Самуил Яковлевич никогда не выходил на улицу, если у него в кармане было менее трехсот рублей, а однажды проговорился о том, что в его кабинете находится сейф, в котором он хранил крупную наличность. Екатерина не стала уличать Самуила Яковлевича во лжи, ибо это ни к чему бы не привело: он давно вычеркнул ее из своей жизни и прежние его чувства к ней остались в далеком прошлом. – Ты предлагаешь двадцать рублей женщине, которой когда-то клялся в любви. Ты даже не спросил меня, для чего мне нужны деньги. Екатерина презрительно посмотрела на коммерсанта, гордо развернулась и вышла из квартиры. За ней незамедлительно захлопнулась дверь. Постояв немного на лестничной площадке и выждав, покуда щеки и шея не перестанут пылать жаром, Екатерина Малыгина спустилась по ступеням и вышла из дома на улицу. Налетевший февральский ветер бросил ей в лицо горсть колючих снежинок, и она, тотчас почувствовав, как стужа начинает забираться под ее невесомое пальтишко, скорым шагом потопала на Большую Красную. – Ну что, как все прошло? – с интересом поинтересовался возлежащий на потертом диване Левандовский. – Не вышло, – хмуро ответила Екатерина, снимая с себя холодное пальто. – Но я знаю, куда я еще пойду. – Да тебе вечно ничего не удается, – проворчал с дивана Артемий. – Что за баба такая! Даже не знаю, почему я с тобой связался, – смерил он Екатерину презрительным взглядом. – Видно, на меня какое-то помутнение нашло. У меня из-за тебя вся жизнь наперекосяк! Если бы ты знала, какие девки за мной увивались! Было до слез обидно. Последние месяцы оба жили исключительно на деньги, что приносила Екатерина, но ни одного доброго слова она так и не услышала в ответ. В какой-то момент Екатерина хотела высказать наболевшее, но потом, чтобы смолчать, до боли прикусила губу. На следующий день, не сказав ни слова, лишь только выпив стакан чая с небольшим кусочком колотого сахара, Екатерина ушла. Вернулась лишь к середине дня и до самого вечера была задумчива. Два дня она сидела дома, раздумывая о чем-то и скупо отвечая на вопросы Левандовского. А вечером четырнадцатого февраля, взяв с собой свой саквояж и припасенную гантель, вышла из дома, сказав Артемию: – Жди меня, Тема. И я вернусь либо с хорошей добычей, либо не вернусь вовсе. – А куда ты? – спросил Левандовский без обычного своего сарказма и даже иронии. Но ответа не дождался… Глава 11 Признание Екатерины Малыгиной Когда майор Щелкунов приехал забирать в городское управление Екатерину Малыгину из отделения милиции, куда она заявилась, многое из ее биографии было уже известно. Ну а как может быть иначе? Появление Екатерины Малыгиной и ее признание в убийстве Матрены Поздняковой произвели эффект разорвавшейся бомбы. Разумеется, следовало изучить столь «выдающуюся» личность, прежде чем приступить к допросам. А потом следовало знать: а не вводит ли она следствие в заблуждение? Поскольку бывали случаи, и не единичные, когда в отделения милиции приходили неадекватные люди, которые признавались в совершенных преступлениях, а на поверку оказывалось, что никакого преступления они не совершали и их признания – полнейший самооговор. Чаще всего такими людьми являлись психически неуравновешенные граждане, которые, буквально заболев резонансным преступлением, придумывали разные истории, в которые потом сами начинали верить, легко стирая грань между настоящим и выдуманным. Поэтому их признания всегда выглядели вполне искренними и весьма правдоподобными. С другой стороны, показания Екатерины Малыгиной изобиловали существенными подробностями и значимыми мелочами, которые могли быть известны лишь человеку, побывавшему внутри конторы ювелирно-художественной артели не когда-либо, а именно в субботу вечером, четырнадцатого февраля. Первым делом Виталий Викторович внимательно с головы до ног оглядел заявительницу и составил о ней предварительное мнение. Если обозначить его в нескольких словах, то перед начальником отдела по борьбе с бандитизмом предстала молодая женщина, одетая хоть и не по сезону легко, зато отнюдь не дешево. Это означало, что гражданка Малыгина знавала и лучшие времена в своей биографии, нежели те, что переживала сейчас. Худощавое бледное лицо и вся ее фигура говорили о явном недоедании или, по крайней мере, о нерегулярном питании. Тонкие длинные пальцы предполагали наличие характера скорее нервного, нежели спокойного. Впрочем, такое определение можно было дать, наверное, половине женщин города. Однако присутствовало в ее взоре нечто такое, отчего хотелось поскорее отвернуться и более не встречаться с ней взглядом. Нельзя было сказать, что в ее очах таилось нечто дикое или безумное. Скорее всего, в них была темная бездонная глубина, которая одновременно пугала и притягивала, как чернота ночного беззвездного неба, и заставляла относиться к владелице таких очей с вполне объяснимой настороженностью. Исполнив необходимые формальности, майор милиции Щелкунов принялся снимать с задержанной показания. Малыгина отвечала на вопросы весьма пространно и вполне спокойно, будто это не она сделала заявление-признание об убийстве девочки, а некий посторонний человек, за действиями которого она наблюдала со стороны. – …Об этой артели я знала раньше, когда приходила в гости к одной своей знакомой, что проживала в Ямской слободе. Близкими подругами мы не были, но иногда ходили друг к другу в гости и делились между собой всякими женскими новостями, – говорила Екатерина Малыгина, стараясь поймать взгляд Виталия Викторовича. Но майору Щелкунову не хотелось смотреть в глаза допрашиваемой, взор которой был ему неприятен. Иногда начальник отдела вынужден был вглядываться в глаза Малыгиной, чтобы понять, насколько правдивы ее слова. Получалось весьма скверно: в ее взгляде ничего нельзя было прочесть. Наверное, в подобном затруднении оказались бы и врачи-психологи, имевшие немалый опыт в общении с различными экземплярами человеческой породы, а что тогда говорить о простом майоре милиции, не искушенном в знаниях психологии человека. Да и не было у Виталия Викторовича в его милицейской практике столь необычной фигурантки, как Малыгина… – Я даже как-то была в конторе артели и смотрела на витрину с изделиями, – продолжала говорить Екатерина. – Особенно мне понравилась серебряная брошь «Червячок». Знаете, такая, похожая на перевернутую восьмерку? – посмотрела Малыгина прямо в глаза майору Щелкунову и опять не встретилась с ним взглядом. – Я даже хотела купить ее, но вечная нехватка денег не позволила мне это сделать. Помню, я тогда очень об этом сожалела… После неудавшейся попытки убить Самуила Якунина я стала думать, кого бы другого можно убить, чтобы добыть побольше денег. И мне пришла в голову мысль: а почему бы не обратить внимание на контору артели, выпускающей разные ювелирные украшения, что находится в Ямской слободе? Если все-таки не найду денег там, тогда возьму эти безделицы, что выставлены у них в витрине. Среди них ведь есть и дорогие, например позолоченные. Потом мы с Темой продадим их и снова заживем счастливо. Екатерина Малыгина немного помолчала, собираясь с мыслями, чтобы продолжить свое повествование. Знала, что вопросов пока ей задавать не станут. Должна выговориться. Ведь она сама пришла в милицию. А милиционер, сидевший напротив и старательно избегавший ее взгляда, просто обязан ее выслушать. – Я не стала делиться с Темой своими планами, но была уверена: он бы одобрил это мое решение. Одиннадцатого февраля я пошла в Ямскую слободу, прошлась по базару, что на улице Кирова, походила вокруг дома, где располагалась эта ювелирная артель, и подслушала на улице разговор Матрены с ее дедом, который говорил, что в пятницу он уедет в Куйбышев навестить свою больную сестру и вернется только в воскресенье вечером. Степан Кириллович наказал, чтобы она была благоразумной и вечерами в пятницу и в субботу запирала двери конторы артели на ключ и крючок и никого в контору не пускала. Я сразу поняла, какая удача мне подвернулась! – посмотрела на майора Щелкунова допрашиваемая в надежде разделить с ним свой восторг. Однако Виталий Викторович к ее словам оставался безучастен. И Малыгина продолжила: – У меня в голове тотчас созрел план. До вечера субботы я его обдумывала, ничего не сообщая Артему, а в субботу вечером, четырнадцатого февраля, я оделась, прихватила свой саквояж, чтобы было во что складывать деньги и ювелирные изделия из витрины артели, и отправилась в Ямскую слободу. Теме я сказала, чтобы он ждал меня. И я, когда вернусь, возможно, осчастливлю нас обоих. А когда он спросил, куда я отправляюсь, я не стала ничего объяснять. Ведь когда начинаешь что-то объяснять или загадывать наперед, то можно спугнуть удачу, – рассудительно пояснила Екатерина Малыгина. – Откуда вам известно, как зовут деда и девочку? – быстро спросил Виталий Викторович, надеясь вызвать замешательство у допрашиваемой, и тотчас получил исчерпывающий ответ: – Девочку называл Мотей и Матреной сам старик, когда я подслушивала их разговор, а как зовут старика – я узнала несколько дней назад, когда была в слободе и ходила по базару. Там я разговорилась с одной женщиной из слободы, и она сказала мне, как зовут деда Матрены. Сказано это было без всякого смятения или растерянности, так что было очень трудно предположить, что такой ответ придуман Екатериной Малыгиной только что. – Когда я подходила к дому, в котором размещалась артель, я увидела Матрену. Она неспешно поднималась по ступеням на второй этаж. Я окликнула ее, Матрена оглянулась и остановилась, и я ее постаралась убедить: «Я к вам по поручению Степана Кирилловича. Он просил сказать, что задержится в Куйбышеве еще на день. А еще он просил передать вам… – тут я огляделась по сторонам, будто опасалась, что нас кто-то может подслушать, – но это не для чужих ушей. Может, пройдем в дом?» – предложила я. Какое-то время девочка стояла на ступенях и думала, наверно, пускать ли меня в контору. Тогда я насколько могла серьезно произнесла: «Ваш дедушка очень просил меня найти вас и кое-что передать. Но если вам это неинтересно, то я могу и уйти…» Тут я сделала движение, будто собралась уходить. «Нет, постойте!» – воскликнула Матрена, и я увидела, что она перестала сомневаться и готова впустить меня в помещения конторы артели. Потом она пошла к двери, открыла ее ключом, что все время держала в руке, и промолвила: «Проходите». Я прошла и остановилась в передней, подготавливая себя к тому, что я собиралась сделать. Мотя вошла, закрыла за собой дверь только на крюк и обратила все свое внимание на меня: «Так что просил передать мне дедушка?» – А во что была одета девочка? – спросил Виталий Викторович, опять-таки надеясь, что допрашиваемая собьется в своих показаниях. Однако ожидаемого не произошло. – На ней было зеленое шерстяное платье, – ответила Малыгина, нимало не задумываясь. – И еще теплая безрукавка. Ну, такая, как фуфайка, только без рукавов. Такие еще вахтеры носят, – добавила она. – Хорошо, продолжайте, – вынужден был произнести майор Щелкунов, а Екатерина продолжила с прежней уверенностью: – После того как Матрена спросила, что мне велел передать ей ее дед, я кивнула и что есть силы ударила девочку в лицо саквояжем, что был у меня в руке. Она закрыла лицо руками и закричала: «Не бей меня, тетенька!» Я ударила ее еще раз. Матрена упала на пол и потеряла сознание, ведь в саквояже лежала припасенная гантель. Потом я потащила ее по коридору подальше от входной двери… Это на всякий случай, если она вдруг закричит, так чтобы ее никто не услышал. В одной из комнат дверь была приоткрыта. Я втащила девочку в эту комнату и, взяв на руки, подняла и положила на диван головою к глухой стене, а ногами к окну. – Какая в комнате стояла мебель? – осведомился майор Щелкунов. – Я не помню точно, – прозвучал ответ. – Видела шкафы. – Продолжайте… – Когда я положила девочку на диван, она вдруг застонала. Я достала из саквояжа гантель и ударила ее по голове. Потом еще раз. Звук был такой, словно я толкла в ступе густую жидкую массу. Я до сих пор слышу этот звук у себя в голове… – Малыгина судорожно сглотнула и посмотрела на Виталия Викторовича так, словно искала сочувствия. – Девочка сначала негромко захрипела, а потом замолчала и стала сучить ногами, – продолжила допрашиваемая. – Какое-то время я стояла над ней, потому что меня била дрожь, словно я была в лихорадке, и ничего не соображала. Так простояла я довольно долго, но мне показалось, что всего-то минут пять, не больше. Потом я взяла ее за руку и почувствовала, что ее рука холодная. «Все», – подумала я, но никак не могла отойти от девочки. Это была настоящая пытка… Меня заколотила дрожь. Екатерина замолчала, как если бы заново переживала моменты убийства, о которых только что рассказывала. Майор Щелкунов вопросов покуда не задавал и ждал, когда Малыгина продолжит свое признание. Сказано было не все. И она продолжила: – Когда я убедилась, что девочка мертва, то стала понемногу приходить в себя. Я раздвинула ей ноги, чтобы произошедшее походило на изнасилование. Потом обратила внимание, что мои руки в крови. Тогда я подошла к рукомойнику и стала смывать кровь. Мыла долго и тщательно. Мне все время казалось, что кровь вся не смывается и капли ее уже впитались в мою кожу. И я принималась мыть руки снова и снова. На пальто и рукавах кофточки я также обнаружила несколько пятнышек крови и тщательно затерла их. Меня по-прежнему била дрожь, по всему телу струился холодный пот, и одежда прилипала ко мне, словно я только что вышла из-под душа. Я вымыла лицо, выпила две горсти воды и кое-как привела себя в порядок. Единственным моим желанием было побыстрее покончить со всем этим, уйти отсюда как можно дальше и забыть произошедшее как страшный сон. Я даже вышла из комнаты и пошла по коридору к выходу, но меня остановила мысль: «А что же я скажу Артему, когда вернусь? Ведь он снова будет упрекать меня, что у меня ничего не вышло». А его упреки для меня были настоящей мукой, отравляющей все мое существование. Этого я допустить никак не могла… Тогда я вернулась… в ту комнату… где лежала Мотя, и стала шарить по ее карманам. В правом кармане безрукавки я обнаружила связку ключей на тесемке и подумала, что это ключи от помещений конторы. Так оно и было. Один из ключей подошел к замку второй комнаты, где стояли столы и несгораемый шкаф. Я предприняла попытку открыть его, но в той связке ключа от шкафа не оказалось. Тогда я стала наугад открывать ящики столов, вынимать их содержимое и бросать на пол. В одном из них обнаружила деньги и золотые мужские часы с широким кожаным ремешком-напульсником. Деньги и часы я сунула в свой саквояж. Когда я вышла из этой комнаты, то стала искать ключи от первой, где находились стеклянные витрины с ювелирными изделиями артели. – Сколько было денег? – Я не считала. Просто положила, и все. – Как вы себя чувствовали? – не сумел удержаться Щелкунов от вопроса, который занимал его на протяжении всего допроса. Трудно было поверить, что эта миловидная женщина способна на такое жестокое убийство. – Скверно чувствовала… Ведь это не женское дело – человека жизни лишать, женщина, наоборот, дарит жизнь. Даже когда я вышла из кооператива, меня била лихорадочная дрожь. Я никак не могла ее унять! Сердце колотилось так, что его стук, наверное, был слышен во всех помещениях конторы артели. А еще меня преследовал запах крови. Было такое ощущение, что им пропиталось все мое тело. Кружилась голова и подташнивало… – Продолжайте дальше, – сказал Щелкунов. – А нужный ключ так и не находился. А еще я постоянно думала о том, что сейчас в двери конторы начнут стучать, после чего в коридор ворвутся милиционеры, арестуют меня и заточат в тюрьму, а я больше никогда не увижу моего Тему. Мной овладела страшная паника, я не стала больше пытаться проникнуть в комнату с витринами и ринулась к выходу. Мне вдруг показалось, что за дверью кто-то стоит. Я прислушалась. Вроде бы никого не было, показалось. Потом тихонько откинула крючок и, приоткрыв дверь, выглянула. Вроде на улице около дома и поблизости никого не было. Придержав колокольчик, чтобы он не звякнул, я открыла дверь и вышла. Прикрыла за собой дверь и стала боком, на носочках спускаться по ступеням. Когда одна из них скрипнула, я едва не закричала со страха. Наконец я спустилась, огляделась и пошла прочь от дома, все время прибавляя шаг… Когда уже отошла далеко, я немного успокоилась. – Гантель и ключи были с вами? – воспользовавшись паузой, задал вопрос Виталий Викторович. – Да, – последовал ответ. – Гантель я завернула в носовой платок, а ключи положила в карман пальто. – И куда вы их… после случившегося… подевали? – Я выбросила их. – Куда? – нетерпеливо поинтересовался майор Щелкунов. – Я даже не помню. – Вспомните. – Кажется, когда я проходила по мосту через Протоку, я бросила гантель и ключи в сугроб. – Сможете показать, куда именно? – спросил Виталий Викторович. – Наверное, смогу… – не сразу ответила Екатерина Малыгина. Майор Щелкунов кивнул. Надо будет постараться найти гантель и ключи как можно скорее… Рассказ Малыгиной очень походил на правду. Она довольно верно поведала о многих деталях совершившегося преступления, о которых мог знать только ограниченный круг людей. Ясно, что в ее душе нашли себе пристанище черти, именно поэтому ей хотелось выговориться и тем самым хотя бы частично снять со своих плеч груз содеянного. – Когда я пришла домой, Тема еще не спал. Он посмотрел на меня и спросил, как все прошло. Я промолчала, отдала ему саквояж и рухнула на диван. Силы покинули меня… Все, что он говорил в тот раз, доходило до меня не сразу, и приходилось как-то сосредотачиваться, чтобы воспринимать его слова и что-то отвечать на них. Когда он пересчитал деньги, а их оказалось всего-то около семисот рублей, он разочарованно посмотрел на меня и спросил: «Чего так мало?» Я ответила, что это все, что было в конторе. «А украшения, цацки там всякие?» – снова задал он вопрос. Но я только мотнула головой: сил говорить уже не было. Веки мои сомкнулись, и я уснула в чем была, даже не расстегнув пальто… – Малыгина как-то странно посмотрела на майора Щелкунова. – Продолжать? – спросила она. – Я вас внимательно слушаю, – изрек Виталий Викторович, чувствуя, что запал Малыгиной прошел и она вот-вот закончит свое повествование. Откровение ей далось нелегко, было заметно, что она устала… – Когда я проснулась, то первыми словами Темы были такие: «Тебя там никто не видел?» Я ему тогда ответила: «Вроде бы никто». Но вспомнить ничего не могла: все произошедшее вчера виделось мне будто бы через плотный густой туман. «Это хорошо», – ответил он и стал ходить по комнате. Я чувствовала, что он хотел спросить меня что-то вроде «как все прошло», но не решался услышать ответ. А мне не очень-то хотелось рассказывать и переживать все сызнова… Но он так и не спросил… Мы попили чаю, – продолжила после недолгого молчания Малыгина, – и Тема предложил пройти прогуляться. Мы пошли по направлению к Кремлю, прошли мимо тюрьмы, в которую был превращен старинный храм Параскевы Пятницы, поднялись на кремлевский холм и через Спасские ворота прошли на территорию Кремля. Не знаю, почему Артема потянуло сюда. Наверное, в память того, как в самом начале нашего знакомства мы гуляли по широким кремлевским стенам и смотрели через амбразуры на реку и городские слободы за ней. Вот и теперь, перебравшись через овражек, мы поднялись на стену и стали сверху смотреть на заснеженную реку и город. А потом я поймала себя на мысли, что едва справляюсь с желанием подняться на самый верх стены, расправить руки и кинуться вниз. Мне почему-то подумалось, что я могу полететь, если сильно этого захочу. И если получится, тогда у меня начнется новая, иная жизнь, не похожая на мою прежнюю, на жизни других людей… – Малыгина искоса глянула на майора Щелкунова, отметила, что у него между бровей пролегла глубокая складка, и спросила: – Как вы думаете, я бы полетела? – Я думаю, что вы бы полетели вниз, – хмуро изрек Виталий Викторович. – И если бы не убились, то поломали бы кости очень сильно, – добавил он. – Вот и вы то же самое… – произнесла она печально и хотела было продолжить фразу, но передумала. И так все было понятно. – А что побудило вас… дать признательные показания? – После нашей прогулки по Кремлю, когда я была совершенно счастлива и даже забыла про случившееся, мы вернулись домой. Потом Тема сказал, что ему надо съездить в другой город, чтобы продать золотые часы. «Я с тобой», – сказала я ему. «Нет, – ответил Тема. – Не надо, чтобы нас видели вместе». – «Почему?» – спросила я. «Пусть все затихнет сначала», – буркнул он, и разговор на этом закончился. Все же я решила его проводить. Когда он садился на поезд, то дал мне пятьдесят рублей, наверное, из тех денег, что я взяла в конторе артели. Я приняла их и попросила дать мне ключи от его дома, чтобы там подождать его, пока он будет в другом городе сбывать золотые часы. Но он как будто не расслышал просьбу и прошел в вагон… Было видно, что Малыгиной тяжело говорить. Как показалось Щелкунову, даже говоря про убийство Матрены Поздняковой, она переживала куда меньше, нежели когда стала рассказывать про расставание с Артемием Левандовским. Это было неприятно Щелкунову и выставляло Екатерину Малыгину в крайне негативном свете. Хотя в каком еще свете может выставить себя убийца, если, конечно, все, что она рассказала, не вымысел. Все-таки, несмотря на наличие деталей, о которых мог знать только человек, побывавший в конторе артели и знавший Матрену Позднякову, у Виталия Викторовича относительно рассказа Малыгиной про совершенное убийство и кражу денег и золотых часов имелись некоторые сомнения. А детали, про которые знала Малыгина, были таковы: связка ключей на тесемочке в кармане Моти, зеленое шерстяное платье с теплой безрукавкой и золотые часы с широким кожаным ремешком-напульсником… Екатерина Малыгина после недолгого молчания продолжила: