Именно он предложил переоборудовать пустующее помещение рядом с «аквариумом», и я с радостью согласился. Будет лучше, если Алисия станет работать здесь, чем делить тесный кабинет арт-терапии, особенно учитывая откровенно враждебное отношение Ровены, что только создаст нам трудности. Отныне она сможет уединяться в отдельном пространстве и рисовать, когда ей заблагорассудится, без вмешательств извне. Алисия осмотрелась. Ее мольберт с чистым холстом уже был распакован и стоял у окна – в самой светлой части помещения. На столе лежала открытая коробка с масляными красками. Видя, как Алисия шагнула к столу, Юрий обнадеживающе подмигнул мне. Он очень обрадовался идее с мастерской, и я испытывал большую благодарность за его поддержку. Юрий оказался незаменимым помощником и всеобщим любимцем (по крайней мере, пациентов). – Удачи, дальше уж вы сами, – шепнул он мне и ушел. Дверь захлопнулась довольно громко. Впрочем, Алисия с головой погрузилась в свой мир: склонившись над столом, она с нежной улыбкой перебирала в коробке тюбики с красками. Взяла колонковые кисти и осторожно провела по ним кончиками пальцев, словно держала в руках хрупкие цветы. Затем открыла три тюбика – прусскую лазурь, индийский желтый, красный кадмий – и, выстроив в аккуратный ряд, повернулась к чистому холсту на мольберте. Она задумчиво смотрела на него. И простояла так довольно долго. Казалось, она впала в транс, замечталась, мысленно унеслась в недоступную мне даль, сбежала, находилась явно за пределами этой маленькой комнатки. А потом внезапно пришла в себя и повернулась к столу. Выдавила на палитру немного белой краски, добавила туда немного красной. Цвета приходилось смешивать кистью, так как ее мастихин, по понятным причинам, тут же конфисковала Стефани. Алисия поднесла кисть к холсту и сделала мазок. Одинокая красная линия на белом холсте. Алисия оценивающе вглядывалась в нее, а потом нанесла рядом еще мазок. И еще. Вскоре она уже рисовала без остановки совершенно свободными движениями. То, что происходило между Алисией и холстом, было похоже на танец. Находясь там, я наблюдал за формами, которые она создавала, и молчал, едва осмеливаясь дышать. Я понимал, что мне посчастливилось увидеть очень личный момент, – так дикое животное дает жизнь детенышу. И хотя Алисия знала, что я нахожусь в кабинете, ей это, как мне показалось, не мешало. Пару раз она, словно невзначай, смотрела в мою сторону, и я ловил на себе ее быстрый изучающий взгляд. * * * Через нескольких дней изображение на холсте стало обретать понятные очертания. Поначалу грубые и схематичные, они становились все более точными – и на холсте проступил фотореалистичный, чистый блеск. Алисия изобразила здание из красного кирпича, в котором угадывался Гроув. Клиника была целиком объята пламенем, однако двоим людям удалось спастись: на пожарной лестнице находились мужчина и женщина. В женщине с огненно-рыжими волосами (того же оттенка, что и пламя) я узнал Алисию, а в мужчине – себя. Я нес Алисию в полыхающем здании на руках, а языки пламени лизали мои колени. Честно говоря, для меня осталось загадкой, какое действие запечатлено на картине: спасал я Алисию или, наоборот, собирался бросить в огонь. 29 – Какая нелепость! Я езжу сюда не первый год, и мне впервые заявляют, что нужно сначала позвонить. Я очень занятой человек и не могу торчать тут целый день! У стойки регистрации стояла американка и громко высказывала Стефани Кларк свое недовольство. Я узнал в ней Барби Хеллман, журналистку, которая в газетах и по телевидению освещала убийство Габриэля. Кроме того, живя в Хэмпстеде по соседству от Беренсонов, она первой услышала звук выстрелов роковой ночью и позвонила в полицию. Барби представляла собой классическую калифорнийскую блондинку лет шестидесяти пяти (а может, и больше). От нее за километр разило духами «Шанель № 5», а в чертах лица ощущалась неустанная работа пластических хирургов. Имя ей очень шло – эта женщина действительно напоминала вечно удивленную куклу Барби. Чувствовалось, что она привыкла всегда добиваться желаемого. И, конечно, новость, что о визитах в Гроув следует предварительно договариваться по телефону, жутко ее возмутила. – Пригласите сюда управляющего! – громко потребовала Барби, дополнив свои слова пафосным жестом, будто находилась в ресторане, а не в психиатрической лечебнице. – Это не лезет ни в какие ворота! – Я управляющий Гроува, миссис Хеллман, – спокойно ответила Стефани Кларк. – Мы уже встречались. В этот момент мне стало даже немного жаль Стефани. Оказаться лицом к лицу с разбушевавшейся Хеллман – участь незавидная. Барби говорила быстро, безостановочно, не давая собеседнику возможности ответить. – Раньше вы не говорили, что нужно оговаривать визит заранее. – Она засмеялась наигранно громко. – Честное слово, проще прорваться в «Иви»[24], чем сюда! Я подошел к стойке регистрации и, невинно улыбнувшись Стефани, спросил: – Могу ли я чем-то помочь? – Нет, спасибо. Я справлюсь. – Стефани кинула в мою сторону раздраженный взгляд. – А вы, собственно, кто? – Барби оглядела меня с интересом. – Я – Тео Фабер, психотерапевт Алисии Беренсон. – Неужели! Как интересно! – оживилась Барби. Очевидно, наладить контакт с психотерапевтами у нее получалось лучше, чем с администрацией клиники. Отныне журналистка обращалась исключительно ко мне, презрительно «понизив» Стефани до секретарши (что меня немало повеселило). – Вы тут недавно? Мы еще не встречались, – улыбнулась Барби и, не дав мне и рта раскрыть, продолжила: – Я приезжаю в Гроув каждые пару месяцев. Правда, в этот раз немного задержалась: навещала родню в Штатах. Но как только вернулась, дай, думаю, заеду к Алисии. Я по ней так скучаю! Мы были лучшими подругами. – Не знал. – О, мы так дружили! Когда они с Габриэлем переехали, я помогла им освоиться на новом месте. Мы с Алисией по-настоящему сблизились. У нас не существовало друг от друга никаких тайн! – Понятно. В холле появился Юрий, и я подозвал его к нам. – Миссис Хеллман приехала навестить Алисию, – сообщил я. – Зовите меня Барби, молодой человек. – Журналистка кокетливо улыбнулась. – Мы с Юрием старые друзья. Он меня давно знает. Только вон та дама… – Она пренебрежительно махнула рукой в сторону Стефани, которая, воспользовавшись паузой в речи Барби, наконец-то получила возможность заговорить. – Прошу прощения, миссис Хеллман, но со времени вашего прошлого визита, который состоялся год назад, правила посещения Гроува изменились. Мы ужесточили требования безопасности. Отныне о посещении пациентов необходимо договариваться заранее… – О боже, вы хотите начать все снова?! – взорвалась Барби. – Если я еще раз услышу про новые правила, то закричу! И без того жилось несладко! Стефани сдалась, и Юрий повел Барби в отделение. Я пошел следом. Комната для посетителей выглядела просто. Окон в помещении не было, из мебели – лишь стол да пара стульев, с потолка лился болезненно-желтый свет люминесцентной лампы. Прислонившись спиной к дальней стене, я наблюдал, как Алисия в сопровождении двух медсестер входит в дверь. При виде Барби на лице Алисии не выразилось никаких эмоций. Она прошла к столу и села на один из стульев, даже не взглянув на посетительницу. Реакция Барби оказалась гораздо более яркой. – Алисия, дорогая, я по тебе страшно скучала! Боже, как ты исхудала! От тебя скоро ничего не останется! Я прямо завидую! – громко тараторила Барби. – Ну как ты? Тут у вас прямо дракон на входе сидит! Я еле прорвалась… Она говорила и говорила без остановки, рассказывая в подробностях о своей поездке в Сан-Диего к матери и брату. Алисия молча сидела с застывшим лицом, словно маска – верна себе, ничего не выражает. Примерно через двадцать минут (милосердно по отношению к слушающим) монолог журналистки закончился. Алисию, с таким же пустым выражением лица, увел Юрий. Я остановил Барби у выхода из клиники: – Можно вас на пару слов? Журналистка как будто ждала, когда я к ней подойду. – Хотите поговорить со мной об Алисии? Меня вечно ловят на выходе, чтобы начать задавать идиотские вопросы. А полицейские даже слушать ничего не захотели. Какой непрофессионализм! Алисия всегда со мной делилась. Она такое рассказала – вы бы в жизни не поверили! – Барби намеренно сделала акцент на последней фразе, дополнив ее многозначительным взглядом. – А поподробнее? – спросил я. Прекрасно понимая, что разожгла мое любопытство, Барби загадочно улыбнулась. – Давайте не здесь. Сейчас мне нужно спешить, я ужасно опаздываю. Жду вас у себя сегодня вечером, часов, скажем, в шесть, – сказала она, набрасывая шубку. Перспектива поездки к Барби Хеллман домой совсем не радовала – я искренне надеялся, что Диомидис останется в неведении относительно очередного акта моей самодеятельности. Однако выбора не было: я твердо решил выяснить, что именно знает Барби. – Диктуйте адрес. – Я вымученно улыбнулся. 30 Дом Барби стоял на улице, которая шла вдоль парка Хэмпстед-Хит. Окна дома выходили на один из прудов. Строение поражало внушительными размерами и, учитывая расположение, вероятно, стоило астрономических денег. Барби поселилась в Хэмпстед-Хит за несколько лет до того, как в соседний дом переехали Алисия с Габриэлем. Бывшему супругу журналистки, инвестиционному банкиру, до развода приходилось мотаться между Лондоном и Нью-Йорком. Зато потом он нашел себе более молодую и более светловолосую версию жены, а Барби достался дом. Как чуть позже со смехом заключила сама журналистка, «в итоге все остались довольны, особенно я». На фоне соседних зданий, выкрашенных в белый цвет, ее дом выделялся своим светло-голубым фасадом. В палисаднике росли декоративные деревья и стояли горшки с цветами. – Здравствуйте, милый, – обрадовалась Барби, открыв мне дверь. – Вы пунктуальны, это хорошо. Сюда, пожалуйста. Я прошел вслед за хозяйкой из холла в гостиную и словно очутился в оранжерее: в ноздри ударил чудесный аромат цветов и растений, горшки с которыми в изобилии стояли в комнатах. Розы, лилии, орхидеи – повсюду, куда ни взглянешь. Стены были плотно увешаны картинами, зеркалами, фотографиями в рамочках, на туалетных столиках и комодах теснились вазочки, статуэтки и тому подобное. Дорогие, изысканные предметы искусства, скученные таким образом, немилосердно превратились в дешевый хлам. Исходя из того, что обстановка дома отражает внутренний мир жильцов, все это свидетельствовало по меньшей мере об отсутствии душевной гармонии. Интерьер ее дома наводил на мысли о хаосе, суете и алчности – неутолимом голоде. Я задумался о детских годах Барби. Отодвинув в сторону несколько пухлых подушек с кисточками и бахромой, я с трудом расчистил себе место на громоздком неудобном диване. Хозяйка тем временем открыла шкафчик для напитков и достала пару бокалов. – Что вам налить? Мне кажется, вы предпочитаете виски, угадала? Мой бывший ежедневно наливался виски до краев. Говорил, что только так может меня терпеть. – Она засмеялась. – А я отлично разбираюсь в винах. Даже ездила во Францию и прошла обучение на специальных курсах в Бордо. У меня отличный нюх! Пока Барби делала вдох, чтобы выдать очередную «пулеметную очередь» из слов, я воспользовался паузой и наконец-то ответил: – На самом деле я не люблю виски, да и вообще спиртное. Разве что при случае могу пропустить бокал пива. – Я не держу в доме пива, – недовольно проговорила Барби. – Ничего страшного. Я переживу. – А я – нет! Сегодня выдался чертовски трудный день. Журналистка налила в свой бокал щедрую порцию красного вина и удобно устроилась в кресле, словно приготовившись к долгой беседе. – А теперь слушаю вас внимательно, молодой человек, – она кокетливо улыбнулась. – Спрашивайте! – Если можно, я хотел бы задать вам пару вопросов. – Вперед! – Алисия хоть раз упоминала о визите к врачу? – В смысле, к психиатру? – Я имею в виду медика.