— Да. Либо он вернулся в Швецию, просто потому что голоса в голове стали звучать слишком громко. Либо эти голоса зазвучали громко, когда он уже находился в Швеции. С другими целями. В любом случае какой-то психологический срыв имел место. И теперь он стопроцентный безумец. — Сценарий первый: Гундерсен не только снабдил Вильяма безупречными фальшивыми документами, но и разжигал в нем жажду мести, пока не пришло время. Сценарий второй: Вильям был здесь на задании, но присутствие на родине заставило прошлое вернуться с непреодолимой силой. — Спросим у него, — сказал Бергер, криво усмехнувшись. — Но как он попал в «Виборг»? — повторила Блум. — Важнее всего все же, что имеется третий дом. Мы должны найти этот третий дом. И мы должны сделать это сегодня ночью. Они обменялись очень серьезными, мрачными взглядами. Вдруг в светлых глазах Блум что-то промелькнуло. Бергер заметил, что у нее будто пелена спала с глаз. Молли переместилась в сторону и оказалась перед фотографиями семи жертв Вильяма. — Это же мы, — благоговейно сказала она. — Что? — Ты недавно упоминал снежок. — Снежок? О чем ты? — Вы с Вильямом сидели на скамейке около школы. Мы думали, вы впервые в жизни пробуете сосательный табак. Линда бросила снежок, который попал в то, что вы держали. Это оказалась не коробочка со снюсом, а часы. — Карманные часы американской марки Elgin, — кивнул Бергер и унесся мыслями в прошлое. — Это был первый раз, когда Вильям показал мне часовой механизм. Шестеренки упали в снег, утонули в нем. — А мы сбежали оттуда, хихикая. Нас было семеро. Кроме Линды и меня еще Лейла, Мария, Альма, Сальма и Эва. Линда, я, Мария и Альма были обычными шведскими девочками. Лейла и Сальма были из семей иммигрантов, обе с Ближнего Востока. А Эва была удочеренной шведами кореянкой. — Ого, — сказал Бергер. — Ты думаешь… — Я думаю, он воссоздает нашу компанию, да. Он собрал нас. Мария и Альма были довольно обычными брюнетками, как Юлия Альмстрём и Эмма Брандт. Линда была темнее, с пирсингом и дерзкая, как Юнна Эрикссон. Лейла была арабкой, как Аиша Пачачи, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что Сальма была курдкой, как Нефель Бервари. А у Эвы была азиатская внешность, как у Сунисы Петвисет. Остаюсь я, Молли. — Черт побери. Единственная блондинка в компании. — Да, — глухо сказала Блум. — Эллен Савингер — это я, Молли Блум. — Венец всему делу. Точка над i. Какое-то время они провели молча, мимоходом бросая взгляды на компьютеры. Потом Бергер сказал: — Часы — это было святое. Первый раз кто-то покусился на его сокровища. Это глубоко запало ему в память. А потом, я думаю, большинство этих девочек также видели его унижение на футбольном поле. Однако тебя там не было, Молли. — Я уже запала ему в память по другой причине. Он держал меня привязанной к своему механизму. Меня бы ему никогда не удалось вычеркнуть из памяти. — И меня тоже. Особенно меня. Предателя. — Вильям Ларссон воссоздает прошлое, — сказала Блум. — К этому моменту он собрал всех девочек, держал их напичканными лекарством в ожидании… — …что сможет уничтожить меня, — продолжил Бергер и закрыл глаза. — После этого он убьет всех девочек одним махом. — Другими словами, он не должен уничтожить тебя. Они снова встретились взглядами. Заглянули друг в друга глубже, чем когда-либо. Потом снова разбрелись по компьютерам, как часто случалось по вечерам и по ночам. Время обрело новую форму. Оно стало медлительнее, неповоротливее. Даже движения ощущались иначе. Через какое-то время они снова посмотрели друг другу в глаза. Это был другой взгляд. Блум быстро нажала что-то на компьютере, глубоко вдохнула, кивнула и сказала: — Все, больше не могу. Пойду прилягу на пару часов. Бергер кивнул и сказал: — А я немного подышу свежим воздухом. Потом подежурю первым. Сэм видел, как Молли идет к спальному мешку со своей стороны верстака. Он подождал, поправил пару фотографий, встретился взглядом с Эллен Савингер, смотревшей на него с доски. В немного сдержанной улыбке, тем не менее, угадывалось будущее с безграничными возможностями. Как когда-то у Молли Блум. Потом он вышел. Открыл дверь на мостки и шагнул наружу. Вокруг было темным-темно. Дождь громко стучал по крыше, которая прикрывала мостки, и взбаламучивал поверхность воды. Но не всю. Был небольшой участок, где поверхность воды выглядела совершенно неподвижной. Бергер подошел ближе и вгляделся в участок воды. Это была не вода. Это была лодка. Плоскодонка. Рука Бергера машинально метнулась под пиджак. Кровоточащие костяшки задели кобуру. Она была пуста. Он обернулся и бросил взгляд через маленькое оконце в двери. На ближайшем к нему столе лежал пистолет. Он рванул дверь и вбежал в дом. В полумраке он разглядел руку, протянувшуюся к его собственному оружию. И прежде чем он успел остановиться, дуло его пистолета уже было направлено ему в лицо. Так странно было видеть лицо Улле Нильссона в реальности. Это был Вильям Ларссон. И все-таки не совсем. Словно с очень большого расстояния Сэм увидел, как Вильям развернулся и направил пистолет на спальный мешок. Контуры тела спящей Молли проступали через пух, копна светлых волос рассыпалась по плечам. И Вильям Ларссон выстрелил. Сэму показалось, что тело в спальном мешке вздрогнуло. Потом оно больше не шевелилось. Вильям выстрелил в Молли еще трижды. Сэм набросился на него. Эхо выстрелов разнеслось по дому, оглушило Сэма настолько, что он даже не слышал собственного воя. Удара, который лишил его сознания, он тоже не почувствовал. Прежде чем появляется «я», появляется головокружение. Только головокружение. Верчение, которое предшествует всему остальному. Долгое время это все, что есть. Потом пот. Выступает пот. Это не теплый пот, он ледяной. Он где-то течет. Пока еще нет пространства, нет тела; нет боли, нет чувств, нет «я». Есть головокружение. Есть пот. Больше ничего. И пот холоднее смерти. Прежде чем появляется «я», появляется страх. Это страх, который рождается из ничего и накатывает волнами. Это изначальный, темный страх, без причины, без направления, и он поглощает все. Он пожирает все на своем пути. Наконец, оно появляется. Крепнет. Страх расширяет мозг, крепко вжимает его в череп. Появляется стесненность, растущая стесненность мозга в его маленьком жилище. Появляется боль, не имеющая отношения к боли. Появляется взрыв чувственных ощущений, которые в конце концов становятся «я». «Я», которое является всего лишь острием боли. Появляется незыблемость. Тогда должно появиться тело. Закрепленное тело. Появляются ноги, которые не могут двинуться ни в одном направлении. Появляются руки, которые закреплены намертво. Появляются руки, которые торчат из тела и закреплены намертво. И тут появляются чувства. Появляется комната, темное пространство. Появляется копна светлых волос в расстрелянном спальном мешке. Появляется крик, вопль, вой. Появляется ад. Он здесь, он сейчас. И это «я» вдруг понимает, что его зовут Сэм. Но не более того. Остальное — чистая боль. Появляются звуки. Гулкие звуки, глухие звуки, металлические звуки. Тяжелые звуки за спиной, царапающие звуки, бьющие звуки. Звуки металла, которым бьют по металлу. Вещи, которые возводятся, приводятся в порядок. Но пока никакого человеческого присутствия, никакого живого присутствия. Сэм пытается повернуть голову, которая пульсирует от боли. Он чувствует теплую струйку, медленно стекающую по холодному поту на лбу. Он понимает, что это кровь. Как будто это играет какую-то роль. Он поворачивает голову, насколько у него получается. Угадывает движение в темноте позади себя, у пола, угадывает очертания какого-то механизма. Подняв взгляд и начав поворачивать голову назад, он различает цепи, которые тянутся от колец в стене. Взгляд останавливается на его собственной вытянутой руке. Запястье туго обхвачено кожаным ремнем, прикрепленным к толстой цепи, исчезающей в темноте. Вдалеке он угадывает большую шестеренку. Он слышит стон, и у него уходит слишком много времени, чтобы понять, что стонет он сам. Он дергает и тянет руки, но цепи держат их крепко, слишком крепко. Снова повернув голову, он видит прямо перед собой лицо, сантиметрах в двадцати от его собственного лица. Ясные голубые глаза наблюдают за ним. И неизвестное лицо говорит с ним хорошо знакомым голосом из детства: — Ты же знал, что в конце концов должен оказаться здесь, Сэм. Он ощущает собственное дыхание, каждый вдох требует больших усилий. Было бы куда проще перестать дышать вовсе. Лицо отдаляется, затягивается пустотой, из которой появилось. Сэм различает тело, видит бронежилет и гаечный ключ в руке. — Идеально рассчитанное время, — продолжает говорить голос Вильяма с неизвестного лица. — Мне осталось закрутить всего пару болтов. Но я полагаю, что у тебя есть время, чтобы подождать. Лицо снова исчезает. За спиной слышны новые звуки. Металлические звуки другого рода. И наконец, скрежет поворачиваемой рукоятки, а следом за ним выразительное тиканье. Лицо возвращается и говорит голосом Вильяма: