— Пожилые люди с деменцией, которые ожидают смерти? — Не только. У нас есть несколько пациентов помоложе. — Например, Антон Бергмарк? Медсестра кивнула и провела их по коридору до большой комнаты, из окна которой открывался вид на другие многоэтажки. То тут, то там сидело с десяток пациентов. Был включен телевизор, но его, казалось, никто не смотрел. Все, кого успели заметить Бергер и Блум, были пожилыми, все сидели в инвалидных колясках, ничем особо не занятые. Медсестра прошла между ними к окну. Там сидел мужчина в коляске и смотрел в окно на дождь. Он сидел спиной к вошедшим, они видели только сгорбившуюся спину и безвольно свисающие руки, а отражение в окне было слишком нечетким, чтобы что-то им сказать. — Антон? — мягко обратилась к мужчине медсестра. Это не вызвало ровным счетом никакой реакции. Медсестра взялась за ручки кресла и медленно развернула его. И Бергер вдруг увидел пятнадцатилетнего Сэма, который бежит, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Фигура перед ними медленно повернулась к ним лицом. И это лицо было немыслимо угловатым и бугристым. Кости черепа торчали, словно у статуи, вылепленной художником-кубистом. Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза. * * * Сэм хотел бы резко развернуться и уйти, пока Вильям не успел его заметить, но уже слишком поздно. Единственная мысль, которая снова и снова и снова крутится в голове у Сэма, идущего мимо сбившихся в стаю девочек: «Скоро летние каникулы. Скоро все это дерьмо закончится». Но для Антона ничего не закончилось. Даже не собиралось заканчиваться. Он протягивает что-то Сэму, и тот не сразу понимает, что это полотенце, немного влажное полотенце. «Бей!» И тут только Сэм замечает, какой красный у Вильяма член. И какой он измочаленный. Вдруг он видит перед собой лодочный домик, лицо девочки и движения ее языка за серебристым скотчем, он слышит ее дикий крик, который внезапно обрывается, когда он бежит, как чертов трусливый заяц, через траву, достающую ему до груди. И он бьет, он хлещет и видит, как тело Вильяма сжимается от боли, но ни единого звука не срывается с его губ. Он впервые поднимает глаза и встречается взглядом с Сэмом. Сэм приближается к нему, подходит очень близко и шепчет: «Это тебе за лодочный домик, подонок». Вильям смотрит ему в глаза. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Тут начинается движение. Оно безумно медленное, Сэм видит его как будто кадр за кадром. Длинные светлые волосы поднимаются и отбрасываются назад. Из-под них появляются угловатые, бугристые черты, из которых выступают оскаленные зубы. Рот открывается шире. Приближается к плечу Сэма. Он так и не почувствовал, как зубы впились в его кожу и дальше в плоть. Он так и не услышал, как челюсть сомкнулась глубоко в руке. Он не слышит этого и не чувствует этого. И боль, которая пронзает его бицепс, появляется только тогда, когда он видит кусок мяса, выпадающий у Вильяма изо рта, а за ним струйку крови. Искаженно-медленно кусок плоти падает на сухой грунт футбольного поля. 28 Четверг 29 октября, 14:54 Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза. Бергера потрясла пришедшая в голову мысль. — Вильям? — сказал он и не узнал собственный голос. Краем глаза он видел Блум. Видел, что ее бьет дрожь. До мозга костей. Фигура в коляске не отвечала. Мужчина сидел неподвижно и только смотрел на Бергера совершенно пустым взглядом. Капля слюны медленно стекла у него по подбородку. Неужели они настолько сильно ошиблись? Неужели они позволили своему исковерканному детству обмануть себя? И поставили на карту свои карьеры из-за выдумки, для которой в действительности нет ни малейших оснований? И теперь вернулись на клетку с цифрой «1»? К Бергеру вернулись признаки разума. Это и правда Вильям? Как он оказался здесь, прикованный к инвалидной коляске, под именем своего давнего мучителя Антона Бергмарка? Конечно, были заметны возрастные изменения — складки, морщины, покраснения, — которые указывали на прошедшие годы. Но, с другой стороны, возрастные изменения оставили все опухоли и вмятины, все угловатое на тех же самых местах, что двадцать три года назад. В точности на тех же самых местах. Блум пришла в себя первой. Она спросила медсестру: — Вы не могли бы принести все документы, касающиеся Антона? Медсестра кивнула и выскользнула из комнаты. Это не был взгляд Вильяма Ларссона. А если и так, то он совершенно повредился умом. Водянистые глаза не выражали ни намека на понимание. — Ты Вильям Ларссон? — очень членораздельно произнес Бергер. Водянистые глаза, затерявшиеся среди кратеров и холмов на лице фигуры в кресле, уставились на Бергера. Он встретил их взгляд и не мог понять, что же он видит. — Привет, Сэм! — сказала фигура и изобразила кривую улыбку. Когда левый уголок рта поднялся, из правого стекла струйка слюны. Бергер повернулся к Блум. Его узнали. Непонятно только, что это значит. Он видел, что ее дрожь унялась. И Блум уже размышляет. Что, если Вильям никогда не покидал страну? Кто совершал похищения, если деформации скелета Вильяма в конце концов добрались до мозга и превратили его в овощ? Как случилось, что он присвоил себе личность Антона Бергмарка? Дрожь Блум сменилась работой мозга. Бергер отчетливо видел, как мысли крутятся у нее в голове. Он видел это ясно, как в зеркале. — Привет, Вильям, — ответил он. — Как дела? Фигура издала шипение, которое, вероятно, предполагало смех. — Как поживаешь, Сэм? Как рука? Бергер инстинктивно потянулся правой рукой к левому плечу. Даже через ткань пиджака он мог нащупать углубление в бицепсе. — Ты укусил меня. Ты сильно меня укусил. Теперь фигура только пялилась на него, и сознание, казалось, помутилось. Взгляд больше не был ясным. Он витал где-то далеко. Появилась медсестра с историей болезни и сказала: — Там еще оказалось полицейское расследование, из полиции Соллентуны. Оно в нижней папке. Она протянула две папки Блум и вышла. Бергер и Блум взяли по папке, отошли в другой конец комнаты и принялись за чтение. Через какое-то время обменялись папками. Прошло еще какое-то время. Дочитав вторую папку, Бергер посмотрел на Блум. Она стояла с закрытыми глазами. Чуть погодя Бергер сказал: — Да уж, ад. — Мы, стало быть, ошиблись, — отозвалась Блум. — Но не так сильно, как подозревали. — Не так сильно, как опасались, — поправил ее Бергер и криво усмехнулся. — Аиша Пачачи не была первой жертвой Вильяма. Первой жертвой стал Антон Бергмарк. Бергер кивнул и откашлялся. Потом заговорил: — Однажды зимним вечером, в феврале почти три года назад Антон Бергмарк вскоре после развода сидел у себя дома на вилле в Хегвике и напивался. В дверь позвонили, и он, судя по всему, добровольно впустил визитера. Следы на запястьях и щиколотках, а также на ножках обеденного стола в гостиной указывают на то, что Антона привязали в лежачем положении к столу. Другие отметки говорят о том, что с одной стороны стола были закреплены какие-то винтовые тиски, которыми зажали голову Антона, прежде чем начать его истязать. Согласно медицинскому обследованию, истязания проводились при помощи четырех молотков разного размера и формы. Чудовищная пытка продолжалась около трех суток. В какой-то момент Антон Бергмарк буквально лишился рассудка. Последовавший за этим больничный через полгода превратился в досрочный выход на пенсию. Поскольку Бергмарк вел дела с разными преступными группировками, избиение связали с неуплаченными долгами. Расследование сфокусировалось исключительно на этих группировках и в отсутствие доказательств зашло в тупик. Полиции Соллентуны удалось не выпустить дело наружу, пресса едва ли вообще о нем упоминала, никаких фотографий Бергмарка после истязаний опубликовано не было. И некому было связать внешность Вильяма двадцать лет назад и внешность Антона сегодня. Блум скривила лицо и кивнула. — Смена ролей, — дополнила она рассказ, немного помолчав. Бергер подытожил: — Вильям изуродовал Антону лицо молотками, чтобы оно стало похоже на его собственное, каким оно было во времена школьной травли. По всей видимости, сейчас оно уже так не выглядит. Целеустремленность, точность и абсолютное хладнокровие, которые требуются для того, чтобы при помощи тисков и молотков превратить Антона в Вильяма, говорят о том, что мы должны иначе оценивать Вильяма. Он, черт подери, профессионал. Как он мог стать профессионалом? — Профессионал и, тем не менее, психопат, нуждающийся в смирительной рубашке. Надо быть полным психом, чтобы так изощренно отомстить своему давнему мучителю. — Но еще и профессионалом в нескольких разных областях. Ему было шестнадцать лет, он был физически неполноценен и психически неуравновешен после многих лет самой жестокой травли, какую только можно представить. За следующие двадцать лет он превратился в профессионального палача. Как? — Это только гипотезы. Мы блуждаем впотьмах. Совсем не факт, что он обучался, чтобы стать профессионалом. — Думаешь, он сам этого добился? — Не знаю. Движимый постоянно растущей жаждой мести? — Меня такая версия не устраивает, — сказал Бергер и показал на фигуру в инвалидном кресле в десятке метров от них. — Ты же видишь Антона, Молли. Это сделал человек, который пытал и раньше, вероятно, регулярно. Он прошел обучение либо в гангстерской среде, либо в военной, и я думаю, что это укрепляет нашу гипотезу о том, что где-то действительно существовал отец по имени Нильс Гундерсен, который был наемником «в какой-то чертовой арабской стране». Мы должны найти его. У Блум был озабоченный вид. — Не знаю, — помолчав, сказала она. — Я боюсь, что пора решиться на один неприятный разговор… — МУСТ? — Это не очень-то легко.