки выросли, стали взрослыми, вероломными женщинами. Вы объявили крестовый поход против злобных женщин, которые крадут у мужчин их сыновей. Вы похищаете их, пока они не успели навредить какому-нибудь мужчине. Вы вымещаете свой гнев на этих юных девочках, и когда вы, похитив Эллен, предали свои деяния огласке, вы также проследили за тем, чтобы расследование поручили вам. Вот почему вы вдруг обнародовали информацию обо всех похищениях, хотя раньше так долго ее прятали. И то, что вы перенесли отвратительное прозвище, данное вами матери ваших детей, — мразь — на убийцу, которым сами и являетесь, делает ситуацию настолько извращенной, что это почти пикантно. После тяжелого молчания Бергер поднял на нее глаза. Из них текли слезы. Он сказал: — Я люблю своих детей. Я хочу их вернуть. — А они наверняка жаждут вернуться к отцу — серийному убийце, — жестоко ответила Блум. В нормальных обстоятельствах Бергер смог бы смахнуть слезы за несколько секунд и прийти в себя. Но не сейчас. Они текли по щекам, как у маленькой девочки, высыхали сами, как у душевнобольного пациента. Одновременно с тем, как ему пришла эта мысль, он услышал, как он об этом думает. Это было почти как откровение. Он уже очень давно не видел самого себя в столь ясном свете. В слишком многих смыслах Молли Блум была права. Собственно говоря, во всех, кроме главного. И она сама как будто знала об этом. Как будто она наказывает его за что-то другое. За то, что он это он. — Вы знаете, что я этого не делал, — сказал он. — Почему тогда вы забрали материалы расследований, касающиеся Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон за три дня до похищения Эллен Савингер? — Это неправда… — Я расскажу почему, — решительно прервала его Блум. — Потому что вы хотели похвастаться, предстать умнее, чем вы есть. Вы могли спокойно обнародовать случаи Юлии и Юнны, не рискуя ничем, Дезире Росенквист и остальных это бы впечатлило. Вы могли блистать и быть уверенным, что тылы подстрахованы. Вы ничего не рассказали о двух первых жертвах, о Аише Пачачи и Нефель Бервари, а следы в делах Юлии и Юнны были уже уничтожены. Хотя все-таки не совсем. Она показала на маленькие шестеренки, которые по-прежнему лежали на столе рядом со своими крошечными пакетиками. — В делах Юлии и Юнны нет места преступления, — продолжала Молли Блум. — Однако эти колесики от Patek Philippe 2508 Calatrava взяты с мест преступлений. Никто во всем мире не знает, где держали и убили Юлию Альмстрём и Юнну Эрикссон. Никто, кроме убийцы. Это не улики, Сэм Бергер, это трофеи. Эти шестеренки — трофеи, которые почти всегда имеют серийные убийцы. По-настоящему больные серийные убийцы. Вы хотите помешать женщинам взрослеть. Вы и есть мразь. Та самая мразь. Молли Блум замолчала. Вонзила взгляд в Бергера. Она его одолела. Он медленно кивнул. — Да, — сказал он. — Это выглядит совершенно ужасно. — Вы пожертвовали своими лучшими часами. Разобрали жемчужину своей коллекции и начали выкладывать детали часов в местах, где убивали девочек. Если бы хоть одна шестеренка пропала, вы бы утратили свой самый любимый предмет. Все для того, чтобы повысить шансы. Ни одной шестеренки не должна была найти полиция, ни одного места преступления, ни одного трупа. Вы собираете свои Patek Philippe 2508 Calatrava, Сэм. Скоро время снова пойдет правильно. Когда вы убьете достаточно девочек.