– Что, по-вашему, означает «приставал»? – с неприязнью посмотрел на майора милиции Волосюк. – Ну, скажем, оказывали ей особые знаки внимания, какие обычно делаются в отношении взрослой женщины, – подобрал нужные слова (как ему показалось) Щелкунов. – Подарками разными одаривали… – Полнейшее и бессовестное вранье, – безапелляционно объявил Николай Григорьевич, нахмурившись. – Мое отношение к Моте не было вниманием, как вы выразились, как к «взрослой женщине». Это было обычное внимание к обделенному лаской ребенку, к сироте, которую ты видишь каждый день и как-то хочешь облегчить ее нелегкую судьбу. Как же без этого? Конфетами, бывало, угощал, гостинцами разными… Подарки небольшие делал. Что в том зазорного, если ты даришь ребенку какую-то безделушку? Тем более что для меня это ничего не стоило. Сущие копейки! Слава богу, что и зарабатывал неплохо. На всех хватало. Ее дед очень многое сделал для артели, особенно в самом начале ее становления, – как я должен к его внучке относиться? Только благожелательно. Деньги, бывало, мелкие давал для разных детских надобностей. Конфеты, там, купить или мороженое… – Позолоченные сережки ну никак не относятся ни к гостинцам, ни к «незначительным подаркам», – заключил Виталий Викторович и уперся взглядом в Николая Григорьевича, стараясь приметить любые изменения в его лице, которые могли бы указывать на волнение или, напротив, говорить о спокойствии и невозмутимости. – Вы знаете, почему я сережки ей подарил? – Почему же? – Мочки ушей Мотя себе давно уже проколола, вот только вместо сережек шелковые нитки в ушах носила и все время эту нить подкручивала, чтобы нитка не слетела. О сережках девочка мечтала… Думаете, я просто так на это смотреть, что ли, стану? Жалко мне было девчонку. У меня детей нет. Привязался к ней как-то. Все думал: вот моя дочка такая уже была бы, если бы у меня все с супругой заладилось… Вот и подарил я Матрене серьги, о которых вы все говорите. А чтобы люди чего не подумали, народ-то у нас языкастый, подарил их на Новый год, – ответил Волосюк, ничуть не смутившись, что, конечно, заметил майор Щелкунов, столь внимательно следивший за выражением лица Николая Григорьевича. – К тому же Мотя, как и ее дед, считалась работником артели: дед сторожил контору, заготавливал дрова, печь топил по зимам, а то и весной или осенью, когда холодно бывало. Матрена иногда подменяла торгового агента в конторе: принимала заявки и знакомила посетителей с нашим ассортиментом. И еще во многом помогала деду. Я ценил ее как девочку честную, способную и трудолюбивую, из которой позже может вырасти ценный работник. А потом, я разным служащим артели делал подарки на Новый год. Выписывал премии, к примеру. Или продукцию нашего кооператива дарил. В прошедший год нескольким рабочим были подарены серебряные портсигары, – в свою очередь в упор посмотрел на майора милиции руководитель промысловой артели. – И что? – Нет, ничего, – качнул головой Виталий Викторович, внутренне признавая правоту слов Николая Волосюка. – Ну, коли вы так хорошо относились к Матрене Поздняковой, что ж вы к ее трупу-то ни разу не подошли? И старшина Окулов, ваш участковый уполномоченный, и майор Темирзяев, что приехал на осмотр трупа с бригадой, неоднократно просили вас это сделать. Но вы прямо ни в какую, а ведь вы не робкого десятка, – заметил Щелкунов, приготовившись услышать самые нелепые оправдания. – Не хотел я на нее мертвую смотреть, – нахмурившись, процедил сквозь зубы Николай Григорьевич. – Ведь она была такая живая, непосредственная, очень жизнерадостная, а тут такое… Пусть лучше она мне другой запомнится. – Ладно, предположим, что так оно и есть, а что ж вы тогда вечером четырнадцатого февраля в контору-то воротились? – остро глянул на арестованного Виталий Викторович. – Так не возвращался я, – уверенно выдержав взгляд майора, ответил Волосюк. – Имеются свидетельские показания, что вы все же вернулись в контору, – изрек Щелкунов голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Что вы на это скажете? – Да это Марфушка Лукоянова на меня поклеп возводит, – усмехнулся Николай Григорьевич. – Я уже говорил предыдущему майору, что она за воротник любит закладывать. Небось опять нетрезвая была. Вот и померещилось ей с пьяных глаз. Не возвращался я в контору, – твердо произнес Волосюк. – Нечего мне было там делать, поскольку с бухгалтером Рауде мы все неотложные дела выполнили. А вот на ступеньках я немного постоял, не сразу домой пошел, задумался что-то. – И о чем же вы задумались? – задал вопрос Виталий Викторович, не ожидая, что получит точный ответ. – Не помню уже, – ответил Волосюк, слегка посуровев. А и правда: не обязан человек помнить то, о чем он думал неделю назад. Волосюка, какое-то время стоявшего на ступенях лестницы, ведущей со второго этажа дома на первый, видел Петр Наумович Герцингер – свидетель, проживающий в соседнем доме. Но в этом случае следовало сделать небольшую поправочку: очевидцу сто лет в обед и он крепко глуховат, однако показания он дал, а в них существенная фраза: «Я видел, как он (то бишь Волосюк) стоит на ступеньках и думает о чем-то, облокачиваясь на перила». Словом, подозрения на Николая Григорьевича Волосюка имелись твердые и вполне обоснованные. А с другой стороны, ни улик, изобличающих его в убийстве и попытке изнасилования Матрены Поздняковой, ни прямых доказательств не имелось. Предстояло еще работать и работать. – Кто, на ваш взгляд, мог убить Матрену Позднякову? – продолжил допрос майор Щелкунов. – У меня нет никаких мыслей по этому поводу, – хмуро произнес Николай Волосюк. – Судя по тому, как она лежала, ее пытались изнасиловать… Преступник не осуществил своих намерений, возможно, что его кто-то спугнул. Может, вам известны люди, склонные к таким насильственным действиям? – задал новый вопрос Виталий Викторович. – Даже не знаю, кто на такое способен… Да и нет в моем окружении таких людей. А потом, следует ли их назвать людьми? – не сразу ответил председатель артели. – Ничего дельного подсказать вам не могу. И вообще, Матрена была очень открытая и веселая девочка. Ей никто не желал зла. В слободе ее все любили. Она со всеми здоровалась, открытая была. Буквально через дорогу «здрасте» кричала. – Я не сказал, что преступник должен быть в вашем окружении, – заметил Щелкунов. – Возможно, что убийца мог быть пришлым, со стороны. Вы не замечали в последнее время каких-нибудь посторонних лиц близ вашей конторы? – Чужой – он сразу виден… Я бы его заприметил, – прозвучал вполне конкретный ответ. – А вот скажите мне, Николай, вы не замечали в окрестностях женщину лет тридцати, худощавую, в плохоньком пальто, с саквояжем, похожим на докторский? – вспомнил майор Щелкунов про вопрос, который он решил задавать всем свидетелям. – Хм, вот вы про пальто меня спросили… – остро глянул Николай Волосюк на майора. – А я вот что подумал: а у кого нынче хорошее пальто? Народ в драном и латаном ходит! В том, что до войны носили. Швейные фабрики шинели да гимнастерки для фронта шили. Про гражданскую одежду совсем забыли. Вот только сейчас эта цивильная одежда стала понемногу появляться, да и то на рынках. Так что плохоньким пальто никого не удивишь. А если мои работники стали одеваться немного лучше, чем остальные, так я только рад этому. Хоть как-то людям могу помочь. Да и саквояжа я никакого не видел… Тем более в руках у женщины. Такие вещи как-то сразу запоминаются. * * * Миновала неделя, и о произошедшем убийстве стали говорить уже меньше. Участковый уполномоченный старшина Окулов занимался текущими делами: поступали жалобы, что в слободе стали красть развешанное во дворах белье. По сравнению с тяжкими преступлениями, конечно, мелочь, но это совершенно не означает, что от воровства следовало отмахнуться. Преступников надлежало отыскать и привлечь к уголовной ответственности. Стук в дверь раздался в тот момент, когда старшина перечитывал очередное заявление. – Войдите, – произнес участковый уполномоченный, отодвинув заявление в сторону. Слегка робея, в кабинет вошла миловидная, средних лет женщина. – У меня к вам не совсем обычное дело, – произнесла она, глядя на старшину Окулова. – Представьтесь, пожалуйста. – Меня зовут Митрошина Наталья Сергеевна, я проживаю в Ямской слободе. – Я вас внимательно слушаю, Наталья Сергеевна, – промолвил участковый. – Присаживайтесь. Женщина присела на крепкий, с толстыми ножками стул и продолжила: – Дело в том, что меня пытаются склонить к лжесвидетельству, – заявила Митрошина. – Так… И кто это? Расскажите поподробнее. – Соболева Любовь Михайловна. Моя давняя приятельница… Она также проживает в Ямской слободе, но на улице Посадской. Так вот, она меня просила, чтобы я дала показания в пользу Николая Волосюка. Того самого, что взят под стражу и обвиняется в убийстве девочки в конторе артели «Путь Октября». – Понятно, – сказал старшина. – Будто бы я видела, как Волосюк вечером в субботу, четырнадцатого февраля, выйдя из конторы артели в районе половины девятого, постоял немного на ступенях, задумавшись о чем-то, после чего спустился на первый этаж и прошел к себе в квартиру, из которой после уже не выходил. А если мне вдруг зададут вопрос, откуда мне все это известно, то я должна буду ответить, что я больше получаса на лавочке сидела в точности напротив дома артели, своего мужчину ожидаючи, и все самолично видела. А еще она меня предупредила, что могут спросить, кто мой мужчина. А это Геннадий Маслов. Мы действительно с ним встречаемся… Я его предупредить должна буду, что он мне свидание назначил. А не пришел потому, поскольку вдрызг напился и неожиданно для себя уснул. Просто прилег на кровать и забылся. – Та-ак… И какую сумму вам обещала за это гражданка Соболева? – поинтересовался участковый уполномоченный. – Три тысячи рублей, – этими словами завершила свой рассказ Наталья Митрошина и посмотрела на старшину милиции Окулова честным взглядом. – Спасибо за сигнал, – ответил Окулов. – Мы примем соответствующие меры, а сейчас напишите на бумаге все, что вы мне рассказали. Вот вам листок бумаги, вот вам карандаш, – поднял он со стола половинку простого карандаша. – Не торопитесь, пишите обстоятельно. Написав сказанное, женщина попрощалась и вышла. Ситуация выглядела неоднозначной. Никогда прежде участковый Окулов не сталкивался с подобными заявлениями. Положив исписанный лист бумаги в свободную папку, Захар Афанасьевич взял телефонную трубку и доложил о гражданке Наталье Митрошиной и ее заявлении о подстрекательстве к лжесвидетельству своему прямому начальнику майору Темирзяеву. Выслушав Окулова, Марат Абдуллович сказал: – Я ведь не занимаюсь сейчас этим делом, у меня его забрало городское управление. Сейчас его ведет начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством майор Щелкунов. Вот пусть он и разбирается. Ты обратись к нему и отдай заявление, – посоветовал Темирзяев. – Мужик он неплохой, поймет все правильно. Одевшись, старшина вышел за порог прямо в разыгравшуюся метель и направился в городское управление. Виталий Викторович выслушал старшину Окулова очень внимательно. И когда участковый в конце своего рассказа упомянул как бы ненароком, что эта Любовь Соболева является хорошей подругой Алевтины Волосюк, произнес: – А не думаете ли вы, Захар Афанасьевич, что инициатива дачи ложных свидетельских показаний, предоставляющих алиби Николаю Волосюку на время убийства Матрены Поздняковой, исходит от его супруги? Ведь она – единственное заинтересованное лицо в этом. – Именно так я и подумал, – заявил участковый. – Поэтому как только выслушал Митрошину, так сразу пошел докладывать начальству. – И правильно сделали, – резюмировал Виталий Викторович, уже наметив для себя план дальнейших действий. * * * Первой майор Щелкунов решил допросить Любовь Соболеву, вызвав ее в отдел повесткой. Женщина пришла на следующий день в точно обозначенное время и выглядела слегка взволнованной. После формальных вопросов, с которых начинают всякий допрос, Виталий Викторович произнес: – У нас имеются свидетельские показания в том, что вы, Любовь Михайловна, подговаривали свою знакомую Наталью Митрошину пойти в милицию и дать показания, которые бы обеспечивали алиби гражданину Волосюку на момент убийства Матрены Поздняковой. – И в чем же заключаются эти показания? – нахмурилась Соболева. – Будто Наталья Митрошина четырнадцатого февраля этого года, сидя на лавочке в привокзальном скверике и ожидая своего молодого человека более тридцати минут, видела, как из конторы артели «Путь Октября» в районе половины девятого вечера вышел ее председатель Волосюк. Он будто бы постоял какое-то время на ступенях, о чем-то размышляя, после чего ушел к себе в квартиру и в ближайшее время из нее не выходил. За это вы обещали Митрошиной три тысячи рублей… – Какая откровенная ложь! – безапелляционно заявила Соболева, и в ее голосе майор Щелкунов услышал явные металлические нотки. – Ничего подобного я не говорила и никого не подговаривала. И никаких денег никому не обещала. Да вы сами подумайте, откуда у меня такие деньги? – посмотрела на Виталия Викторовича Любовь Михайловна чистым взглядом. – Я едва концы с концами свожу! Отрицательный ответ был ожидаемым. Виталий Викторович сделал вид, что сомневается в показаниях Митрошиной, хотя и весьма похожих на правду. Когда показания одного свидетеля кардинально противоречат свидетельствам другого, то проверять их особенно сложно. Часто приходится доверять интуиции. Но, опираясь на профессиональный опыт, Щелкунов больше склонялся к тому, что Любовь Соболева лукавила. Однако ощущения к делу не пришьешь. – Тогда у меня возникает вопрос: если Митрошина обманывает, то какой в этом смысл? – тоном человека, единственной целью которого является желание во всем разобраться, спросил майор. – Даже не знаю, – удивленно промолвила Любовь Михайловна. – Это вам лучше у нее спросить. В прошлом году весной она у меня пятьдесят рублей занимала, да так и не отдала. Может, поэтому? – вскинула на Виталия Викторовича большие глаза допрашиваемая Соболева. – Так это она у вас занимала, а не вы у нее, – ответил Щелкунов. – Чего ей обижаться? – А оно так и бывает, – охотно попыталась растолковать собеседнику Любовь Михайловна тайны человеческой психологии. – Должники часто вместо благодарности испытывают неприязнь к тем, кто одолжил им денег. Ведь их надо возвращать. А это не всегда получается легко… Берешь как бы из своего кармана. – Возможно, вы и правы. Можете идти, – произнес Щелкунов, отметив, как с облегчением выдохнула Соболева. Состоявшийся разговор ничего не принес. Через полчаса подошла Алевтина Волосюк. В кабинет она вошла несмело, буквально проверяя каждую половицу осторожным шагом.