Это было самое неподходящее, что только можно сказать о верхних конечностях миссис Лунтвилл, решительно не приспособленных ни к чему более сложному, чем редкие и весьма нервные занятия вышиванием. Кисти упомянутой особы взлетели к потолку, а сама она в полуобмороке откинулась на спинку стула. — О нет, папенька! — в тоне Фелисити прозвучала стальная нотка. — Прошу простить меня за такую деспотическую настойчивость, но ты должен понимать, что дальнейшее пребывание Алексии в этих стенах совершенно неприемлемо. Скандал и без того существенно понизит наши шансы на брак. Ты должен отослать ее отсюда и запретить ей все связи с нашей семьей. Я считаю, нам всем необходимо как можно скорее покинуть Лондон. Скажем, для европейского турне. Ивлин захлопала в ладоши, и Алексии оставалось только гадать, как долго и тщательно Фелисити планировала это маленькое предательство. Она пристально взглянула в неожиданно ставшее безжалостным лицо сестры. Лживая маленькая дрянь! Надо было опрокинуть ей на голову что-нибудь потяжелее рыбы. Сквайр Лунтвилл был несколько озадачен столь откровенной речью Фелисити, но он всегда предпочитал путь наименьшего сопротивления. Он взглянул на лежащую без чувств жену, на гневное лицо дочери и, взвесив все, позвонил дворецкому. — Суилкинс, немедленно поднимитесь наверх и упакуйте вещи леди Маккон. Дворецкий застыл в бесстрастном выражении изумления. — Живо! — резко прикрикнула Фелисити. Суилкинс ретировался. Алексия раздраженно фыркнула. Вот она расскажет Коналлу об этой последней идиотской выходке своих домашних! Почему он… Ах да. Ее гнев погас, заглушенный болью в зияющей ране величиной с оборотня. Чтобы хоть чем-то заполнить эту пустоту, Алексия зачерпнула большой ложкой варенье и, поскольку терять было уже нечего, облизала ее. Вот теперь миссис Лунтвилл и в самом деле лишилась чувств. Сквайр Лунтвилл задумчиво обозрел обмякшее тело жены, а затем, по здравом размышлении, решил оставить ее на время одну и удалился в курительную комнату. Алексия вспомнила о своей корреспонденции. Поскольку ей требовалось отвлечься — всё что угодно, было лучше, чем продолжать перепалку с сестрами, — она взяла одно письмо и сломала печать. До этого момента Алексия и правда думала, что хуже уже ничего быть не может. Печать на письме узнавалась безошибочно: лев и единорог, а между ними корона. Текст внутри был столь же недвусмысленным. Присутствие леди Маккон в Букингемском дворце больше не приветствуется. Королева Англии не может отныне принимать ее у себя. Обязанности леди Маккон как члена Теневого совета приостановлены вплоть до дальнейших распоряжений. Она больше не пользуется доверием и авторитетом у ее величества. Должность маджаха вновь вакантна. Далее Алексию любезно благодарили за оказанные услуги и желали приятного дня. Алексия Маккон весьма решительно встала, вышла из салона и направилась прямиком на кухню, не обращая внимания на изумленных слуг. Почти не замедлив шага, она подошла к огромной железной плите, занимавшей большую часть кухни, и сунула официальное послание в огонь. Оно тут же вспыхнуло и сгорело. Всей душой желая уединения, Алексия не вернулась в салон для завтрака, а ушла в дальнюю гостиную. Ей хотелось запереться в своей комнате, забраться под одеяло и сжаться там в крохотный (ну не такой уж крохотный) комочек. Но она была уже одета, а принципами поступаться не следует даже в самые тяжкие времена. Удивляться было нечему. При всей прогрессивной политике, в отношении морали королева Виктория была весьма консервативна. Она до сих пор носила траур по своему мужу, умершему и ставшему призраком более десяти лет назад. А ведь если есть на свете женщина, которой не идет черный цвет, так это именно королева Виктория. Разумеется, ее величество никак не могла допустить, чтобы леди Маккон продолжала исполнять закулисную роль советника и тайного агента, невзирая на полнейшую секретность этой должности. Теперь, когда леди Маккон сделалась парией в свете, не могло быть даже намека на ее связь с королевой. Утренние новости, вероятно, уже стали всеобщим достоянием. Алексия вздохнула. Кормчий и деван — члены Теневого совета — будут только рады от нее избавиться. Она изрядно осложняла им жизнь. Это тоже входило в ее служебные обязанности. По спине Алексии пробежала дрожь дурного предчувствия. Теперь, когда она осталась без защиты Коналла и стаи Булей, вероятно, обнаружится немало тех, кто предпочел бы видеть ее мертвой. Она позвонила в колокольчик и велела горничной принести ее оружие — парасоль, пока дворецкий не уложил его вместе с другими вещами. Горничная обернулась быстро, и когда любимое дополнение к любому наряду оказалось под рукой, Алексия слегка успокоилась. Ее мысли волей-неволей вернулись к мужу, столь предусмотрительно подарившему ей этот смертоносный аксессуар. Черт его подери, этого Коналла! Почему он ей не поверил? Что из того, что все известные исторические факты противоречат ее словам? Историю и в лучшие времена не считали безупречно точной наукой. И в ней, кстати, никогда не упоминались женщины из числа запредельных. С научной точки зрения оставалось необъяснимым, как она могла быть той, кто она есть, и как могла делать то, что делала, — даже сейчас, при всех хваленых достижениях английских ученых. Что из того, что лорд Маккон скорее мертв, чем жив? Ее прикосновение делает его смертным, верно? Так разве не могло оно придать Коналлу достаточно человеческих свойств, чтобы сделать ей ребенка? Что в этом такого невероятного? Ужасный человек! Это совершенно в духе оборотня — вот так бесноваться в порыве эмоций. При одной мысли о муже на Алексию невольно нахлынули сентиментальные чувства. Досадуя на собственную слабость, она смахнула слезы и взглянула на второе письмо, ожидая еще каких-нибудь дурных вестей. Однако этот почерк — не в меру витиеватый, с сильным нажимом — заставил ее улыбнуться сквозь слезы. Вернувшись в Лондон, она почти сразу послала открытку. Ни о чем не просила — это было бы неприлично, однако намекнула на свое стесненное положение в доме родственников, и он, конечно, все понял. Он всегда все понимал. «Дражайшая моя ромашечка! — писал он. — Я получил вашу открытку и, принимая во внимание некоторые поступившие недавно сведения, подумал, что вы, вероятно, испытываете все возрастающую нужду в убежище, хотя ваша безупречная вежливость не позволяет вам просить об этом открыто. Позвольте же мне сделать мое скромное предложение единственному человеку во всей Англии, который на сегодняшний день вызывает в свете больше возмущения, чем я сам. Прошу вас разделить со мной мое недостойное жилище и воспользоваться моим гостеприимством, насколько то и другое может вас устроить. Искренне ваш et cetera, лорд Акелдама». Алексия улыбнулась. Она надеялась, что старый приятель сумеет разглядеть за ее формальной вежливостью мольбу о помощи. Хотя письмо было написано до того, как ее положение стало достоянием гласности, Алексия подозревала, что друг-вампир не откажется принять ее у себя на неопределенное время и, вероятно, знает о беременности. Лорд Акелдама был отщепенцем, и его одежда и манеры неизменно шокировали публику до такой степени, что пребывание в его доме падшей леди Маккон могло лишь укрепить его репутацию. К тому же, заполучив Алексию в свое полное распоряжение, он сможет беспрепятственно допытываться до истины до тех пор, пока не удовлетворит свое безмерное любопытство. Разумеется, Алексия намеревалась принять предложение и, поскольку сделано оно было еще вчера (черт бы побрал этого несносного Суилкинса!), надеялась, что сегодня еще не поздно. Такая перспектива даже радовала. Стол и кров лорда Акелдамы можно было назвать какими угодно, только не скромными, а компанию записных щеголей, в которой он коротал свои бесконечные дни, — какой угодно, только не скучной; словом, пребывание в обществе вампира-отщепенца всякий раз превращалось в бесконечную усладу не только для глаз. Ощущение бесприютности пропало, и со вздохом облегчения леди Маккон написала и отправила графу ответное письмо с самым привлекательным — ей пришлось приложить некоторые усилия — лакеем Лунтвиллов. Алексии хотелось надеяться, что у Акелдамы найдется какое-нибудь объяснение тому, как этот паразит мог поселиться в ее утробе. Лорд ведь очень старый вампир; возможно, он сумеет привести Коналлу доказательства ее безупречной добродетели. Нелепость этой мысли (лорд Акелдама и добродетель в одном предложении) вызвала у леди Маккон улыбку. Когда багаж был уложен, шляпка и плащ надеты и Алексия собиралась покинуть материнский дом — вероятно, навсегда, — на ее имя пришло еще одно почтовое отправление. Это оказался какой-то подозрительного вида пакет с приложенной к нему запиской. На этот раз Алексия успела перехватить посылку, пока она не попала в лапы Суилкинса. В пакете была шляпка — такая неподражаемо безобразная, что Алексии не пришлось гадать о ее происхождении. Это был войлочный ток ярко-желтого цвета, отделанный искусственной черной смородиной, бархатной лентой и парой зеленых перьев, похожих на щупальца какого-то незадачливого морского гада. Сопроводительная записка отличалась довольно экспрессивной пунктуацией, а по части витиеватости почерка, если такое возможно, превосходила даже письмо лорда Акелдамы. Надо признаться, читать это было несколько утомительно. «Алексия Таработти-Маккон, как ты могла поступить так гадко! Я только что прочитала утреннюю газету. Ты поразила меня в самое сердце, да-да, представь себе! Конечно, я бы никогда в жизни так о тебе не подумала! Никогда! Да я и теперь не верю ни единому слову. Ты же понимаешь, что мы с Танни с радостью приняли бы тебя в нашем доме и только в силу непререкаемых — или как там — непримиримых? — обстоятельств не можем сделать такого предложения. Понимаешь? Я уверена, что да. Правда ведь? Но я подумала, что тебе, наверное, сейчас не повредит хоть какое-то утешение, и вспомнила, с каким интересом ты разглядывала эту очаровательную шляпку в прошлый раз, когда мы с тобой ходили по магазинам — ах, это было много месяцев назад, в дни нашей беззаботной (или лучше сказать беспечной?) молодости! — и я купила ее для тебя в „Шапю де Попю“. Хотела сделать тебе подарок на Рождество, но, принимая во внимание эмоциональный кризис, который ты наверняка сейчас переживаешь, совершенно ясно, что в такое время шляпка гораздо нужнее. Ты согласна? Любящая тебя крепко-крепко-крепко Айви». Алексия прекрасно поняла все то, чего Айви не написала, насколько это было вообще возможно, учитывая длину послания. Айви и ее новый муж увлекались театральными представлениями и действительно не могли позволить себе потерять покровителей из-за связи с опороченной леди Маккон. Тем лучше — не придется им отказывать. Супруги жили в Вест-Энде, в самой убогой квартирке, какую только можно себе вообразить. Гостиная, например, у них была всего одна. Леди Маккон еле заметно передернула плечами. Сунув отвратительную шляпу под мышку и сжав в руке верный парасоль, Алексия спустилась к ожидавшему ее экипажу. Надменно фыркнула, когда Суилкинс подал ей руку, и велела вознице править к дому лорда Акелдамы. ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ЛОРД МАККОН СРАВНИВАЕТСЯ С ОВОЩЕМ Дом лорда Акелдамы располагался в одном из самых фешенебельных районов Лондона, хотя, не исключено, район сделался таким именно по той причине, что вампиру-отщепенцу пришло в голову поселиться именно здесь. Достойный лорд Акелдама всегда стремился к изысканности и эпатажу, иногда даже в ущерб всему остальному, в том числе здравому смыслу. И если бы внезапно увлекся борьбой в кадушках, наполненных живыми угрями, через две недели это занятие наверняка вошло бы в моду. Снаружи особняк был недавно отделан в самом современном стиле, к восторженному одобрению света. Его выкрасили бледно-лиловой краской, а окна и проемы теперь обрамлял вьющийся золотой орнамент. В довершение вокруг была высажена живая изгородь из кустов сирени, подсолнухов и анютиных глазок, что создавало приятный трехуровневый эффект для глаз гостей, идущих к парадной лестнице, даже зимой. Дом стоял, словно одинокий бастион веселья и радости, бросая дерзкий вызов лондонскому небу, застывшему в своем привычном состоянии — между равнодушной серостью и вялой моросью. Никто не отозвался ни на стук леди Маккон, ни на дерганье за шнурок звонка, однако украшенная позолотой дверь оказалась незапертой. Жестом велев вознице подождать, Алексия осторожно шагнула через порог с поднятым парасолем наготове. Комнаты поражали беззастенчивой роскошью — ворсистые ковры с изображениями романтически настроенных пастушков, сводчатые потолки, расписанные не менее любвеобильными херувимчиками в римском стиле. — Есть тут кто-нибудь? Дом был совершенно пуст — и, очевидно, покинут в лихорадочной спешке. Ни хозяина, ни хотя бы Биффи или какого-нибудь другого трутня! Обычно обитель лорда Акелдамы являлась наглядной иллюстрацией того, что «весь мир театр, а люди в нем актеры»: разбросанные тут и там цилиндры, вороха афиш, ароматы дорогих сигар и французского одеколона, а на заднем плане, в закулисье — веселый гул болтовни и заливистого смеха. Теперь, по контрасту, тишина и безлюдье были особенно заметны. Алексия медленно прошла через пустые комнаты, словно археолог, исследующий заброшенную гробницу. Она обнаружила лишь свидетельства поспешного бегства — некоторых важных вещей недоставало на их почетных местах. Отсутствовала золотая трубка, та, что обычно лежала на каминной полке в гостиной и напоминала деталь водопровода, возведенную в ранг культового предмета, однако в ней — Алексия знала это по собственному опыту — скрывались два изогнутых лезвия. Тот факт, что лорд Акелдама счел нужным взять эту вещь с собой, наводил на довольно мрачные мысли о причине его исчезновения. Единственным живым существом во всем здании кроме Алексии была кошка. Эта толстая трехцветная мохнатая особа большую часть времени пребывала в мирном нарколептическом забытьи, лишь периодически просыпаясь, чтобы обрушить свой сокрушительный гнев на ближайшую декоративную подушку с кисточками. Сейчас животное лежало, растянувшись на мягком пуфике, а у самого ее подбородка торчали остатки трех изуверски изгрызенных кистей. Кошки, в сущности, единственные существа, способные уживаться с вампирами. У большинство других животных, по выражению ученых, слишком прочно сформирована модель поведения жертвы. Кошки же, по-видимому, не считали себя законной добычей вампиров. А эта трехцветка и вовсе была настолько безразлична ко всему и вся, кроме кисточек, что, вероятно, вполне могла бы ужиться и со стаей оборотней. — Куда же подевался твой хозяин, толстушка? — спросила ее Алексия. У кошки не было однозначного ответа на этот вопрос, однако она любезно позволила почесать себя под подбородком, продемонстрировав весьма необычный металлический ошейник. Леди Маккон как раз нагнулась, чтобы рассмотреть его поближе, когда из коридора позади вдруг послышались тяжелые, но мягкие шаги. * * * Лорд Коналл Маккон был пьян. Не слегка, как это принято среди сверхъестественных, когда после двенадцатой пинты биттера мир приобретает несколько расплывчатые очертания. Нет, лорд Маккон был пьян в стельку, в дымину, без всяких экивоков — синий, как баклажан. Чтобы так упоить оборотня, требовалось колоссальное количество спиртного. И, размышлял профессор Лайалл, ведя своего альфу мимо расположенного прямо на пути сарая, раздобыть такое количество — почти такой же сказочный подвиг, как и влить его в себя. Как лорд Маккон исхитрился это проделать? А тем более — где и каким образом ему удается в течение трех последних дней регулярно добывать спиртное, не бывая в Лондоне и не заглядывая в укомплектованный солидными запасами подвал замка Вулси? В самом деле, с досадой думал бета, такое пьянство само по себе можно считать сверхъестественной способностью. Лорд Маккон покачнулся и тяжело повалился на стену сарая. Его левое плечо врезалось в дубовую обшивку. Строение зашаталось. — Прошу прощения, — извинился граф, слегка икнув, — И-я вас не заме-етил. — Ради всего святого, Коналл, — проговорил бета страдальческим тоном, — как вам удалось так набраться? Он оттащил своего альфу от пострадавшего сарая. — И-я не пья-ан, — возразил его светлость, закидывая бете на плечо массивную руку и повисая на нем всей тяжестью. — Только немножко под мухой — совсем чуть-чуть, под ма-аленькой, кро-ошечной такой мушкой. Шотландский акцент его светлости становился гораздо более явственным в минуты тяжелого стресса, сильных эмоций и, по-видимому, под воздействием большого количества горячительных напитков. Опора в виде сарая осталась позади. Граф вдруг резко качнулся вперед, и только рука, лежавшая на плече беты, позволила ему удержаться в вертикальном положении. — Ух ты! Вы глядите, поосторожнее! Вон тут земля какая — так на человека и кидается! — Где вы достали спиртное? — снова спросил профессор Лайалл, мужественно пытаясь направить своего альфу на верный путь — через широкую лужайку обширных владений Вулси к замку. Это было все равно что вести пароход по лохани с бурлящей патокой. Дюжий человек сломался бы под тяжестью этой задачи, однако Лайалл, к счастью, обладал сверхъестественной силой, которую мог призвать на помощь в трудные минуты. Лорд Маккон был не только крупным, но в придачу еще и исключительно плотно сбитым: ни дать ни взять ходячая и наделенная даром речи римская фортеция. — И как вы здесь очутились? Я прекрасно помню, что вчера вечером уложил вас в постель, перед тем как выйти из вашей спальни, — бета стаи старался выговаривать слова как можно отчетливее, не зная, сколько из сказанного им сумеет пробиться сквозь толстый череп альфы. Голова лорда Маккона слегка покачивалась: он пытался вникнуть в слова профессора Лайалла. — Вышел на небольшую ночную пробежку. Мне нужны были тишина и покой. Ветер в шерсти. Трава под лапами. Нужно было… ох, не могу… ик… объяснить… нужно было общество ежей. — И как, нашли вы его? — Кого тут найдешь? Ни одного ежа. Глупые они, ежи, — лорд Маккон зацепился за куст волчеягодника, одного из множества высаженных вдоль дорожки, что вела к боковому входу в дом. — И кто это, черт возьми, их тут понатыкал? — Покой. Нашли вы покой? Лорд Маккон остановился и выпрямился, разогнув спину и расправив плечи. В нем заговорила память о годах военной службы. Теперь он прямо-таки возвышался над своим бетой. Но и с прямой спиной альфа умудрялся раскачиваться из стороны в сторону — как будто упомянутый выше пароход в лохани с патокой угодил в свирепый шторм. — А как по-вашему, — старательно выговорил он со всей возможной четкостью, — похож я на того, кто обрел покой? — На это профессору Лайаллу нечего было ответить. — Вот именно! — лорд Маккон широко и неопределенно взмахнул в воздухе рукой. — Она застряла, — он указал на свою голову двумя толстыми пальцами, сложенными в виде пистолета, — вот тут, — затем ткнул пальцами в грудь: — И тут. И никак ее не вытряхнуть. Прилипла, как… — его светлость никак не мог подобрать подходящую метафору, — как… холодная овсянка к краю миски, — торжествующе произнес он наконец. Профессору Лайаллу стало любопытно, что сказала бы леди Алексия Маккон, если бы услышала, как ее сравнивают со столь прозаическим блюдом. Вероятно, сообщила бы мужу, что он напоминает еще что-нибудь менее приятное, вроде телячьего рубца с потрохами. Лорд Маккон смотрел на своего бету широко раскрытыми проникновенными глазами, цвет которых менялся в зависимости от настроения. Сейчас они были цвета раскисшей карамели и совершенно не фокусировались. — Почему она так поступила? — Я в это не верю, — профессор Лайалл уже давно хотел обсудить животрепещущую тему со своим альфой. Правда, он надеялся приурочить эту беседу к какому-нибудь из редких моментов, когда лорд Маккон будет трезв. — А тогда почему она мне солгала? — Нет. То есть я не думаю, что она лгала, — стоял на своем Лайалл. Основная функция беты в стае оборотней заключалась в том, чтобы во всем поддерживать своего альфу на публике и при любой возможности спорить с ним наедине. Лорд Маккон откашлялся и с близорукой серьезностью взглянул на своего бету из-под сердитых бровей.