— Когда, например? — Не могу сказать. Время от времени. — Здесь, например? Три фотографии из зимнего леса между Карлскугой и Кристинехамном, все с Натали Фреден и ее велосипедом в центре. — Похоже, была зима, — спокойно прокомментировала она. Бергер впервые всерьез в нее вгляделся. Если бы он питал иллюзии, что все пройдет легко, — а он, конечно, не мог такого себе позволить, — то в этот момент заблуждение рассеялось бы окончательно. Простого пути по поверхности не существовало, придется копать глубоко. Бергер смотрел в ее голубые глаза и пытался уяснить, что же она такое. Либо она исключительно легко лжет, всегда имея под рукой хорошую отговорку, либо она наивна сверх всякой меры. Невероятно сложно решить, что из этого верно. Решение подсказала интуиция. Прозрение посещало его и раньше, но только сейчас ему удалось сформулировать свои мысли. Уже почти два года назад она подготовилась к тому, чтобы оказаться здесь, именно здесь, когда она назвала свое имя телерепортеру. Интуиция подсказывала: она там, где хочет находиться. Но почему? В другом мире он бы даже заметил, какая она красивая. Но теперь, когда он понял, насколько сложно всё будет и что ему придется копать очень глубоко, чтобы добраться до истины, он осознал также и необходимость узнать ее лучше. Это был единственный шанс. — Да, — сказал Бергер. — Это зима. — Я не знаю, где это. Случается много неожиданного, когда путешествуешь на велосипеде. В этом-то и очарование, так сказать. — Дальних поездок на велосипеде? — Да. Они могут длиться неделями. Я путешествую по всей Швеции. — Без плана? — В основном, да. Я пытаюсь быть свободным человеком. — Свободным человеком. — Да, именно. Я не думаю, что вы такой циник, каким кажетесь, когда произносите это. — Почему нет? — Это видно по вашим глазам. — Стало быть, вы воспринимаете себя как свободного человека? — Мы все подчиняемся множеству законов, не в последнюю очередь законам природы. Никто не может быть абсолютно свободен. Но можно искать свободы. Это намного сложнее, чем стать циником. Стать циником — это дешевый выход. — Множеству законов… В том числе экономических? — Да, и им тоже. — У вас не было никаких заслуживающих упоминания доходов, нет счетов в шведских банках. Как вы оплачиваете свою свободную жизнь? — Она не так много стоит. Иначе я не была бы свободна. А велосипед мне подарил мой бывший друг. Экс-бойфренд. — Но квартира в Васастане стоит немало. — Это наследство от дедушки. — Как звали дедушку? — Арвид Хаммарстрём. — А родителей? — Йон и Эрика Фреден. — Эрика, урожденная Хаммарстрём? — Да. Но… — Где вы родились? — В Умео. — Где учились в начальной школе? — В Марихемской школе, кажется. Но откуда этот интерес ко мне? Разве важно не только это? Она показала на фотографию Эллен Савингер. В ее жесте было что-то, что спровоцировало Бергера. Пренебрежение, безразличие, что бы то ни было. Он зажмурился на две секунды. Сдержался. Насколько это было возможно. Он все яснее чувствовал, как тикают часы. Как будто его запястье было охвачено огнем. Он сказал как можно сдержаннее: — Она не это. Она — девочка, у которой вся жизнь впереди. Она почти три недели просидела в том чертовом доме в Мерсте, запертая в адском подвале, подвергаясь черт знает чему. Я вышел из подвала, и снаружи стояли вы. И в Кристинехамне полгода назад, когда полиция подозревала, что другая пятнадцатилетняя девочка закопана в лесу, вы тоже стояли поблизости. И вы стояли вот здесь, около мотоклуба в Вестеросе годом раньше, когда полиция думала, что еще одна пятнадцатилетняя девочка находится в помещении как добыча хищников. Как, черт возьми, вы могли оказаться во всех этих трех местах? Все фотографии были выложены. Все карты раскрыты. И все же была только одна, одна карта, на которую он поставил все. Что-то он должен из этого выудить, хотя бы реакцию. Надо пробиться сквозь стену. Нужна одна маленькая трещина. Бергер наблюдал за Фреден, мобилизовав всю свою внимательность. Ее мимику было чрезвычайно трудно истолковать. Она держалась совершенно индифферентно, но что-то на ее лице все-таки происходило. Он видел это раньше, такой тип реакции. В допросной комнате такое нечасто встречалось, но все же иногда ему доводилось наблюдать подобное — несколько раз, не больше. Такая реакция занимала обособленное место в том реестре внешних проявлений человеческих эмоций, который Сэм Бергер приобрел с опытом. Он только не мог точно определить, что это. Они далеко от Вестероса, далеко от телекамер, которые неумышленно поймали два ее решения. Тогда многое отражалось у нее на лбу. Два явных решения. Сначала решение в принципе поговорить с местным телевидением, потом решение назвать свое имя. Если бы она не сделала этого полтора года назад, она бы сейчас не сидела здесь. Ни один из них. Нет, нынешняя реакция была значительно слабее, и все же ее можно было заметить. Хотя не на лбу, скорее под глазами. Лоб был абсолютно гладкий. — Ботокс? — наугад спросил Бергер. Натали Фреден посмотрела на него. В первый раз не последовало немедленного ответа. И никакой примечательной реакции. — Лоб, — продолжил Бергер и дотронулся указательным пальцем до верхней части ее лица. — Он был очень выразительным в Вестеросе. — В Вестеросе? — Вы знаете, о чем я говорю. Интервью местному телевидению в Вестеросе. Когда вы приняли свое решение. — Я действительно не знаю, о чем вы говорите. — Ну, конечно, — сказал Бергер и откинулся на спинку стула. — Итак, ботокс? Зачем он вам понадобился? С чего бы вам хотеть сделать мимику менее выразительной? В ответ она только покачала головой. Бергер ждал и думал. Что за реакцию он видел? Он перелистывал свой внутренний реестр. Что из сказанного им вызвало эту реакцию? Масса информации. Когда проявилась та реакция? В какой в точности момент? Он нашел то, что искал. Это был порыв, непроизвольное желание прокомментировать что-то, им сказанное. Ей пришлось сдержаться. Прокомментировать? Нет, не прокомментировать. Исправить. Да, именно так. Он сказал что-то, что она хотела поправить. Ему захотелось немедленно прерваться и пересмотреть видеозапись. Беседа о ботоксе нужна была, только чтобы выиграть время и подумать. Все же Фреден ответила: — Ботокс существует не для того, чтобы разглаживать лоб. Изначально не для этого. — Это ведь нейротоксин? — спросил Бергер, безразличный к ответу. — Вариант ботулотоксина с меньшей концентрацией, — сказала она. — Одно из самых ядовитых среди известных веществ. Около одного миллилитра хватило бы, чтобы убить всех людей во всей Швеции. — И это с радостью впрыскивают себе в каком-то жалком сантиметре от глаз? — Ботокс поначалу использовался для лечения спазмов, связанных с повреждениями мозга. Она говорила. Говорила по собственной инициативе. Уже это само по себе было ново. Бергер не стал ее прерывать. — И очень часто для лечения мигрени, — продолжала она. Он посмотрел на ее изменившееся выражение лица и спросил: — Следовательно, мигрень? Вы сделали инъекцию ботокса в лоб против мигрени? — Да, — ответила она. — Хм. Серьезная мигрень? — Достаточно.