Первое, что бросилось в глаза, – жуткий вид Пола. Он чудовищно похудел; особенно заметно это было по лицу – просто-таки череп, обтянутый кожей. Он выглядел тощим, как скелет, нездоровым, измученным. И напуганным. Я пригласила его в кухню, где работал переносной вентилятор, и предложила пива. К моему удивлению, Пол попросил чего-нибудь покрепче. С каких это пор он пристрастился к крепкому алкоголю? Я налила ему немного виски. Пол, думая, что я не вижу, долил доверху. Поначалу он ничего не говорил, и некоторое время мы сидели в молчании. А потом снова произнес фразу, которую я услышала по телефону: «Я попал в беду». Я спросила, не связано ли это с домом. Пол удивленно уставился на меня и помотал головой. – Тогда что? – Дело во мне, – наконец выдавил он. – Я здорово увлекся азартными играми, и в последнее время счет складывается не в мою пользу. Оказалось, Пол часто играл, причем уже много лет. Поначалу игра была поводом выбраться из дома – чтобы куда-то идти, что-то делать, хоть как-то развлекаться. Я не могла его винить: у живущих с Лидией источники радости очень ограничены. Он проигрывал все больше и больше, и теперь дело зашло слишком далеко. Пол начал снимать деньги со счета в банке, который имелся у него на черный день, хотя снимать там и так было нечего. – Сколько тебе нужно? – прямо спросила я. – Двадцать кусков. Я не могла поверить своим ушам. – Ты проиграл двадцать тысяч? – Не сразу. Я перезанимал у других людей, и теперь они требуют вернуть долг. – У каких людей? – Если я не отдам деньги, все будет очень плохо. – Ты матери говорил? Ответ на свой вопрос я знала заранее. Пол – разгильдяй, но не идиот. – Нет, конечно, – подтвердил он мою догадку. – Мама меня прибила бы… Алисия, выручай! Собственно, за этим я и приехал. – Но я не располагаю такой суммой, Пол. – Я все верну, – заныл он. – Сейчас вся сумма и не нужна. Дай хотя бы немного. Я ничего не ответила, и он продолжал уговаривать. Как выяснилось, «они» собирались прийти за первой выплатой сегодня же вечером, и Пол просто не мог вернуться домой с пустыми руками. Он умолял одолжить любую сумму, хоть сколько-нибудь. Я растерялась. С одной стороны, я хотела помочь Полу, но в то же время осознавала, что эту проблему надо решать по-другому. Я также понимала, что нельзя говорить тете о его финансовых проблемах. Как бы я сама поступила на месте Пола? Неизвестно, что хуже – встретиться лицом к лицу с крепкими ребятами, вышибающими долги, или испытать на себе гнев Лидии. – Я выпишу тебе чек, – решилась я. Пол униженно благодарил, повторяя «Спасибо! Спасибо!». Я выписала чек на две тысячи фунтов с выдачей наличных предъявителю. Наверняка Пол рассчитывал на большее, но я никогда не попадала в подобные передряги. И мне почему-то не очень верилось в его историю. Что-то в его рассказе отдавало фальшью. – Может, я смогу одолжить больше, сначала надо поговорить с Габриэлем. А вообще, будет лучше, если мы с тобой придумаем, как выпутаться из этой неприятности по-другому. Брат Габриэля – юрист. Думаю, он… – Нет! – Пол подскочил, как ужаленный. – Нет! Нет! Только не говори Габриэлю! Не вмешивай его сюда! Умоляю! Я сам справлюсь! Я справлюсь! – А Лидия? Тебе следовало бы… Пол отчаянно замотал головой и быстро выхватил чек. Взглянув на сумму, явно расстроился, однако вслух ничего не сказал и вскоре уехал. После встречи у меня на душе остался нехороший осадок, будто я подвела Пола. Это чувство постоянно возникало по отношению к нему, с самого детства. Я жила с его ожиданиями, которые не могла удовлетворить. Пол хотел от меня материнской заботы. Он так и не понял, что я не из тех, кто может заменить мать. Когда Габриэль вернулся домой, я все ему рассказала. И, конечно, он здорово разозлился. Мол, я не должна была давать Полу ни гроша: я ничего ему не должна и не обязана нести за него ответственность. Понимая, что Габриэль прав, я все равно не могла избавиться от чувства вины. Мне удалось сбежать из дома, от Лидии, а Полу – нет. Он так и остался там, словно в ловушке, маленьким восьмилетним мальчиком. Я хочу помочь ему, но как? 6 августа Весь день я рисовала, экспериментируя с фоном для картины с Иисусом. Набрасывала эскизы с фотографий, которые мы с Габриэлем сделали в Мексике, – красная потрескавшаяся земля, темные сухие остовы колючих кустарников, – пытаясь уловить ощущение невероятной жары, крайней обезвоженности… Неожиданно до моих ушей донесся голос Жан-Феликса, зовущего меня по имени. В первое мгновение я хотела не отвечать и притвориться, что меня нет дома. Затем щелкнул замок калитки, и я поняла – поздно. Высунулась из окна. По саду шагал Жан-Феликс. – Привет, малышка! – Он заулыбался. – Не помешаю? Трудишься? – Вообще-то, да. – Отлично, отлично! Так держать! До открытия выставки всего шесть недель, а ты дико выбилась из графика. – Жан-Феликс расхохотался своим противным смехом. Видимо, эмоции отразились на моем лице, так как он тут же добавил: – Шучу, шучу! Я над душой стоять не буду. Я молча вошла в мастерскую, а Жан-Феликс последовал за мной и, пододвинув к вентилятору стул, с удобством расположился. Затем закурил сигарету, и сизый дым закружился вокруг него в потоке воздуха. Я повернулась к мольберту и взяла кисть. Я работала, а Жан-Феликс всё говорил и говорил. Жаловался на жару – мол, архитектура Лондона, в отличие от Парижа и ряда других городов, не рассчитана на такую экстремальную погоду… Вскоре я перестала вслушиваться. А он все болтал – ныл, восхвалял себя, оправдывал себя, любовался собой, нагоняя смертельную скуку бесконечными излияниями. Он ни о чем меня не спрашивал. Он не был заинтересован во мне. Даже после стольких лет он видел во мне лишь средство к достижению собственной славы, аудиторию для своего шоу. Возможно, так нельзя говорить. В конце концов, Жан-Феликс – мой друг и всегда был рядом. Просто он одинок. Как и я. Впрочем, я скорее умерла бы в одиночестве, чем согласилась бы жить с нелюбимым человеком. Вот почему я ни разу не решалась на серьезные отношения до Габриэля. Все это время ждала его – такого настоящего, верного и надежного, в отличие от остальных, полных фальши. Жан-Феликс всегда страшно ревновал. Он пытался (и до сих пор пытается) скрыть это, но я ясно вижу: Жан-Феликс ненавидит Габриэля. Постоянно говорит про моего мужа гадости, уверяет, будто Габриэль не столь талантлив, как я, называет его тщеславным и самовлюбленным. Видимо, Жан-Феликс наивно полагает, что однажды сумеет убедить меня в своей правоте и я паду к его ногам. Ему почему-то не приходит в голову, что с каждым новым глумливым замечанием, с каждой злобной поддевкой он все больше толкает меня к Габриэлю. Жан-Феликс все твердит о нашей столетней дружбе и вечно припирает меня этими аргументами: «старые добрые времена» и «мы против всего мира». Вряд ли он догадывается, что «владеет» той самой частью моей жизни, которую едва ли можно назвать счастливой. И все мои чувства к нему вызваны лишь понятием давности. Мы словно супруги, которые давно охладели друг к другу. Сегодня я особенно остро почувствовала, насколько Жан-Феликс мне неприятен. – Прости, я должна работать. Так что, если не возражаешь… – Выгоняешь? – Его лицо мгновенно приобрело оскорбленное выражение. – Я смотрел, как ты работаешь, с тех самых пор, как ты впервые взяла в руки кисть! Вряд ли я сильно отвлекал тебя, иначе ты давно намекнула бы… – Вот я и намекаю – прямо сейчас. Щеки мои пылали. Я начинала злиться и никак не могла совладать с этим. Пыталась рисовать дальше, но руки тряслись. Взгляд Жан-Феликса давил физически. Я прямо слышала, как у него в голове кипела работа: с щелканьем, тиканьем и треском. – Я тебя расстроил, – наконец произнес Жан-Феликс. – Чем? – Я уже объясняла. Не стоит заваливаться без предупреждения. Лучше сначала напиши или позвони. – Не знал, что для встречи с самой близкой подругой требуется получить письменное приглашение. Повисла пауза. Судя по всему, Жан-Феликс здорово обиделся. Видимо, по-другому не получится. На самом деле я не собиралась так жестко с ним обходиться. Я хотела донести до него это более деликатно, но меня будто прорвало. И что самое смешное – я действительно хотела сделать Жан-Феликсу больно. Хотела быть грубой. – Жан-Феликс, послушай… – Слушаю. – Не знаю, как сказать помягче… После выставки надо что-то менять. – Что ты собралась менять? – Галерею. Себя. Брови Жан-Феликса поползли вверх от изумления. Он напоминал маленького мальчика, который вот-вот разрыдается. – Каждому из нас пора идти своей дорогой, – сказала я, ощущая лишь раздражение. – Та-а-ак. – Жан-Феликс неторопливо зажег сигарету. – Это тебя Габриэль надоумил? – Он здесь ни при чем. – Ну конечно. Он меня терпеть не может! – Не говори ерунды. – Габриэль пытается нас рассорить! Я это давно заметил! Он годами строит эти козни и… – Неправда! – А как еще объяснить то, что происходит? Почему ты вдруг решила всадить мне нож в спину? – Зачем ты драматизируешь? Я говорю исключительно о галерее. Это не касается тебя и меня. Мы по-прежнему останемся друзьями и сможем общаться. – Только сначала я должен написать или позвонить, да? – Жан-Феликс невесело рассмеялся и быстро заговорил, словно спеша вывалить все, что накипело, прежде чем у меня появится возможность вставить слово: – Вот так новости! Я с самого начала свято верил, что у нас особые отношения, а теперь ты одним махом все разрушила. Имей в виду, никто не позаботится о тебе так, как я. Никто! – Жан-Феликс, да что ты такое говоришь! – Поверить не могу, вот так взять и все разрушить… – Я уже давно хотела тебе сказать. А вот этого точно не стоило говорить. Он прямо остолбенел. – Что значит «давно»? И как давно? – Не знаю. Некоторое время. – Выходит, с тех пор ты вела двойную игру? Ничего себе! Бог ты мой, Алисия, не нужно это заканчивать вот так! Не отталкивай меня!! – Не надо драматизировать. Мы всегда будем друзьями. – Давай сменим тему. Знаешь, зачем я сюда пришел? Хотел пригласить тебя в пятницу вечером в театр. – Жан-Феликс извлек из нагрудного кармана пиджака два билета в Национальный театр на трагедию Еврипида и показал их мне. – Пойдем? Думаю, это более цивилизованный способ расстаться. Только не отказывайся. В память о нашем прошлом. Я заколебалась. Поход в театр с Жан-Феликсом совершенно не входил в мои планы. Но и огорчать его еще больше не хотелось. В тот момент я согласилась бы на что угодно, лишь бы Жан-Феликс наконец ушел из мастерской. И я сказала «да». 22:30