Четверг 29 октября, 07:02 Они ждали его. И оно не замедлило появиться. Началось с постепенно меняющейся поверхности воды. Мир с трудом поднимался из тьмы, раскалываясь на две части, пока алой заре не удалось отделить верх от низа, небо от воды. Из щели между ними просочился яркий свет и разлился по заливу. Они стояли на мостках, поспав пару часов. Бергер ощупывал свою перебинтованную левую ладонь и чувствовал, что Блум наблюдает за ним. — Что случилось, когда ты сбежал? — спросила она. — Тогда. Двадцать три года назад. Бергер покачал головой и сказал: — Когда я пробежал через траву несколько десятков метров, твой крик смолк. И даже тогда я не повернулся. Я побежал домой, поджав хвост, спрятался. В принципе нет ничего более подозрительного, чем подросток, преувеличенно изображающий нормальность. Но мои родители ничего не заметили. — А Вильям? — Я просто избегал его. До конца семестра. И я так и не узнал, кто ты. Я ведь не разглядел тебя достаточно ясно. — Думаешь, он нас возненавидел? Бергер посмотрел на неожиданно быстро поднимающееся солнце и сказал: — Чтобы что-то понять, нужно поставить себя на место Вильяма. Мы говорим о матери и сыне, которым приходилось переезжать из Хувудсты, Хессельбю, Стувсты, Бандхагена, потому что сына очень жестоко травили. Он с его бугристым лицом боролся с жизнью, прикипел к своим часам, несмотря на то, что ад вокруг него расступался снова и снова. В конце концов что-то сломалось. Может быть, после того снежка, кинутого вами в часы, которые он мне показывал, а может быть, причина в чем-то еще. — Снежок. Его кинула не я. — Но ведь ты там была? Ты же была в той компании, когда что-то сломалось? Он любил часы, покуситься на них означало задеть самое святое. Он обожал наручные часы, карманные часы, стенные часы, но тогда он занимался возведением самого сложного, башенных часов. Хотя башни и не было. Только лодочный домик. И он начал модифицировать их механизм для мести. То, что там оказалась ты, Молли, всего лишь случайность. — Но не сейчас. Сейчас все не случайно. — Разве что на совсем другом уровне. Когда он показывал мне часы, он хотел, чтобы им восхищались, чтобы его заметили благодаря его умениям. Он хотел поделиться. Раз он опять этого хочет, в каком-то смысле, он уже погиб. Когда человек подвергается тому, чему подвергался он, остается два выхода. То, что не убивает, закаляет. А кто становится убийцей, уже мертв. — Ты хочешь сказать, что он совершает это все вместо самоубийства? — Потому что он, очевидно, не закалился правильным образом. — А какой образ был бы правильным? — Не знаю. Прощение — не моя область. — Ты имеешь в виду, что это было бы единственным выходом? — Может быть. Научиться у зла, чтобы понять его и суметь противостоять ему, внутри и снаружи. Самому мне это не удалось. — Я тоже не простила. Как людям это удается? — Но ты смогла двигаться дальше. — Играя собственную жизнь, да. — Кажется, это единственное, чем занимаются люди, — фыркнул Бергер. — Когда я был сыном, я играл роль сына. Когда я стал отцом, я играл роль отца. Когда-нибудь сыграю роль старика. Потом буду играть роль мертвеца, черт возьми. — Но не роль полицейского. — Не думаю, что я когда-нибудь играл роль полицейского. А ты? — Это единственная роль, которую я никогда не играла. Они постояли еще немного. Заря сменилась утренним светом, который безудержно разливался над Эдсвикеном. День пришел. Вопрос в том, что за день. — В любом случае эта роль, вероятно, скоро будет доиграна, — сказал Бергер. Блум медленно кивнула, но потом покачала головой. Потом зашла в дом. Бергер подождал какое-то время и пошел следом. Он смотрел, как она натягивает на себя верхнюю одежду и пьет протеиновый коктейль, проверяя записи камер наблюдения за вчерашний день. Экран был поделен на четыре равные части, четыре точки обзора в окрестностях дома, и ни в одном кадре не происходило ровным счетом ничего. — Спокойная ночь, — подытожила Молли, застегивая молнию на спортивной куртке. Она окинула скептическим взглядом Бергера, надевающего свой старый пиджак. — Мы просто на редкость разные люди, — констатировала она и вышла. Бергер догнал ее у забора. — Я поведу, — сказала она и протянула руку. Он положил туда ключ от машины, у него все равно не было ни малейшего желания всю дорогу до Кристинехамна вести украденную «мазду» 94-го года с фальшивыми номерами. На протяжении двухсот пятидесяти километров удалось обойтись почти без дождя. За всю дорогу они только один раз обменялись заслуживающими упоминания репликами. — Расскажи об альпинизме, — попросил Бергер. — Об альпинизме? — переспросила Блум. Машина вильнула в сторону на трассе около Эребру, раздражающей ограничением скорости в девяносто километров в час. — Кажется, это страсть всей твоей жизни. — Ты всерьез намерен поговорить о моей жизни? Он рассмеялся и сказал: — Ладно, плюнь. Просто это немного несправедливо. — Что именно? — Я знаю тебя как Натали Фреден намного лучше, чем как Молли Блум. В то время как ты глубоко копалась в жизни неизменно одинакового Сэма Бергера. Ему показалось, что гладкий лоб прорезала морщинка. Хотя вероятнее всего, это была иллюзия из-за внезапно выглянувшего из-за облаков солнца. — Да, — наконец, сказала она. — Мне нравится альпинизм. — Я думаю, что человеку, внедряющемуся в банды, логично было бы расслабляться, занимаясь чем-нибудь, совсем не напоминающим о работе. Может быть, плести кружева. Или разводить герань. — Ты считаешь, что альпинизм похож на мою работу? — А разве нет? Ведь и там и там нужен сильнейший контроль на грани бездны? — В каком-то смысле да, — согласилась она. — Но когда я свисаю с вершины, окруженная бесконечной природой, единственное, что я ощущаю, это огромная и мощная свобода. Он кивнул. — А я боюсь высоты. К тому же не очень полагаюсь на себя. У меня могла бы появиться шальная мысль просто отпустить веревку. — И ты тоже расскажи о часах. Он улыбнулся. — Часы дают мне спокойствие. Есть что-то неподражаемое во взаимодействии всех этих маленьких шестеренок. Я ухожу в другой мир и черпаю в нем силы. Там время всегда одинаковое. Спокойное и простое. Благодаря сложности. — Это странным образом напоминает альпинизм. — Альпинизм с защитной сеткой внизу, — сказал Бергер. После этого они молчали до Кристинехамна. В углу площади Сёдра под усиливающимся дождем сидела угрюмая девочка. Через ее слишком тонкую одежду просвечивали татуировки. Заглянув в машину, она очень подозрительно посмотрела на Молли. — Сандра? — спросил Бергер. — М-м-м, — ответила девочка. — А это кто? Блум достала свое насквозь поддельное удостоверение и сказала: — Садись на заднее сиденье. — Не стоило бы, — ответила та. — Ведь именно это сделали Юнна с Симоном. — Ты тогда не была в Австралии? — спросил Бергер. — Не переживай, мы из полиции. Мы просто хотим с тобой поговорить. Вчера по телефону ты упомянула о тайнике… Сандра глубоко вздохнула и села в машину. Блум медленно отъехала и остановила машину на парковке неподалеку.