– Мика, иди мыть руки, – позвала Нэнни. Девочка подняла голову, затем опустила – волосы свесились и закрыли ей лицо. Нэнни вздохнула. Все опять начинается. Они вернулись в палатку и позавтракали. Грибы оказались невесть что, суховатые и жесткие, но все же еда. А что будем есть вечером… Нэнни вздохнула. Придется опять ходить по станции, искать какой-нибудь работы. Руки опускаются. Вот так подумаешь об этом – и хочется лечь и никогда не вставать. «А тут еще эта малявка…» – Ты опять не слушаешься? Да что ж такое, Мика? Мы же договорились. Мика молчала. Она разложила свои игрушки: половинка пластиковой коровы, монетка с орлом с двумя головами, камешек с красноватым пятном – камешек звали Миша, он был потомственным сибирским медведем, и черное перо со слипшимися ворсинками. Нэнни вздохнула. «Ненавижу это перо». – Мика! Ты не слушаешься! Девочка подняла голову: – Я вообще не понимаю, почему я должна слушаться. Ну вот, упрямство пошло на второй круг. Следующим этапом будет молчание. И «э!» на все вопросы или указания. И никакие уговоры не помогут. – Тебе нужно повзрослеть, – сказала Нэнни с тяжелым вздохом. – Зачем мне взрослеть?! Разве взрослые делают хоть что-то интересное? Они только устают и слушаются! – Мика! Мика вдруг подняла голову и побледнела. Нэнни увидела ее зрачки, расширившиеся до пределов радужки. Бесконечно глубокие. «Опять», – подумала Нэнни. Положила ложку, вздохнула. Начала подниматься. И тут пришел далекий протяжный крик. Словно огромное умирающее животное ворочалось где-то там, в глубине туннелей. Мика закрыла лицо руками, задрожала. Нэнни привстала… – Мика? Крик оборвался. Девочка открыла глаза. Нет, обошлось. – Руки помой, – сказала Нэнни сухо. – Тебе полить? 5. Мамед говорит и пляшет Тут, у края, были полумрак, прохлада и тишина. Самокрутка тлела, стреляла искрами. Плохой табак, подумал Убер. С бревнами, как раньше говорили. Горький дым уплывал в темноту… – Я бы не отказался от подробностей, – сказал Убер. Они покурили с Мамедом, сидя у края платформы. За их спиной огнями блистал «Спятивший краб», шумели голоса, звучала даже какая-то самопальная музыка. Что-то вроде дудочки выводило простенькую танцевальную мелодию. Люди начали отплясывать, топая ногами. «Интересные пироги с котятами, – отметил Убер. – А ведь за нами из палатки никто так и не вышел». Даже чтобы посмотреть на драку. Нет желающих посмотреть, как бьют кого-то другого, не тебя? Нет, с этой станцией явно что-то не так. «И как сказал бы Седой, это не мое дело. – Убер сжал зубы. – Надеюсь, у пацанов там все нормально». Мамед помедлил. – Что здесь, на станции, такого страшного? А? – спросил Убер. – И почему мне лучше валить отсюда как можно быстрее? Мамед молчал. Хмурый, полуседой, усталый. – Что вы тут скрываете? Я слышал крик. Мамед дернулся. Убер кивнул. «Так я и думал». – Ну же, колись. – Скинхед прищурился. – Кто это кричит? – Не знаю, – сказал Мамед. – Так. – Убер помедлил. Что Дуралейкин там, в ВШ, что этот Мамед здесь – никто не хотел говорить об этих криках. – Хорошо. Не хочешь рассказывать, не надо. Боишься? Мамед дернулся. Вспыхнул, опять потянулся к ножу. Убер снова посмотрел ему в глаза – рука остановилась. «Да что у них за мания, сразу за нож хвататься? Менталитет, бля». – Извини, – сказал Убер. – Я был не прав. Ты храбрый человек. Тогда поговорим о другом. Кто здесь главный? Мамед вздохнул с облегчением, выпрямился. Этот вопрос явно был легче. – Соловей и его банда. Они всем здесь заправляют. – Соловей? – Убер покивал. Хоть что-то на «Обводном канале» понятно и просто. Банда держит станцию, банде можно навалять… Ну или просто установить с ними некие жесткие границы и деловые отношения. Вон, даже с кировцами получалось, а это отморозки еще те. После смерти Саддама и развала созданного им «государства всеобщего благоденствия» бандиты как с цепи сорвались. Соловей-разбойник, значит? Убер хмыкнул. – Очень злой человек, – сказал Мамед. – Нехороший. Подлый. Не связывайся с ним. Он всем здесь рулит… все решает. Убить может. «Кричали-то они про мэра, а не про Соловья». Мэр – как ширма серого кардинала? – А как же мэр? – спросил Убер. Лучше бы он этого не говорил. Мамед вздрогнул. Глаза изменились, остекленели. Он вскочил на ноги и заорал: – Наш мэр – лучший мэр в мире! Его самокрутка, кувыркаясь, улетела в темноту, прощально вспыхнув красной точкой. – Вот это пиздец, – задумчиво сказал Убер. Неторопливо поднялся на ноги, отряхнул штаны. Оглядел Мамеда. – Наш мэр! Он! Он такой! – продолжал Мамед. На глазах выступили слезы. Этого еще не хватало… Мамед вдруг начал танцевать лезгинку. Истово, словно вопреки. Раз! Раз! Раз! Он выкрикивал: – Мэр! Мэр! Мэр! Лучший! Мэр! Эхо летело над платформой. И кажется, в палатках и в «Крабе» кто-то тоже твердил: «мэр, мэр, мэр» – только тише, вполголоса, одними губами. Убер огляделся. Да, похоже, так и есть. В каждой палатке, в каждом закутке звучали тихие «мэр». Интересный стереоэффект. Довольно жутко. Мамед танцевал. Словно дрался. – Музыкальный народ, что ж ты хочешь, – задумчиво сказал Убер себе под нос. Посмотрел на пляшущего Мамеда. С того уже градом катился пот. – Эй! Все-все, спокойно, подземный Махмуд Эсамбаев. Остановись. Твой мэр – самый лучший в мире, уговорил. Сядь, отдохни, расслабься. Выдохни. И послушай, что я скажу… Тьфу, опять на какие-то стихи пробивает. Эй! – Мэр! – крикнул Мамед. – Я понял, – сказал Убер. – Не глухой. Стоять!! Эхо от крика разлетелось над платформой. «Ять… ять». Мамед остановился, тяжело дыша. Глаза снова стали нормальными – и будто смертельно больными. Он смотрел на Убера, полуседой, измученный, весь в испарине. Со лба катился пот, капал с густых бровей. Капля сорвалась с носа… разбилась о платформу… – Видишь, странник? – Голос Мамеда был хриплый и надсаженный. – Уходи, пока можешь. Уходи. А мне… мне уже поздно. Он повернулся и, пошатываясь, пошел обратно в «Краба». Убер задумчиво потрогал лоб. Однако. И тут снова раздался крик. Тягучий, тоскливый, мучительный. Так кричат киты на дне океана. Убер когда-то слушал записи. Совершенно инфернальный звук – звук вселенского одиночества. Прямо в животе от него леденело. Вот и тут что-то похожее. Мамед вздрогнул, на мгновение остановился… Снова пошел как ни в чем не бывало. Исчез в дверях «Краба». – Вот такой вот, сука, пердимонокль, – пробормотал Убер, глядя ему вслед. 6. Плохое молоко – Есть хочешь? – спросила Нэнни безнадежно. Прежде чем девочка ответила, Нэнни краем глаза заметила, что к палатке кто-то подошел. Высокий темный силуэт вырос за тонкой тканью, остановился… «Ну кто там еще?»