— Ее ноги, Лука… Он оглядывается, и я вижу настоящий ужас на его лице. Почему-то от этого я чувствую себя еще хуже, потому что я знаю, что Лука совершал ужасные вещи. Он пытал людей, причинял ужасную боль. Но даже он выглядит шокированным и выбитым из колеи при виде ног Аны, его кожа приобретает слабый зеленый оттенок, когда он смотрит на них сверху вниз. — Черт, София, — шепчет он. — Я никогда не видел ничего подобного. Кто бы ни сделал это с ней… — Это Братва? — Спрашиваю я, мой голос дрожит, когда я пытаюсь сдержать слезы. — Может быть. Я не могу вспомнить никого, кто мог бы совершить что-то настолько ужасное. Пытки, которые я совершал и видел, сейчас кажутся, похожими на санаторно-курортное лечение. Я не хочу говорить тебе… — он замолкает, его кожа становится восковой, когда он замечает внешность Аны. — Нам нужно затащить ее в ванну и согреть, смыть с нее как можно больше крови. Лука помогает мне срезать с нее то, что осталось от одежды, но в этом нет ничего сексуального. Он делает это эффективно и безэмоционально, и когда она наконец раздета, и мы опускаем ее в теплую ванну, ее покрытое синяками тело выглядит таким хрупким и бледным, что у меня болит сердце, когда я смотрю на нее. Она неглубоко дышит, и я опускаюсь на колени рядом с ванной, мое зрение затуманено эмоциями. — Ты не мог бы принести мне стопку мочалок? — Спрашиваю я Луку, и он оживленно кивает, возвращаясь с целой охапкой из бельевого шкафа за считанные секунды. Все они дорогие, независимо от того, какой люксовый бренд покупает его домработница на выделенные ей средства, но ему явно все равно. Я поднимаю на него взгляд всего на секунду. В этот момент я мельком вижу его в окровавленной рубашке, с растрепанными волосами, с лицом, испачканным той же кровью, и я вспоминаю другую ночь в этом пентхаусе, когда я посмотрела на него снизу вверх, и он был таким же. Это заставляет меня осознать, как далеко мы продвинулись, даже за такое короткое время. Насколько все по-другому. Я бы не подумала, что неделя может так сильно изменить ситуацию, но я чувствую, насколько мы сблизились. Мы действовали как команда, затащив Ану внутрь, и теперь мы делаем то же самое, Лука протягивает мне мочалку и ждет, чтобы взять ту, что у меня есть, когда она станет слишком грязной, и дать мне свежую. Медленно, все время следя за ее дыханием, я смываю кровь, грязь и рвоту с моей лучшей подруги. Я ополаскиваю ее волосы, осторожно проводя пальцами по густым светлым прядям, пока они не становятся настолько чистыми, насколько это возможно, а затем тщательно мою ей лицо, используя мочалку и кончик пальца, чтобы стереть кровь с ее глаз, носа и разбитых губ. Лука не говорит ни слова, просто берет окровавленные тряпки и в какой-то момент сливает воду и снова наполняет ванну, когда вода становится слишком розовой и грязной, пока я держу ее, все это время наблюдая за ее дыханием. Я не могу сдержать слез, когда добираюсь до ее порезанных и сломанных ног. — Она балерина, — шепчу я, не в силах даже взглянуть на Луку. — Вся ее жизнь, вся ее карьера…все исчезло. Она больше не сможет танцевать, по крайней мере, так, как раньше. Нет никакого способа. — Я знаю. — Челюсть Луки сжата, выражение его лица жесткое. — София, я клянусь, я убью того, кто сделал это с ней. — Я вижу, как напрягаются мускулы на его щеках, когда он смотрит на Ану сверху вниз. — Если это Братва… это моя вина, я отправил ее к ним. Я все исправлю, клянусь. Я думаю, что это тоже может быть и моей виной, и мне снова становится дурно. Я тоже просила Ану провести разведку для меня. Не только Лука поставил ее в такое положение, хотя он этого и не знает. Когда она становится такой чистой, какой должна быть, ее кожа становится теплой на ощупь, а дыхание чуть более ровным, Лука помогает мне вытереть ее мягкими пушистыми полотенцами и завернуть в один из халатов для гостей. Мы относим ее на кушетку, и пока она там лежит, Лука приносит мне аптечку первой помощи, и я аккуратно накладываю мазь и марлю везде, где, как мне кажется, это может помочь. Пока я ее латаю, Лука подходит и садится рядом со мной на пол, еще кое-что, чего я никогда не видела, чтобы он делал. — Мне жаль, — говорит он ни с того ни с сего, глядя на меня. — Что? — Я испуганно смотрю на него. — За что? Мы не уверены, что это Братва, но если это так, то Лука, она согласилась на это. Я думаю… — Нет, — перебивает он меня. — В ванной ты сказала, что Ана больше не будет танцевать. Что из-за этого у нее отняли всю ее карьеру. Ее жизнь. И я понял… я сделал это и с тобой тоже. Мои руки замирают, тюбик с мазью дрожит в моих пальцах. Из всего, что я ожидала услышать от Луки, это определенно не входит в их число. — У тебя была своя жизнь до того, как ты вышла за меня замуж. Потенциальная карьера музыканта. Скрипачки, и как мне сказали, очень неплохой. Я отнял это у тебя. Это было сделано, чтобы спасти твою жизнь, и я бы сделал это снова, но я никогда не признавал, что ты что-то потеряла. Только то, что я чувствовал, что ты неблагодарная за то, что тебе дали. — Он натянуто улыбается мне, его челюсть все еще напряжена. — Я не силен в извинениях, София. У меня очень мало практики общения. Но если ты примешь их, когда все закончится, я найду какой-нибудь способ загладить свою вину перед тобой. Я обещаю. Я чувствую себя так, словно из меня выкачали весь воздух, как будто я не могу дышать. Это то, чего я хотела, все, чего я хотела долгое время, чтобы Лука признал, что, хотя я, конечно, была рада, что он спас мне жизнь, он также так много отнял у меня. Все мои планы, все мое будущее, которое я наметила и ради которого так усердно работала. Я думала, что извинений никогда не последует. Но вот они. И я могу сказать, что он говорит серьезно. Интересно, сейчас подходящее время рассказать ему о ребенке? Попросить начать с ним все сначала, создать семью, совместную жизнь взамен той, которую я потеряла, когда мы были женаты. И снова у меня на кончике языка вертится признание, разговор, который, я знаю, я не смогу откладывать вечно, пока не найду способ уйти. Однако прежде, чем я успеваю что-либо сказать, Ана стонет позади нас, глубокий звук боли, который заставляет нас обоих обернуться, чтобы посмотреть на нее. — С — София? — Ее голос надтреснутый и хриплый, и у меня мурашки бегут по коже, когда я слышу его, потому что я помню, каково это, звучать именно так. Теперь я знаю этот звук, это звук, который вы издаете, когда у вас саднит горло от крика, и я слишком живо помню, как я дошла до этого момента на квартире с Росси и его людьми. — Я здесь. — Я нежно беру ее за руку. — Лука тоже. Она нервно переводит на него взгляд. — Лука. Мне… жаль. — Она пытается сглотнуть, и Лука протягивает мне стакан воды, который я осторожно подношу к краешку ее губ, помогая ей поднять голову, чтобы она могла сделать маленький глоток. — Все в порядке, — говорит он, придвигаясь ближе ко мне. — Кто бы ни сделал это с тобой, я найду их. Но мне нужно знать. Это была Братва? Один из бригадиров? Ана качает головой. — Нет, — выдавливает она из себя, делая еще один глоток. Ее глаза приоткрыты лишь наполовину, веки слишком припухли. Она облизывает губы и морщится, снова постанывая от боли. — Кто, Ана? — Руки Луки сжимаются в кулаки. — Я знаю, это больно. Но кто-то должен ответить за это, и мне нужно знать, прежде чем они нанесут новый удар. Кто это с тобой сделал? Ана переводит взгляд с меня на него, и я вижу на ее лице неподдельный страх. — Я…не могу… — Ты должна, — настаивает Лука. — Кто бы это ни был, я тебе поверю. Но мне нужно, чтобы ты сказала мне правду. Я не смогу помочь ни тебе, ни кому-либо другому, если не буду знать. Ана беспомощно смотрит на меня. — Скажи ему, — настаиваю я и замечаю вспышку удивления на ее лице. — Кто это сделал? Она медленно, прерывисто выдыхает. — Франко, — шепчет она. — Что? — Мы с Лукой произносим это почти одновременно. — Ты уверена? — Спрашиваю я, хотя и знаю, насколько нелеп этот вопрос. Конечно, она уверена. Конечно, она знает, кто причинил ей такую боль. Но в этом нет никакого смысла. — Это был Франко, — повторяет она, ее глаза закрываются. — Он… сделал… это… со мной… А затем она снова откидывается назад, ее дыхание становится медленным и неглубоким, когда она снова впадает в беспамятство. — Блядь, — шипит Лука, его взгляд скользит по Ане. — Я, черт возьми, в это не верю. — У нее нет никаких причин лгать. — Нет, я знаю это. — Он стискивает зубы. — Я просто не понимаю, зачем ему… — Лука резко встает, каждый дюйм его тела напряжен и зол. — Я собираюсь пойти поговорить с ним. Я собираюсь разобраться с этим дерьмом. Он смотрит на меня. — Оставайся с ней, — говорит он, как будто у меня был выбор или я могла бы сделать что-то еще. А затем, к моему удивлению, он целует меня в макушку, прежде чем направиться к входной двери. У меня кружится голова, когда я смотрю, как он уходит. Я не могу понять, зачем Франко понадобилось делать что-то подобное. Я не могу придумать ни одной причины, если только… Я чувствую, как мой пульс учащается, как сердце бешено колотится в груди. Если он узнает, о чем я просила Ану… О боже, не дай этому случиться. Пожалуйста, пусть этого не будет. Я сижу с ней, пока она снова не начинает просыпаться, несколько часов спустя, и на этот раз она немного более осознанна. — София, — шепчет она, протягивая мне руку, и я прислоняюсь к краю дивана, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Мои… ноги… — Я знаю. — Я с трудом сглатываю, нежно сжимая ее руку. — Мне так жаль. — Я выяснила… кое-что. — Ана слегка хрипит, сглатывая. — О твоей матери. Там, в России, она была важной персоной или, по крайней мере, ее отец был таким. Он был вторым по старшинству после их пахана. Аналог Виктора в Москве. И предполагалось, что у нее будет хороший брак, а ее муж унаследует большую власть. Она происходила из рода очень могущественных графов. — Черт. — Я смотрю на нее. — И мой отец, по сути, забрал ее и привез сюда, в итальянскую мафию. — Это была огромная проблема, — подтверждает Ана. — Из-за этого чуть не началась война. И поэтому, когда Виктор решил, что хочет переехать на территорию Росси, он захотел тебя. Будучи дочерью влиятельного итальянца и русской женщины, происходящей из влиятельной семьи, ты могла бы придать ему больше легитимности в качестве его жены. — Значит, он не хотел меня продавать? Он хотел… — Жениться на тебе. Да. — И что дальше… — я откидываюсь на спинку стула, медленно выдыхая. — Теперь я ему не нужна. — Вероятно, нет, — тихо говорит Ана. — Ты не девственница, ты замужем — и с тобой нелегко развестись, будучи католичкой, — и, что еще хуже, ты носишь ребенка Луки. Его наследника. Обращение к Виктору не решит твою проблему, потому что он почти наверняка поставит условием любой помощи прерывание беременности. В противном случае ребенок может вырасти и решить, что он или она хочет отомстить и вернуть территорию своего отца. Он не станет так рисковать. — Она печально смотрит на меня. — Мне жаль, София. Я хотела помочь. Но я не знаю, что сделать. Русские, это не выход. Я киваю. — Я делаю это, чтобы спасти своего ребенка. Так что это не имеет смысла… — София, есть кое-что еще, — настойчиво говорит Ана. — Что-то действительно важное… Ее прерывает звук хлопнувшей входной двери. Я оборачиваюсь, напрягшись в ожидании незваных гостей, мое сердце бешено колотится в груди, когда я подавляю внезапный страх. Но это не Братва. Это Лука, вернувшийся после разговора с Франко. И он выглядит разъяренным. — София. — Его голос убийственно спокоен, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное, что-то, из-за чего он снова разозлился на меня. — Убирайся, блядь, наверх. Сейчас же. Я начинаю спорить, не желая оставлять Ану. Но один взгляд на его лицо говорит мне, что этого делать нельзя. Впервые за все время нашего брака я не сопротивляюсь ему. Я просто встаю и иду наверх. ЛУКА — Ты, черт возьми, предала меня. — Я едва могу сдержать свою ярость, а теперь, вдобавок ко всему, и свою обиду. Я потерял бдительность с Софией. Я начал доверять ей. Хуже того, я начал влюбляться в нее. Только для того, чтобы вернуться домой и узнать, что она все это время строила козни против меня. Я так и знал. Я знал, что это была игра. Я никогда не должен был позволять себе думать по-другому.