Осмотр трупа был тщательным и производился довольно длительное время. После чего в бумагах следователя Кикина при участии судмедэксперта Барановского появилась следующая запись… «Гражданка Матрена Кирилловна Позднякова, четырнадцати лет, роста среднего, телосложения худощавого. Волосы темно-русые, нос с небольшой горбинкой, лицо белое, с правильным овалом. Тело ее обнаружено утром в воскресенье пятнадцатого февраля 1948 года в районе девяти часов на диване в жилой комнате второго этажа здания, занимаемого промысловым кооперативом «Путь Октября», совершенно холодным. Путем визуального осмотра и ощупывания были определены конкретные признаки окоченения групп мышц, что позволяет определить время наступления смерти. Предположительно, убийство произошло в субботу четырнадцатого февраля от двадцати одного до двадцати трех часов. Волосы на голове покойной растрепаны и всклокочены, с большим наличием в них крови, которая успела загустеть. Левая рука лежит ровно вдоль тела. Ее ладонь неплотно сжата в кулак. Правая рука свешивается с дивана, пальцами касаясь пола. Обе ноги заброшены на диванный валик и раздвинуты. Под левым глазом имеется весьма глубокая ссадина длиною два с половиной сантиметра. Левое веко и левый же висок сине-багрового цвета с припухлостью кожи, возможно, от удара кулаком или иным твердым предметом. Посередине лба проникающая рана неправильного очертания, в глубине которой прощупывается кость. Еще одна схожая рана имеется на затылке. Оба ранения, одно из которых и могло вызвать смерть, нанесены тупым тяжелым предметом овальной формы с ограниченной поверхностью. На слизистой оболочке верхней губы кровавая ссадина величиною с сантиметр. На верхней части шеи с левой стороны довольно глубокая царапина длиною около трех сантиметров. Грудная клетка сформирована правильно, грудные железы развиты соответственно возрасту. Живот слегка вздут. На левой ноге сине-багровое пятно посередине коленной чашечки и две ссадины не более одного сантиметра в длину. Каких-либо иных телесных повреждений не обнаружено. Наружные половые органы покрыты густым пушком, половая расщелина закрыта сближенными между собой большими детородными губами. Цвет их естественный. Задняя спайка больших губ гладкая. Каких-либо повреждений и признаков крови на больших детородных губах не обнаружено. Малые губы спрятаны за большими. Цвет их бледный, складок и повреждений не имеют. Девственная плева кольцевидной формы, без следов надрыва и кровоподтеков. Покойная одета в белые шерстяные чулки, лиловую шерстяную юбку и шерстяную кофточку салатового цвета, на правом рукаве которой в самом низу имеется кровавое пятно размером с донышко чайного стакана. Под кофточкой и юбкой – белая полотняная рубашка и байковые теплые рейтузы розового цвета. На них спереди с левой стороны присутствует бурое пятно размером с булавочную головку. Низ рубашки и задняя часть рейтуз запачканы обильными испражнениями, случившимися либо от испытываемого прижизненного страха, либо после посмертного опорожнения кишечника. Диван в том месте, где лежала голова убитой, обильно пропитан кровью. Под этим местом, вследствие протекания, имеются пятна крови и на полу. В прочих частях комнаты следов крови не обнаружено…» Покуда участковый уполномоченный старшина Окулов и следователь Кикин занимались опросом свидетелей, начальник городского отделения милиции майор Марат Темирзяев, на земле которого случилось убийство девочки Матрены Поздняковой с возможным покушением на изнасилование, ходил по помещениям конторы артели и размышлял. А подумать было о чем, ибо что-то в этом деле – и начальник городского отделения милиции это чувствовал всем своим нутром – не склеивалось. Что-то было не так. Не походил нынешний случай на те, с которыми Марату Абдулловичу приходилось сталкиваться прежде за время службы. Вроде бы получалось, что произошло банальное ограбление с убийством, каковые в Казани, увы, случались в последние месяцы нередко. Неустановленный преступник проник в помещение конторы через входную дверь, которую, по всей видимости, ему открыли. Откуда следует такой вывод? Убийство приходилось на вечер субботы, когда рабочий день закончен, и входная дверь была закрыта кроме ключа еще и на крюк, для усиления, как всегда поступали Поздняковы. Ведь контора ювелирно-художественной артели была еще и их квартирой, где они жили. А тут еще Матрена оставалась одна, поскольку дед ее уехал еще в пятницу в город Куйбышев навестить свою приболевшую сестру и вернуться обещал только в воскресенье вечером. Конечно же, Мотя заперла дверь на ключ и накинула крюк. Значит, в субботу вечером девочка впустила того, кого хорошо знала и кому доверяла. Иному человеку она бы попросту не открыла дверь. И тому есть примеры. Свидетельница Имамова, одна из тех пятерых, которые первыми попали в злополучное воскресное утро в контору артели и увидели труп Моти, показала на допросе, что однажды Матрена, когда одна оставалась в конторе, не пустила в нее бухгалтера Рауде в половине девятого вечера забрать нужные документы, сказав, чтобы тот приходил завтра утром. И это несмотря на то, что артельный бухгалтер долго и нудно уговаривал девочку, несомненно узнавшую его по голосу, открыть ему. Чего уж тогда говорить о совершенно посторонних людях! Таковым в нерабочее время доступ на второй этаж был наглухо закрыт, и все прекрасно об этом знали. И вообще, Матрена была подростком организованным, благоразумным и весьма рассудительным, что отметили буквально все опрошенные свидетели, которые ее знали. Выходит, что убил ее человек, хорошо ей знакомый. По крайней мере, доверяла она этому знакомому больше, нежели тому же артельному бухгалтеру Рауде. Отсюда следует вывод – преступника следует искать в окружении покойной Матрены. Еще один немаловажный момент: почему Мотю убили не в передней и не в коридоре? Она открывает дверь, впускает знакомого ей человека в помещение конторы, некоторое время идет вместе с ним и только потом получает смертельный удар по голове. После чего убийца преспокойно и очень хладнокровно начинает собирать все ценное в свою котомку. Зачем понадобилось грабителю тащить Мотю, скорее всего, на руках в жилую комнату, класть ее на диван и добивать уже в лежачем положении? Почему из витрин в первой комнате конторы не похищено ни одной ценной вещи? Ведь так просто было разбить стеклянные двери и вытащить все ценное, что находилось в витрине! А там, по словам председателя артели Николая Волосюка, разных ювелирных и весьма дорогих вещей было на сумму не менее двух с половиной тысяч рубликов! Если же преступник испугался возможного шума, который может произвести бьющееся стекло, то вполне реально было отыскать ключ от дверей витрины, ведь она в часы работы конторы стояла незапертой и ключ от стеклянных дверей, по всей видимости, находился в столе торгового агента. Почему, опять же, не вскрыт несгораемый шкаф, в котором, надо полагать, находились настоящие деньги, а не те похищенные жалкие шестьсот восемьдесят рублей, что меньше месячного довольствия простого оперуполномоченного? Судя по всему, не было предпринято даже попытки вскрыть металлический шкаф. Что это за грабитель такой, что не имеет желания завладеть ювелирными изделиями, которые можно впоследствии выгодно продать, и даже не пытается вскрыть несгораемый шкаф, в котором наверняка находятся немалые деньги и, возможно, самые дорогие ювелирные изделия артели? А может, его кто-то спугнул, постучавшись в дверь, после чего он решил немедленно ретироваться? А может, дело вовсе не в ограблении конторы? И убийство Моти совершено вовсе не с целью последующего ограбления, а по каким-то иным, возможно личным, причинам, о которых следствие пока не догадывается? Может, хотели сначала что-то выяснить у нее, поговорить, поэтому-то ее и унесли в жилую комнату и положили на диван. А похищение из ящика председательского стола денег в размере шестисот восьмидесяти рублей и золотых часов совершено для того, чтобы направить следствие по ложному пути?.. Что ж, все эти вопросы еще раз указывают на то, что следует шерстить всех тех, кто находился в окружении Матрены, был ей наиболее близок и кому она безоговорочно доверяла… Глава 2 Ямская слобода – это вам не хухры-мухры Улица Ухтомского, на которой стоял каменный двухэтажный дом, где размещалась ювелирно-художественная артель «Путь Октября», до революции называлась Первой Ямской. Это потому, что находилась эта улица на территории Ямской слободы – одной из старейших городских слобод. Еще в середине шестнадцатого века за Протокой, где начинался большак, ведущий в западные земли Руси, возникло поселение из охочих людей, обеспечивающих извоз и почтовую гоньбу. То бишь ямщиков, содержащих лошадей, что отвозили в назначенные места почту, грузы и государевых людей, спешащих по казенной надобности. А это вам не какое-то там баловство… С течением времени селение все более разрасталось, расширяя свои границы и захватывая заливные пойменные луга близ Волги, которые превращались помалу в огороды и места для выпаса скота. Благо, что трава там всегда росла высокая и очень сочная. В селении образовались улицы, переулки, тупики. Возникло и вполне логичное название – Ямская слобода. А в первой половине восемнадцатого века слобода вошла в границы города, поскольку находилась недалеко от центра, то есть Кремля. Хотя… Вряд ли от такой экспансии город в чем-то выиграл, кроме разве что увеличения территории. Поскольку в Ямской слободе селились уже не только ямщики и прочие государевы люди, но и остальная публика, зачастую неопределенных занятий и с малым достатком, причем нередко весьма сомнительного, а то и просто темного происхождения. Для порядка в Ямской слободе держали пару городовых, больше занимавшихся мздоимством, нежели исполнением своих первоочередных обязанностей. Городские власти на слободу мало обращали внимания, смотрели буквально вполглаза, да и то всегда без большой охоты. Их не очень-то беспокоили порядок и чистота на окраинах Казани, поскольку нелегко было обеспечивать аккуратность и на центральных городских улицах. Люди-то, пусть и хорошо одетые и со значительным достатком, по природе своей мало отличались от тех, что проживали в городских слободах. Да и чиновные визитеры из столицы, что время от времени посещали город, проезжали лишь по центральным городским улицам и останавливались исключительно в домах знати. Оттого и ведать не ведали, что делается в городских слободах. Ну ежели только раз в год, а то и реже того посетит слободу какой-либо средней руки чин из комиссии городской думы, да и то в какой-нибудь из летних месяцев, поскольку по весне или осени здесь из-за непролазной грязи ни пройти (разве что на высоких ходулях, чем неизменно пользовались местные жители), ни проехать. И далее этот невысокий чин, исполнив докучливую обязанность, напишет в отчете, что, дескать, Ямская слобода – местность пыльная и весьма неустроенная в бытовом отношении. С плохими-де немощеными дорогами и с худыми домами сельского типа, среди которых если и имеются каменные дома, так это непременно какие-нибудь склады или рабочие казармы. Либо дешевые ночлежки, где рабочий люд знается с гулящими девками и пропивает полученную копеечку. И держатели таких ночлежек должного порядку не поддерживают и принципы санитарии совершенно не блюдут. Для обсуждения отчета визитера соберется думская комиссия, посудачит в глубокой задумчивости о том да о сем и примет решение поручить полицейским чинам навести приличествующий городскому поселению порядок и по наведении оного доложить. Полицейские чины, конечно же, слободу посетят и на собственников домов, что не обеспечивают санитарно-гигиенический порядок, наложат подобающие штрафы, и часто немалые. Однако на том все и завершится до следующего визита в слободу, который закончится аналогичным отчетом, который затем попадет в архив и будет пылиться до тех беспросветных пор, покуда его не изгрызут в труху мыши. После чего его попросту выкинут на городскую свалку. А порядку в слободе как не бывало, так и нет. И целыми десятилетиями в ней ровным счетом ничего не меняется. Вот разве что в худшую сторону, как это нередко бывает в провинциальных городах России. Ну какой может быть порядок там, где в количествах, намного превышающих среднюю норму, проживают тяжкие пропойцы, нищие, мошенники, бывшие каторжане и жуликоватые личности, которых хлебом не корми, но дай кого-нибудь облапошить? Тем, собственно, и проживали. Достаточно в Ямской слободе было и падших женщин из числа солдаток или незамужних. Так что ежели кому захочется заполучить низменных удовольствий – так будьте добры пожаловать сюда, в Ямскую слободу. Здесь тебя накормят, напоят и на кушетку уложат с местной распутной мамзелькой, берущей за доставление удовольствия совсем недорого, всего-то тридцать копеек. Даже три выстроенные в Ямской слободе одна за другой мурованные церквушки не сделали благочестивым ее население, хотя и имели предостаточное количество прихожан. Да что там говорить, ежели супротив двух храмов с золочеными куполами, в точности через дорогу и слегка наискосок, стояли питейные заведения, где в любое время дня и ночи можно было купить водку и хорошую закусь. А немного поодаль от третьей церкви имелось двухэтажное каменное здание, в котором размещался «веселый дом» с падшими девками, музыкой, вином и водкой. Во второй половине девятнадцатого века в слободе стали строиться небольшие фабрики и заводы. А вместе с ними стали появляться и купеческие домовладения. Слобода крепла, богатела. Появилось немало состоятельных людей. За заводами да фабриками и накопленным добром нужен постоянный хозяйский глаз. Вот и сыновья купца второй гильдии Осипа Терентьевича Тихомирнова, Василий и Иван, выстроили на Первой Ямской улице (главной в слободе) каменный двухэтажный особняк с мезонином. Недалече от него поставили стекольный заводик – лили в специальных машинах колерные бутылки – пивные, ликерные, водочные, для шампанского и для аглицкой горькой настойки, что приводит в тонус желудок и будит нешуточный аппетит. А еще изготавливали разных фасонов фужеры, рюмки, стопки, стаканы и прочую стеклянную посуду из цветного и бесцветного стекла. После Октябрьской революции стекольный завод, где директором некоторое время был один из сыновей Осипа Терентьевича, был национализирован. Перемены на пользу не пошли, предприятие стало потихоньку сбавлять обороты, и к началу сорокового года его и вовсе остановили за ненадобностью. Наследники купца Осипа Терентьевича Тихомирнова бесследно исчезли. Кто-то говорил, что они в начале двадцатых уехали за границу, кто-то заявлял, что обоих братьев с семьями расстреляли недалеко от железнодорожной насыпи чекисты. Опустевший же дом Тихомирновых передали в распоряжение областного земельного управления, и там довольно долгое время проживал работный люд Фабрики кинопленки № 8. К началу сороковых годов фабрика разрослась, сделалась одной из ведущих в своей отрасли и построила рядом со своим производством два больших общежития для рабочих и служащих. И фабричные рабочие съехали из дома в Ямской слободе, поскольку уж слишком долго приходилось добираться им до места работы. Весной сорок первого года дом Тихомирновых на бывшей Первой Ямской основательно подремонтировали, в некоторых местах поменяли кладку, покрасили фасад и устроили в нем две отдельные жилые квартиры: трехкомнатную на втором этаже и однокомнатную на первом. Вскоре обе квартиры были заселены. Второй этаж дома заняла семья инженеров, состоящая из Кирилла и Марины Поздняковых, их сына-подростка Матвея, малолетней дочери Матрены и отца Марины – Степана Кирилловича. Первый этаж заняла семья Волосюк, состоящая из двух человек: отставного майора внутренней охраны Волосюка Николая Григорьевича и его супруги Алевтины Васильевны. Их однокомнатная квартира занимала меньшую часть первого этажа дома. А большая являлась складским помещением для готовой продукции бывшего стекольного завода. На тот момент там складировалась разбитая деревянная тара, предназначаемая, очевидно, для починки, до которой никак не доходили руки. Пожил в новой трехкомнатной квартире инженер Кирилл Поздняков совсем недолго: в июле одна тысяча девятьсот сорок первого года, как и многие его сверстники, он был призван на фронт. И в одном из первых же боев с немцами, где-то в районе Киевской области, пропал без вести. Марина после получения горестной вести продолжала ждать его всю войну и весь послевоенный сорок шестой год, надеясь, что в один распрекрасный день ее Кирюша вернется живой и здоровый. Подняла вместе со своим отцом детей и даже поженила сына Матвея на хорошей девушке по имени Галина. В том же сорок шестом году Матвей Поздняков по распределению после окончания техникума уехал вместе с женой в город Актюбинск на завод ферросплавов, где получил должность технолога. А как закончился сорок шестой год, Марина, потеряв веру в возвращение мужа, крепко запила. И пила не как мужик – запоями, после которых случается когда кратенький, а когда и внушительный перерыв и снова продолжительный запой, – а каждый день. Без всяких перерывов. И в начале марта сорок седьмого года ее нашли замерзшей в сугробе на пустыре метрах в трехстах от тихомирновского дома. Бабы, они ведь спиваются быстрее мужиков. И кончают плохо тоже быстрее… Той же весной сорок седьмого года, уже в мае месяце, в самом его начале, между насельниками дома купцов Тихомирновых состоялся откровенный разговор. Николай Григорьевич Волосюк по-соседски вышел с предложением к Степану Кирилловичу Позднякову об организации ювелирной артели (ювелирно-художественной – это чтобы она подпадала под определение промысел) в их доме. Дескать, помещения имеются, возможности и желание также наличествуют; толковые мастера тоже найдутся. Так почему бы не попробовать? – Ты ведь, Степан Кириллович, когда-то работал в подобной артели? – посмотрел на Позднякова отставной майор внутренней охраны Волосюк. – Помнишь, ты как-то мне рассказывал, что вы серебряные крестики лили да иконки для граждан чеканили? – добавил Николай Григорьевич, в упор глядя на Позднякова. – Было дело, – неохотно отвечал Поздняков. – Только ведь это до революции было. Иконки мы разные делали, крестики серебряные, потом разную церковную утварь. Хорошие мастера были. Только где они сейчас? – Ну вот видишь, кому, как не тебе, знать, как надобно в этом деле все надлежащим образом устроить? А разрешение использовать наш дом под прибыльное дело и прочие организационные вопросы я беру на себя, – самоуверенно заверил Степана Кирилловича Николай Волосюк. – А мы что, крестики, иконки и прочую церковную мелочь будем изготовлять? Как тридцать с лишком лет назад? – не без иронической нотки в голосе поинтересовался Поздняков. – Оно как-то в нынешнее время не приветствуется. – Не, пойми меня правильно, тут другое, потому что и время нынче иное, – отмахнулся Николай Григорьевич, не заметив иронии в словах Степана Кирилловича. – Правильно ты говоришь, что спросу особого на такой товар не будет. Да и не разрешит нам никто крестики с иконками выпускать. Это до революции людям было нужно, а теперь народу украшения да безделицы разные нужны, чтобы глаз радовать да себя тешить, – резонно заключил Волосюк. – Народ после войны по-другому жить хочет. И по возможности лучше, чем раньше. Потому как истосковался по нормальной жизни, – добавил он. – И мы в этом станем ему помогать. Что ж в этом плохого? Наоборот, людям помочь нужно. – И что ты собираешься делать? – кажется, начал всерьез воспринимать предложение соседа Степан Кириллович. – Да уж не крестики с образами, – усмехнулся Волосюк и добавил: – К примеру, можно колечки мастерить, цепочки разного плетения, броши, серьги, браслеты, портсигары. Поначалу, конечно, из серебра будем мастерить, а там авось и до золоченых вещиц вскорости дорастем. Предложение Николая Волосюка выглядело вполне разумным. Артели существовали испокон веков и занимались совершенно разным промыслом: от ловли рыбы до изготовления разной галантерейной мелочи, памятных гравировок и дарственных надписей на различного рода сувенирах и подарках. Советские артели, то есть производственные кооперативы в форме добровольно созданного коллективного хозяйства, выпускали и предметы быта, в том числе качественную мебель, и даже радиолы, фотоаппараты и ламповые и детекторные радиоприемники, которые по качеству были ничуть не хуже тех, что выпускали государственные предприятия. А в некоторых случаях даже их превосходили. В годы войны все артели были перепрофилированы на создание вооружений, боевой техники, обмундирования и вещевого имущества для нужд Рабоче-крестьянской Красной армии. Не составили исключение и ювелирно-художественные промысловые кооперативы: вместо галантерейной мелочи, женских украшений и предметов сервировки стола вроде серебряных подстаканников и посеребренных мельхиоровых ложек артели принялись выпускать циферблаты, стрелки к наручным часам и полевым приборам, металлические пуговицы для военной формы и покрытые эмалью воинские знаки отличия. Так продолжалось вплоть до тысяча девятьсот сорок третьего года, когда вышло постановление Совета народных комиссаров РСФСР от седьмого февраля сорок третьего года за номером сто двадцать восемь. Называлось оно вполне определенно: «О мероприятиях по восстановлению и развитию народных художественных промыслов в СССР». Это означало, что ювелирно-художественные промысловые кооперативы получили законодательное право наряду с пуговицами, знаками отличия и часовыми стрелками выпускать товары народного потребления, которые включают в себя брошки, пряжки, портсигары, зажигалки, браслеты для часов, кулоны, цепочки, колечки и прочие изделия, имеющие собирательное название – культпромышленность. На фронте советские войска делали все возможное, чтобы приблизить победу в Великой Отечественной войне, и правительство рассчитывало в скором времени перестроить военную промышленность на мирное производство, где будут преобладать гражданские товары, которые в войну не производились: костюмы, платья, пальто, обувь, шапки и другие товары, столь нужные в повседневной жизни. И кооперативы являлись только первыми ласточками. После войны ювелирно-художественный промысел, зовущийся еще «народным» (и это было по большей части верно), расцвел в полную силу. Чем и решил воспользоваться отставной майор внутренней охраны Николай Григорьевич Волосюк, не привыкший сидеть сложа руки. А и правда: почему не воспользоваться пустующими помещениями первого этажа, что некогда были складом стекольного завода? Тем более что никакой деревянной тары в нем уже не было несколько лет и в помине, поскольку поломанные ящики в годы войны сожгли в топках печей и буржуек, сработанных из железных бочек и водосточных труб. А потом, привлекали цены на данную ювелирно-художественную продукцию. Медные посеребренные сережки – от пяти до семи целковых. Примерно такая же стоимость у посеребренных медных колец. А посеребренные медные пряжки с россыпью прессованных камней? Они стоят целых два червонца! Плохо ли? А теперь прикинем, сколько будут стоить позолоченные женские украшения? Разная там безделица: цепочки, сережки, брошки, кулоны и кольца… А расписная керамическая посуда? Главное – правильно договориться с работниками местного отделения Союзювелирторга, что снабжают ювелирно-художественные артели сырьем. Что тоже вполне решаемо… – А под цех пустующие помещения первого этажа определим, – продолжал Волосюк вдохновенно уговаривать старика соседа дать свое согласие на устройство артели в их доме. – Негоже, что они пустуют, верно? Можно ведь с них и копеечку какую-то получить. Вот Мотя скоро подрастет, она уже и так совсем девушка… Деньги потребуются, чтобы ее приодеть. Приданое нужно будет. А тут сразу богатая невеста! Свадьбу шикарную сыграешь, а еще и молодым кое-что достанется. Похоже, что у Николая Григорьевича дело шло на лад, все продумал, взвесил, мужик-то он хваткий, поэтому и решил дальше ковать железо, покуда горячо. – Если так, то я не против. Главное, чтобы между нами понимание во всем было. Без обмана! – Степан Кириллович, да кто же тебя обманывать-то будет? Мы с тобой еще и договор заключим. Тебя же я еще кое о чем хотел попросить, – продолжил Волосюк мягко, насколько позволял его выработанный на службе майорский голос. – Чтобы ты одну из своих комнат, а лучше две, под контору артели отписал. Ну зачем вам с внучкой целых три комнаты? Пыль копить? А я тебе за это отдельно приплачивать стану… Предложение было вполне приемлемым. Естественно, в зависимости от того, сколько Волосюк будет приплачивать за предоставление жилых комнат под помещения конторы. А потом, внучка скоро девушкой станет. И ей понадобится отдельная комната… – Насчет артели я не против. А вот то, что касается комнат… Мне нужно подумать, – ответил Степан Кириллович. – Посоветуюсь еще с Мотей. – Конечно, посоветуйся, – легко согласился с соседом Волосюк. – Кстати, можно и ее будет пристроить к делу, какую-то денежку станет получать, – как бы ненароком заметил Николай Григорьевич, глядя куда-то мимо собеседника. – Времени это много не займет. Готовить еду нам будет, поручения кое-какие исполнять, может когда и контору сторожить… Все пристроена к делу будет, да и на глазах всегда, так что никто не обидит. Ты ж не против, поди, будешь контору артельную сторожить? Тем более что она через стенку от твоей комнаты будет находиться, – усмехнулся Волосюк так, будто дело было уже решенным. – Не против, конечно, – согласился старик Поздняков. – А еще чем прикажешь заниматься? – Подсказывать мне будешь, что да как делать надо. Особенно на первых порах. Ну а когда людей толковых наберем да производство наладим – тоже без дела не останешься. Помимо того, что контору сторожить станешь, так еще и обязанности истопника выполнять будешь: заниматься добычей и доставкой дров. Без этого тоже никак нельзя. Зимы-то у нас суровые… Короче, – посмотрел на Степана Кирилловича Волосюк, – найдем тебе применение… Без дела не останешься и не на хлеб, а еще и на маслице сможешь заработать. Два дня ходил Николай Григорьевич по присутственным местам, как раньше назывались разного рода разрешающие, запретительные и надзирающие учреждения, осуществляющие прием граждан по разным их надобностям. В первый день вернулся с тремя напечатанными листками документов, на которых стояли подписи и синие печати. На второй день он получил какую-то важную бумагу с водяными знаками и круглую печать артели с деревянной рукоятью. На этом организационные вопросы по открытию промыслового кооператива были решены. Приобретение оборудования, сырья и материалов плюс набор рабочих заняли еще полторы недели. И с конца мая сорок седьмого года ювелирно-художественная артель «Путь Октября» развернула свою деятельность. Поначалу с изготовления исключительно медных изделий. К осени сумели освоить серебрение и изготовление изделий из мельхиора и чистого серебра (на его поставку Волосюку удалось договориться с Союзювелирторгом невероятно быстро), а под конец сорок седьмого года наладили золочение. Особо удавались мастерам серебряные водочные и коньячные стопки, золоченные внутри. Они словно светились изнутри, и напиток в них становился как бы мягче и даже вкуснее. Если такое можно сказать применительно к водке. А еще особым спросом начали пользоваться позолоченные серьги «Звездочка» и «Калачи» и серебряные броши «Голубь» и «Червячок». Так что ювелирно-художественный промысел Николая Волосюка приносил весьма ощутимую прибыль. На что, собственно, председатель артели и строил расчет, открывая свое «народное» предприятие. К этому времени в консультационных услугах Степана Кирилловича Волосюк более не нуждался – Николай Григорьевич мужик был дотошный и сообразительный, которому было достаточно один раз растолковать, чтобы он все понял, намотал на ус и стал умело обходить препятствия, которые неизменно возникают на пути при каждом прибыльном деле. Однако Степан Кириллович, как и обещал Волосюк, без дела не остался. В его обязанности кроме охраны помещений промыслового кооператива «Путь Октября» входила топка этих помещений в зимние и холодные дни и заготовка дров. К последней из обязанностей он приспособился весьма быстро: на подводе, принадлежащей артели, старик ездил на устье Протоки, где марийцы продавали лес. Здесь стояли дровяные сараи, где хранился некондиционный лес, что разгружался по весне, и имелась пилорама, на которой этот лес пилился. За отдельную плату клиенту могли дрова еще и наколоть, и связать. Правда, такая вязанка, довольно небольшая, стоила три рубля, что, как справедливо считал Степан Кириллович, было накладно. Поэтому Поздняков предпочитал колоть дрова самостоятельно, что у него, несмотря на преклонный возраст, покуда получалось вполне сноровисто. Матрена помогала деду сторожить и растапливать печь, дающую тепло на оба этажа. Бывало, сидела в конторе и за торгового агента (в его отсутствие), нередко принимала от посетителей заказы и отпускала гражданам понравившиеся изделия артели. За это она получала семьдесят пять рублей. Степану Кирилловичу председатель артели Волосюк положил четыре с половиной сотни. Да кое-что еще приплачивалось за две комнаты, отданные Поздняковыми под помещения конторы артели. Так что жить можно было вполне сносно. Не бедствовали. Так продолжалось до воскресенья пятнадцатого февраля сорок восьмого года, когда Матрены не стало. Ну как назвать человеком того, у кого поднялась рука на четырнадцатилетнюю девочку? Глава 3 Арест Волосюка Окружение Матрены было небольшим. Школьные подруги; немногочисленные соседи по двору, знавшие девочку с малолетства; еще сам дед, председатель артели Волосюк и люди, что работали в конторе на втором этаже: бухгалтер и торговый агент. Ну если она как-то вечером в нерабочие часы не впустила бухгалтера в контору, то по каким таким причинам она должна впустить его поздним вечером четырнадцатого февраля? А ежели она не впустила бухгалтера, то с какой стати она открыла бы дверь торговому агенту, а уж тем более кому-либо из рядовых работников артели? Да и не входили они в ближайшее окружение Моти. Школьные подруги, такие же малолетки, как и сама Матрена, при первом же разговоре сразу были исключены из числа подозреваемых, каждая из них имела алиби. Смерть Матрены восприняли близко и кроме слез добиться от них чего-либо было невозможно. Остался без ответа вопрос: кто из ее знакомых способен был на ограбление или мог желать смерти девочке? Для соседей по двору смерть Матрены также была большим шоком. После беседы с каждым из них все они были вычеркнуты из числа подозреваемых. Чужих во дворе также не наблюдали. Степан Кириллович Поздняков убить родную внучку, понятное дело, не мог. Конечно, если бы с ним не произошло умопомешательство, какое случилось с неким Федором Богдановым, жителем Ягодной слободы, в декабре сорок седьмого года. Он вдруг взял и раскроил головы четырем своим дочерям. А когда пришел в себя, то постарался обставить дело таким образом, будто бы на его дом напали бандиты. И ведь поначалу ему поверили, так как никто даже подумать не смел, чтобы родной отец, всю войну в одиночестве тянувший своих дочерей, которых безмерно обожал, вдруг мог через два года после войны убить их. Федор Богданов для убедительности, что на его дом напали грабители, и себя порезал в трех местах и едва не истек кровью, что вполне могло случиться, если бы медицинская помощь запоздала хотя бы на полчаса. Делом Богданова занимался отдел по борьбе с бандитизмом городского управления милиции. И тамошним сотрудникам все же удалось доказать, что именно Богданов, и никто иной, лишил жизни своих дочерей. Тогда, потрясенная случившимся, гудела вся Казань: шутка ли – отец убил четырех своих дочерей, уцелевших в тяжелую военную годину благодаря его же стараниям. Не иначе как сдали нервы у мужика, что нередко случается в трудное время, а вместе с ними и мозги. Получается, что и такое бывает… Но совершить преступление Степан Кириллович не мог по одной-единственной причине: на момент убийства он отсутствовал в городе и гостил у приболевшей сестры в Куйбышеве. Значит, следует покамест остановиться на Николае Волосюке… Николай Волосюк был вызван в отделение милиции повесткой. Прошел в кабинет без стеснения, держался уверенно, всем своим видом давая понять, что скрывать от властей ему нечего. Допрашивал его майор Темирзяев едва ли не два часа. Важно было определить его психологическое состояние. Задавал разные и очень неожиданные вопросы, вроде бы никаким образом не относящиеся к делу. – Как вам служилось во внутренней охране? – добродушно поинтересовался Марат Абдуллович. – Хорошо служилось. Мне нравилось. Вы откройте мое личное дело и посмотрите… Ни одного нарекания за службу, одни благодарности. – Да, я изучал. Начальство вас постоянно отмечало. Но я хотел услышать ответ от вас.