Бергер дотронулся до пятисантиметрового углубления на левом плече. Как всегда, никаких ощущений в этом месте. — Старая рана, — сказал он, снимая джинсы. — Выглядит, как будто кто-то тебя укусил. Но Бергер уже залез в мешок и провалился в сон. * * * В тот год начало лета выдалось необычно беспощадным, в отсутствие ветра в воздухе висит пыль, солнце палит и обжигает. Сэм сидит на опустевшей спортивной площадке и в другом конце футбольного поля, у дальних ворот замечает скопление народа. Он видит, что это девочки, много девочек, он слышит их громкие голоса, но не разбирает слов. Кажется, словно пустота над пылящим гравием фильтрует все, что походит на язык. Сэм стал другим, время стало другим. Такое ощущение, что он повзрослел на пару лет всего за несколько недель. Теперь он избегает таких сборищ. Он чувствует, что стал затворником. Но что-то в нечленораздельных криках привлекает его интерес. Вопреки всем инстинктам он плетется туда и начинает различать спины девочек одну за другой. На них летние наряды, платья, юбки, и под лучами безжалостного солнца их длинные волосы переливаются всеми мыслимыми цветами. Вокруг них вьется пыль, и когда они немного расступаются, Сэм видит, что они не одни. Над ними возвышается голова. Это Антон, он движется, исчезает за ширмой из девичьих спин, возвращается, не останавливается. И вот девочки расступаются еще немного, и становится видна привязанная к штанге ворот фигура. Длинные светлые волосы свисают на лицо. Брюки спущены, нижняя половина туловища обнажена. Вдруг Антон замечает Сэма, улыбается своей обычной широкой улыбкой и орет: «Эй, ты! Иди сюда, поздоровайся со своим другом!» Сэм хотел бы резко развернуться и уйти, пока Вильям не успел его заметить, но уже слишком поздно. Единственная мысль, которая снова и снова и снова крутится в голове у Сэма, идущего мимо сбившихся в стайку девочек: «Скоро летние каникулы. Скоро все это дерьмо закончится». Но для Антона ничего не закончилось. Даже не собиралось заканчиваться. Он протягивает что-то Сэму, и тот не сразу понимает, что это полотенце, немного влажное полотенце. «Бей!» И тут только Сэм замечает, какой красный у Вильяма член. И какой он измочаленный. Вдруг он видит перед собой лодочный домик, лицо девочки и движения ее языка за серебристым скотчем, он слышит ее дикий крик, который внезапно обрывается, когда он бежит, как чертов трусливый заяц, через траву, достающую ему до груди. И он бьет, он хлещет и видит, как тело Вильяма сжимается от боли, но ни единого звука не срывается с его губ. Он впервые поднимает глаза и встречается взглядом с Сэмом. Сэм приближается к нему, подходит очень близко и шепчет: «Это тебе за лодочный домик, подонок». * * * Неведомые силы подбросили Бергера, он проснулся и сел. Он смотрел невидящим взглядом на лодочный дом, пока зрение снова не начало различать предметы. Среди прочего он различил Молли Блум. Она достала из принтера распечатанную фотографию и показала ее Бергеру. На снимке был скелет Симона Лундберга. — Он охотится за мной, — неразборчиво пробормотал Бергер. Блум закрепила фото на доске и посмотрела на Бергера. Но ничего не сказала. Бергер выбрался из спального мешка, встал и продолжил мысль: — Он ненавидит меня больше, чем мне помнилось. Я приукрашивал свои воспоминания. — Именно так и выживают, — сказала Блум. — Что тебе приснилось? На ней снова были армейские брюки и спортивная куртка. И все же она выглядела как-то иначе. Бергер проигнорировал этот факт и нетвердыми шагами направился к доске. Там он постоял какое-то время, разглядывая портреты жертв Вильяма Ларссона. — Ты была у футбольных ворот? — спросил он. Блум посмотрела на него со своим слишком пристальным вниманием. — Я не понимаю, о чем ты. — Вильяма привязали к штанге. Это было после лодочного домика, ранним летом. Вокруг собралась компания девочек. Ты была среди них? Блум покачала головой. — Я старалась держаться подальше от всех до самого конца учебного года. — Думаю, все твои подруги там были. И я бил его по члену. Мокрым полотенцем. — Вильяма? — Да. Фу, черт. Он впервые посмотрел ей в глаза. В них он прочел сочувствие. Он не был уверен, что хочет, чтобы она ему сочувствовала. Она кивнула, словно хотела скорее выйти из этой тупиковой ситуации, и сказала Бергеру, который до сих пор стоял почти голый: — Иди мойся. Там на улице стоит шампунь. Тогда он понял, что в ней изменилось. Вроде бы у нее слегка влажные волосы? Он постоял под нависающим над дверью козырьком, глядя на занавес из дождя, опустившийся над всем Эдсвикеном. Потом глубоко вздохнул, взял с перил флакон с шампунем и сделал три шага вниз по лестнице, пока ломота не поднялась от пальцев ног по всему телу. Тогда он спрыгнул в воду. Она доходила ему до пояса. Он как будто увидел в свете молнии весь свой мозг, каждое движение мысли в данный конкретный момент. Бергер окунулся в воду целиком и ощутил парализующий холод и — яснее, чем когда-либо — что Вильям чего-то от них хочет. Хочет поговорить с ними. Хочет рассказать историю. И в конце этой истории будет много боли и много смерти. Точка, поставленная смертью. Но тут его легкие рассказали другую историю, о том, что он должен подняться из ледяного холода, и когда Бергер вынырнул, в его мозгу крутилось новое имя. Его осенило. Пока он мылился, его усилия были направлены на то, чтобы закрученные спиралями синапсы сохранили его озарение. Через несколько минут он ворвался внутрь, замотанный в полотенце, и крикнул: — Антон. Блум стояла и смотрела на семь жертв. Бергер заметил, как она быстро вытерла уголок глаза. Потом обернулась. — Что? — Антон, — повторил он. — Главный тиран в нашем классе. Ты его не помнишь? — Я училась в другом классе, как ты знаешь. Я была в восьмом классе, когда ты был в девятом. — Но ты помнишь день святой Люсии? Когда они приклеили корону к волосам Вильяма? Он видел, как она мысленно переносится на годы назад, куда ей совсем не хочется возвращаться. — Помню, — наконец, ответила она. — Там было три девятиклассника. — Антон, Микке и Фреддан. Антон — это тот, кто велел Вильяму петь. — А, этот. «А теперь пой, черт возьми, не стесняйся». — Прямо слово в слово, — удивился Бергер. — Я помню слишком много. И что там с Антоном? — Именно он привязал Вильяма к воротам и стянул с него штаны, а потом позвал туда девочек, чтобы они посмотрели, как он будет его унижать. — И предложил тебе поучаствовать? — Я пришел в ярость, — сказал Бергер. — Может быть, внутри мне казалось, что я хлещу себя. Я пытался выбить из себя трусость. — Что было еще большей трусостью. — Знаю, — глухо ответил Бергер. — Но если Вильям вернулся теперь в Хеленелунд и если все дело в мести за прошлые оскорбления, разве мог он оставить в покое Антона? — А, — снова сказала Блум. — Ты можешь его найти? — Попытаюсь, — кивнул Бергер и направился к компьютеру. Он знал имя, знал год рождения, даже приблизительно помнил дату рождения. Потребовалось не так уж много времени, чтобы отыскать Антона Бергмарка. — Слесарь-водопроводчик, — отчитался Бергер. — Остался в Соллентуне. Работал в фирме у отца десять лет. Унаследовал ее. Называл себя генеральным директором. Потом оформлена нетрудоспособность. — Нетрудоспособность? С каких пор? — Три года. Два с половиной года назад досрочно вышел на пенсию. — Ощутимая перемена. От генерального директора до досрочного пенсионера за полгода. Естественным объяснением является, конечно, та или иная зависимость? — Слишком много деловых ужинов с кокаином на десерт? — предположил Бергер. — Не кажется невероятным. Фирма пошла на дно, банкротство. Развод со второй женой незадолго до этого. Она получила опеку над тремя детьми, один из которых даже был не ее, а Антона Бергмарка от первого брака. — Запрет на общение с отцом? — Не нахожу ничего такого. Зато есть адрес. — Дай угадаю. Центр лечения от алкоголизма и наркомании? — Пансионат «Ласточка», — сказал Бергер. — В центре Соллентуны. Еще не добравшись до цели, они начали замечать признаки того, что что-то не сходится. Пансионат «Ласточка» занимал пару этажей в одном из огромных домов на улице Мальмвеген в Соллентуне, и в длинных коридорах висело многовато для центра лечения от алкоголизма и наркомании вышитых крестиком пословиц в духе «Мой дом — моя крепость» и «В гостях хорошо, а дома лучше». Когда им навстречу выехало первое инвалидное кресло и как минимум девяностошестилетняя дама встретила их словами: «Господин и госпожа Эльфенбен, уже пора выливать горшки?» — их подозрения окрепли. Потом появилась медсестра, вопросительно посмотревшая на гостей. Бергер достал свое удостоверение и спросил: — Какова специализация пансионата «Ласточка»? Их удивило, что медсестра засмеялась, прежде чем ответить. — Когда-то такая специализация называлась гериатрическое отделение.