– Присаживайтесь, – указал Щелкунов на стул, на котором совсем недавно сидела и давала показания Любовь Соболева. – Мне хотелось бы, чтобы вы прояснили мне один вопрос. – Да, конечно, – робко произнесла женщина. – Мне сообщили, что вы предпринимаете попытки отыскать лжесвидетеля, который обеспечил бы Николаю Волосюку алиби на время убийства Матрены Поздняковой, – без всяких околичностей сказал Виталий Викторович. – Даже не знаю, как вам ответить на эту глупость, – отвернувшись, произнесла женщина. – Правду… Было такое? – в упор глянул на супругу подозреваемого в убийстве майор. – Никого я не подговаривала… В голосе Алевтины Волосюк сквозили нотки возмущения. Будь Виталий Викторович менее опытен и попроще характером, возможно, и поверил бы сказанному. Но что-то в поведении свидетельницы его настораживало. Какое-то смутное ощущение, которому не находилось объяснения. – А Соболеву? Вы ведь с ней давние подруги. – И что с того, что мы с ней давние подруги? Это не противозаконно и ни о чем не говорит. Я в слободе многих женщин знаю. Что, мне за каждую из них ответ держать? – слегка дрогнувшим голосом спросила Алевтина Волосюк. Сомнений практически не оставалось: все было именно так, как рассказала Наталья Митрошина. Любовь Соболева предложила ей дать показания в пользу Николая Волосюка. За это было обещано вознаграждение в размере трех тысяч рублей, за что простому работяге требовалось горбатиться больше полугода. А Соболеву о такой услуге попросила Алевтина Васильевна, потому что она является заинтересованным лицом в реабилитации супруга. Что еще раз подтверждало виновность Волосюка. Жаль… Во время допроса он произвел благоприятное впечатление. Вот ведь как бывает. Ну а как воспринимать по-другому подобный поступок? Ведь если бы Волосюк не был причастен к убийству Матрены Поздняковой, тогда зачем выгораживать его таким нелепым способом и тем самым оказывать ему самую настоящую медвежью услугу? Выходит, что Николай Волосюк виновен и майор Темирзяев, подозревавший его с самого начала расследования, оказался прав. Виталий Щелкунов в сердцах покачал головой: зря обвинял Темирзяева в недальновидности, когда тот упорно разрабатывал единственную версию, пренебрегая остальными показаниями. Ведь толковый следователь, это понятно было уже по тому, как он вел дело и заполнял протоколы. Все скрупулезно, аккуратно, наиболее значимые места подчеркивал цветными карандашами. У многих такие «художества», возможно, вызовут улыбку, но у человека сведущего его профессионализм вызывает уважение. …А утром следующего дня в центральное отделение милиции на улице Красина заявилась худощавая женщина лет тридцати, одетая в плохонькое, явно не по сезону, серое пальтишко, и заявила, что это она убила девочку в Ямской слободе на улице Ухтомского с целью ограбления. А Николай Григорьевич Волосюк к убийству непричастен. Деньги и мужские золотые часы, похищенные из конторы артели «Путь Октября», она передала своему любовнику Артемию Борисовичу Левандовскому, из-за которого, вследствие безумной к нему любви, и было совершено преступление. Указанный же гражданин Артемий Левандовский двадцати трех лет от роду проживает по адресу: улица Большая Красная, дом сорок один… Часть 2 Новая версия Глава 10 Что нужно женщине для счастья Худощавую женщину лет тридцати – на самом деле ей было тридцать два – в плохоньком демисезонном пальтишке звали Екатериной Сергеевной Малыгиной. Родилась она в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году в семье дворянина Сергея Михайловича Малыгина и Натальи Федоровны, урожденной Величковской, и была вторым ребенком после брата Алеши, которому на момент ее появления на свет исполнилось четыре года. Род Малыгиных был весьма древний и вел свое начало от новгородского ушкуйника Луки Малыгина, который в одна тысяча триста двадцатом году вместе с товарищами совершил набег на норвежские земли и напрочь разорил области Финмаркен и Холугаланд, после чего очередная война, развязанная шведами за земли Великого Новгорода, прекратилась. Потомок Луки Малыгина – Пятой Малыгин был опричником Ивана Грозного, а уже потомки Пятого служили великим князьям и государям российским воеводами, дьяками, стольниками, стряпчими и прочими чиновными служащими. Отец Екатерины был губернским секретарем – чин не шибко высокий, а проще сказать – мелкотравчатый. Поэтому через год, когда грянула сначала Февральская, а затем и Октябрьская революция, никаких гонений новой власти на семью бывшего губернского секретаря Малыгина не последовало. Правда, в середине декабря семнадцатого года в квартиру Малыгиных стремительно и безапелляционно ввалился революционный патруль, состоящий из двух матросов в черных тяжелых бушлатах и человека в коротком хиленьком драповом пальтишке, с усами и с заостренной бородкой, беспрестанно покашливающего. Патруль в полном молчании прошелся по квартире, осматривая обстановку, глянул на пятилетнего мальчишку в полушубке до пят и закутанную в шаль годовалую девочку – с приходом новой власти прекратилось отопление квартир, – деловито протопал на кухню, где на тарелке лежали две вареные высохшие картофелины, предназначенные на обед всей семье Малыгиных, и так же стремительно и бессловесно покинул квартиру. Более Малыгиных революционная власть не беспокоила вплоть до середины сентября восемнадцатого года, когда красные прогнали белочехов и белые отряды полковника Каппеля, месяц назад захватившие Казань. Четырнадцатого сентября 1918 года в квартиру Малыгиных пришли двое представителей власти, одетые в просторные галифе, новенькие грубоватые кожанки и кожаные картузы со звездочками и с маузерами в деревянных кобурах, прицепленных к ремням. Они учинили обстоятельный обыск, повыбрасывав вещи из шкафов, комода. Из письменного стола повытаскивали папки с деловыми бумагами, часть которых захватили с собой для пристального изучения, и увели с собой угрюмо молчавшего отца. Позже выяснилось, что его обвинили в офицерском заговоре против советской власти (хотя Сергей Михайлович Малыгин офицером никогда не был), возникшем перед самым взятием города белочехами и отрядами полковника Каппеля, и расстреляли во дворе двухэтажного особняка, подвал которого был переоборудован под временную тюрьму. Как выжила Наталья Федоровна с сыном и дочерью в годы Гражданской войны, про то семейные предания умалчивают. Точно можно сказать одно: досталось всем троим с лихвой, а у Кати еще была выявлена среднетяжелая форма дистрофии, и если бы девочку не определили в больницу, где имелось какое-никакое питание, для нее все могло бы закончиться весьма печально. В 1923 году Наталья Федоровна устроилась машинисткой в райсобес, где приходилось работать по двенадцать часов: занималась распечаткой различных документов, копий, отчетов, решений, докладов и прочее. С течением времени Малыгина пообвыклась, повысила свой рабочий разряд и стала получать зарплату, на которую втроем можно было вполне сносно прожить… недели две от силы. Так что приходилось экономить на всем: дровах, одежде, пропитании. Немного полегче стало, когда Алеша пошел в школу. Там худо-бедно, но учеников кормили (овсянка да кисель), что было большим подспорьем для Натальи Федоровны. В возрасте тринадцати лет Катя попала в бывшую окружную лечебницу иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость», где лежали больные с симптомом нарушения или сбоя умственных способностей, после чего с полгода еще лечилась медикаментозно и вроде бы вылечилась. Хотя порой на нее нападала апатия, которая весьма тревожила Наталью Федоровну. Но проходило какое-то время, и Екатерина вновь становилась прежней обычной девочкой. Через год после этого Алеша окончил техникум связи, женился и уехал вместе с супругой в другой город. Наталья Федоровна продолжала работать машинисткой, и в начале тридцатых годов, когда жизнь в стране с каждым годом становилась, по словам товарища Сталина, все лучше и веселей, неожиданно заболела чахоткой и сгорела от болезни за полтора года. Кате в то время шел семнадцатый год – возраст, когда за подростком требуется особый присмотр, а рядом необходим доброжелательный советчик. Помогла тетка по отцу Анастасия Михайловна Валуева, устроившая племянницу на недавно открытые постановлением Народного комиссариата просвещения краткосрочные педагогические курсы. (В стране было введено всеобщее начальное образование, касающееся прежде всего детей. А где взять столько учителей? Пришлось придумать и ввести в действие специальную программу.) Екатерина всегда отличалась прилежностью. Звезд с неба не хватала, похвальных грамот не получала, но училась довольно хорошо. Курсы педагогов-преподавателей она окончила с хорошими показателями и сразу же получила место учительницы начальных классов в одной из городских школ с семилетним образованием. Что такое преподавание в школе? Это нудное ежедневное толкование прописных истин детям, многие из которых с трудом различали, где право и где лево. Для сорокапятилетней тетки, забывшей, что такое радости жизни, это еще куда ни шло, но для девушки такая работа – тоска несусветная. Ведь хочется музыки, танцев, поклонения кавалеров, прогулок при луне и страстных поцелуев с нежными прикосновениями, доставляющими приятные ощущения. Поэтому работа преподавателем в школе Екатерине настолько наскучила, что она бросила ее посередине учебного процесса, несмотря на уговоры школьного начальства и строгие приказы из РОНО. На уход Екатерины Малыгиной из школы повлияло еще ее знакомство с геологом Давидом Горидзе, бывавшим в городе наездами или в дни отпуска. Вспыхнувшие чувства Кати к бородатому сорокалетнему мужчине были настолько жгучими и глубокими, что она легла с ним в постель уже на второй день знакомства, что для советской девушки было совершенно неприемлемо. Однако осуждение знакомых Малыгину мало интересовало. С геологом она была счастлива, правда, недолго. Счастье закончилось вместе с отпуском Давида Горидзе, который отбыл куда-то за Урал, ничего Кате не обещая. А где-то через месяц прислал прощально-покаянное письмо, в котором сообщал, что нашел девушку-геолога, на которой собирается жениться. Драматическое расставание с любимым заметно надломило психику Екатерины. Депрессия, длившаяся более двух лет, сказалась на ее душевном здоровье. Порой она начинала заговариваться, утверждать, что является дочерью его высочества великого князя Михаила Александровича и что скоро из Аргентины приедет ее жених граф Паскевич-Эриванский и заберет ее с собой. Частенько она бывала подавлена, разговаривала мало и ходила как сомнамбула, практически никого не замечая. После геолога Давида Горидзе у Екатерины Сергеевны были непродолжительные отношения с несколькими мужчинами, в том числе и с заместителем заведующего городским отделом народного образования участником Гражданской войны товарищем Рашидом Исмаиловичем Замалеевым. От него Екатерина Малыгина уже в начале войны забеременела, но случился выкидыш, после которого она долго приходила в себя как физически, так и морально. В войну, как подавляющее число людей, она попросту выживала. Бывало, приходилось подолгу голодать, что отнюдь не благоприятно сказывалось на женском здоровье. Работала она кастеляншей в военном эвакогоспитале «тринадцать-одиннадцать» – так звали его раненые и сам персонал. Получала по карточкам хлеб и продукты, а вот промтоварные карточки частенько оставались нетронутыми, поскольку карточки-то есть, а промышленные товары, увы, отсутствуют. Осенью сорок пятого года в офицерское отделение городского эвакогоспиталя был переведен долечиваться из медсанбата, расположенного в одном из пригородных сел, лейтенант Артемий Левандовский. Он был младше Екатерины Сергеевны на девять лет, что не помешало ей поломать все условные преграды, существовавшие между ними, и, как в пучину, броситься с головой в новую любовную историю. Поначалу Артемий Левандовский на чувства Екатерины Малыгиной отвечал взаимностью. Но к концу своего выздоровления женщина ему приелась. При выписке из госпиталя Артемий решил с ней объясниться и после долгого тяжелого разговора, насыщенного взаимными упреками, откровенно заявил, что никогда ее не любил и проводил с ней время только потому, что к этому его подталкивала его мужская природа. Екатерина Малыгина болезненно скривила губы и ушла в одну из пустующих палат, где наглоталась таблеток. Ей повезло: когда через час в палату доставляли очередных раненых, то увидели на полу неподвижно лежавшую Екатерину. Женщине была оказана необходимая своевременная помощь, буквально вырвавшая ее с того света. Еще через два месяца Екатерина отыскала Артемия Левандовского и попросила его вернуться. Они сошлись вновь. Левандовский, видимо ощущая некоторую вину перед женщиной, пытавшейся из-за него свести счеты с жизнью, поселил ее у себя в квартире по улице Большая Красная, дом сорок один. Отношение к ней у Артемия Борисовича было уже иным. Прежние чувства улетучились. Он всячески помыкал Екатериной, часто бывал с ней груб, сделался холоден. И когда однажды ему не понравился сваренный ею суп, он швырнул в Екатерину подвернувшимся под руку сапогом и рассек ей бровь. А время между тем текло. Двухмесячный оклад, выданный лейтенанту Левандовскому после демобилизации из армии, был уже потрачен, а устраиваться на работу Артемию Борисовичу не очень-то и хотелось. Остро встал вопрос, откуда брать деньги. Левандовский недвусмысленно давал понять своей сожительнице, что именно ей предстоит решать проблему по добыче денег для совместного проживания. В противном случае их отношения прекратятся. Малыгина, чтобы хоть как-то умилостивить любимого, уступила его требованиям и стала понемногу подворовывать. Она заводила знакомства, втиралась в доверие и, когда ее приглашали домой, незаметно тащила оттуда все, что плохо лежало. Часто добыча представляла собой несколько десятков рублей, иногда это были серебряные ложки или пара позолоченных кулонов. Но порой случались и весьма удачливые дни. Однажды, подружившись с профессорской дочкой, Малыгина, будучи у нее в гостях, выкрала из шкатулки доверчивой женщины шестьсот рублей и золотые сережки тонкой работы. На этот куш они прожили с Артемием всего-то месяц с небольшим. Деньги утекали легко, беречь их они не желали. В другой раз, понравившись бывшему летчику в звании подполковника, Екатерина Малыгина после неуемного возлияния и десятиминутного пылкого соития, когда тот крепко заснул, вынесла из его квартиры полторы тысячи рублей и портативный патефон производства Коломенского завода. Это была настоящая удача, после которой отношение Левандовского к Екатерине сделалось прежним: страстным и нежным. Малыгина вновь была счастлива. Однажды, когда они возвращались из ресторана, где женщина выпила две рюмки водки и кофе с ликером, она уверенно заявила: – Я достану еще денег. Ты только люби меня. Не бросай. – А если потребуется кого-то убить – убьешь? – приостановившись, пристально посмотрел на Екатерину Артемий Левандовский. – Убью, – решительно заявила Малыгина. Наутро, не вылезая из постели, Левандовский закурил папиросу, пустил дым в потолок и, посмотрев на Екатерину, прижавшуюся к его боку, не без интереса поинтересовался насмешливо: – Ну, и кого ты намерена убить и как? Бабьи бредни? Артемий был почти уверен, что вопрос поставит Екатерину в тупик, – обыкновенный пьяный бабий треп! Слыхал подобное не однажды! Но Малыгина, приподняв голову, внимательно посмотрела на Левандовского и твердо ответила: – А ты зря смеешься… Кое-кто на примете у меня уже имеется. Он холост и живет один. А убью я его вот этим, – указала она на лежавшую у дивана двухкилограммовую гантель, с которой занимался Левандовский, залечивая раненное плечо. – Хм, – негромко протянул Левандовский и призадумался. В голосе женщины было нечто такое, что позволяло поверить. Поднявшись, он вышел в неосвещенную прихожую и швырнул в металлическое ведро окурок, брызнувший ворохом мелких искр. – Похоже, что ты и в самом деле ненормальная. На следующий день ближе к обеду Малыгина отправилась на улицу Чернышевского, где напротив здания Верховного суда проживал в бывшем доходном купеческом доме хозяин коммерческого ресторана в парке отдыха «Черное озеро» Самуил Яковлевич Якунин. Кажется, ему еще принадлежала парочка коммерческих магазинов на улице Баумана, но это не суть важно. А главным являлось то, что Екатерина решила действовать по задуманному плану. Она решительно поднялась на третий этаж и дважды покрутила звонок квартиры № 24. На звонок дверь открыл поджарый седеющий мужчина с горделивой осанкой и услышал: – Самуил, ты хотел, чтобы я пришла. Ну вот я здесь. Прежде они были хорошо знакомы, весьма мило общались при встрече, но на все приглашения посетить его холостяцкую квартиру и выпить по бокалу шампанского Екатерина отвечала неизменным отказом. Не виделись они более года. Срок, конечно же, немалый, чтобы размышлять о прежних симпатиях, но Екатерина почему-то была уверена, что Самуил Яковлевич ее не позабыл. Якунин, увидев в дверях женщину, которая прежде ему нравилась, не сумел сдержать удивления: – Ты? Очень неожиданно. За прошедший год Екатерина сильно подурнела. Исхудала. В больших карих глазах прочитывалась скорбь, которую невозможно было скрыть даже натужной улыбкой. – Рада, что ты меня узнал. Хотя, мне кажется, за последний год я немного изменилась… Позволь пройти, – произнесла Екатерина и уверенно шагнула в коридор, заставив Самуила Яковлевича потесниться. – У тебя так тепло, я вся продрогла. Позволь я сниму пальто, – принялась Малыгина расстегивать верхние пуговицы пальто, держа одну руку с гантелью в кармане. – Катя, не стоит снимать верхнюю одежду, я сейчас очень занят, но я готов выслушать тебя тут, – как можно любезнее проговорил Якунин. – Ты будешь держать меня в передней? – удивленно спросила Екатерина, нахмурив брови. – И где же твои прежние манеры? У нас совсем перевелись рыцари. – Понимаешь, я не один, – виновато улыбнулся Самуил Яковлевич. – Я сожалею. Его слова сбили решительный настрой Малыгиной, и она разжала вспотевшую ладонь, в которой была зажата гантель. – Вот как… А кто у тебя? – поинтересовалась она. – Женщина… С которой у меня очень теплые отношения. Ну, не век же мне тебя ждать, когда ты соизволишь ответить на мое приглашение, то шампанское уже давно выдохлось, – последовал немедленный ответ. В словах Самуила Яковлевича был весомый аргумент, поэтому Екатерина не стала еще что-либо говорить и твердо заявила о том, зачем она и пришла: – Самуил, сейчас я в сложном положении. Мне очень нужны деньги. Якунин заморгал и, подумав, полез в карман своего пальто, висящего на вешалке. – Возьми, – протянул он Малыгиной две помятые десятки. – Больше у меня тут все равно нет… Извини.