— Птицы не долетели, письма пропали или были похищены… это все Варис, я расскажу вам об этом евнухе такое, что у вас кровь застынет в жилах. — Моя дама предпочитает, чтобы кровь у меня оставалась горячей. — Будьте уверены: на каждый секрет, который евнух шепчет на ухо, приходится семь, которые он оставляет про себя. А уж Мизинец… — О лорде Петире мне все известно. Он почти такой же негодяй, как и ты. Шагга, отсеки ему мужские части и скорми их козлу. Шагга взвесил на руке огромный обоюдоострый топор. — Тут нет козлов, Полумуж. — Делай, что говорят. Шагга с ревом ринулся вперед. Пицель завизжал, пытаясь отползти, и обмочился. Горец сгреб его за пушистую белую бороду и одним ударом обрубил ее на три четверти. — Не думаешь ли ты, Тиметт, что наш друг станет сговорчивей без этой поросли, за которой он прячется? — Тирион вытер концом простыни мочу, брызнувшую ему на сапоги. — Скоро он скажет правду. — Выжженную глазницу Тиметта наполнял мрак. — Я чую, как смердит его страх. Шагга швырнул пригоршню волос на пол и схватил мейстера за остаток бороды. — Лежи смирно, мейстер, — предостерег Тирион. — Когда Шагга сердится, у него трясутся руки. — У Шагги руки никогда не трясутся, — возмущенно возразил горец. Он прижал громадный полумесяц лезвия к дрожащему подбородку Пицеля и сбрил еще клок бороды. — Как давно ты шпионишь на мою сестру? — спросил Тирион. Пицель дышал часто и хрипло. — Все, что я делал, я делал на благо дома Ланнистеров. — Испарина покрыла его лысый лоб, к сморщенной коже прилипли белые волоски. — Всегда… долгие годы… спросите вашего лорда-отца, я всегда преданно служил ему… это я убедил Эйериса открыть ворота… Для Тириона это было внове. Когда город пал, он был еще мальчонкой и жил в Бобровом Утесе. — Значит, взятие Королевской Гавани — тоже твоя работа? — Для блага державы! С гибелью Рейегара война была проиграна. Эйерис был безумен, Визерис слишком мал, принц Эйегон — грудной младенец, а страна между тем нуждалась в короле… я молился, чтобы им стал ваш добрый отец, но Роберт был слишком силен, и лорд Старк действовал очень быстро… — Скольких же ты предал, хотел бы я знать? Эйерис, Эддард Старк, я… кто еще? Король Роберт? Лорд Аррен, принц Рейегар? Когда это началось, Пицель? — Тирион не спрашивал, когда это кончится, — он и так знал. Топор царапнул Пицеля по кадыку и лизнул отвисшую кожу под челюстью, сбрив последние волоски. — Вас не было здесь, — прохрипел мейстер, когда лезвие двинулось к щеке. — Раны Роберта… если бы вы их видели, чувствовали, как от них пахнет, вы бы не сомневались… — Да, я знаю, вепрь потрудился за тебя… но если бы он не доделал свою работу, ты, несомненно, завершил бы ее. — Он был скверный король… тщеславный, распутный пьяница… он готов был оставить вашу сестру, свою королеву… Ренли замышлял привезти ко двору девицу из Хайгардена, чтобы соблазнить короля… это правда, клянусь богами… — А что замышлял лорд Аррен? — Он знал — знал о… — Я знаю о чем, — прервал Тирион — он вовсе не желал, чтобы Шагга с Тиметтом тоже узнали об этом. — Он отправил свою жену обратно в Гнездо, а сына хотел отдать в воспитанники на Драконий Камень… чтобы развязать себе руки… — И ты поспешил его отравить. — Нет, — затрепыхался Пицель. Шагга, зарычав, сгреб его за волосы. Казалось, что горец своей ручищей способен раздавить череп мейстера, как яичную скорлупу, — стоит только стиснуть. Тирион поцокал языком: — Я видел в твоей аптеке «слезы Лисса». Кроме того, ты отослал собственного мейстера лорда Аррена и лечил его сам, чтобы Аррен уж наверняка умер. — Клевета! — Побрей-ка его еще, — распорядился Тирион. — Там, на горле. Топор царапнул кожу. С дрожащих губ Пицеля стекла струйка слюны. — Я пытался спасти лорда Аррена, клянусь… — Осторожно теперь, Шагга, ты его порезал. — Дольф рождал воинов, а не брадобреев, — проворчал Шагга. Почувствовав, что по шее течет кровь, старик содрогнулся, и последние силы оставили его. Он точно усох, съежившись и в длину, и в ширину. — Да, — проскулил он, — Колемон давал лорду слабительное, и я отослал его прочь. Королеве нужно было, чтобы Аррен умер, — она этого не говорила, не могла сказать, Варис постоянно подслушивает, но я понимал это по ее лицу. Но не я дал ему яд, клянусь. — Старик заплакал. — Спросите Вариса — это был мальчишка, его оруженосец, Хью… это точно был он, спросите у своей сестры. — Свяжи его и уведи отсюда, — с отвращением бросил Тирион. — Бросьте его в каменный мешок. Мейстера выволокли за дверь. — Ланнистеры, — стонал он. — Все, что я делал, было ради Ланнистеров… Когда его увели, Тирион не спеша обшарил его комнаты и взял с полок еще несколько пузырьков. Вороны бормотали у него над головой — в этих звуках было что-то странно умиротворяющее. Надо будет приставить кого-нибудь ухаживать за птицами, пока Цитадель не пришлет нового мейстера на место Пицеля. «А я-то надеялся, что смогу ему доверять. Варис и Мизинец скорее всего не более преданы, чем он… просто они хитрее, а следовательно, опаснее. Отец, пожалуй, предложил наилучший выход: призвать Илина Пейна, воткнуть три эти головы над воротами — и делу конец. Приятнейшее было бы зрелище». Арья Страх ранит глубже, чем меч, твердила себе Арья, но это плохо помогало. Страх стал такой же неотъемлемой частью ее жизни, как черствый хлеб или волдыри на ногах после твердой, изрытой колеями дороги. Ей уже много раз бывало страшно, но настоящий страх она узнала только в том сарае у Божьего Ока. Восемь дней пробыла она там, пока Гора не отдал приказа выступать, и каждый день видела чью-нибудь смерть. Гора являлся в сарай после завтрака и брал кого-нибудь из узников на допрос. Жители деревни старались не смотреть на него. Может быть, они думали, что тогда и он их не заметит… но он их видел и брал, кого хотел. Ни спрятаться, ни схитрить было нельзя, и спасения не было. Одна девушка три ночи подряд спала с солдатом — на четвертый день Гора выбрал ее, и солдат ничего не сказал. Улыбчивый старик чинил солдатам одежду и рассказывал о своем сыне, который служил золотым плащом в Королевской Гавани. «Он человек короля, — повторял старик, — и я тоже — мы за Джоффри». Он так часто это говорил, что другие узники называли его «Мы-за-Джоффри», когда стража не слышала. Мы-за-Джоффри взяли на пятый день. Молодая мать с изрытым оспой лицом сама вызвалась рассказать все, что знает, — лишь бы ее дочку не тронули. Гора выслушал ее, а на следующее утро забрал у нее ребенка — вдруг она что-то утаила. Тех, кого выбирали, допрашивали на глазах у других: пусть видят, какая участь ждет мятежников и предателей. Допрос вел человек по прозвищу Щекотун. Лицо у него было самое обыкновенное, а одежда такая простая, что Арья могла бы принять его за кого-то из деревенских, пока не увидела за работой. «У Щекотуна всякий обмочится», — заявил пленным старый сутулый Чизвик — тот самый, кого Арья хотела укусить, который назвал ее злюкой и разбил ей голову кольчужным кулаком. Иногда Щекотуну помогал он, иногда другие. Сам сир Грегор Клиган только стоял и смотрел, пока жертва не умирала. Вопросы были всегда одни и те же. Есть ли в деревне спрятанное золото, серебро, драгоценности? Не припрятано ли где-нибудь съестное? Где лорд Берик Дондаррион? Кто из местных ему помогал? В какую сторону он уехал? Сколько с ним было человек — рыцарей, лучников и пехотинцев? Как они вооружены? Сколько у них лошадей? Сколько раненых? Каких еще врагов видели селяне? Когда? Сколько? Под какими знаменами? Куда они направились? Где в деревне спрятано золото, серебро, драгоценности? Где лорд Берик Дондаррион? Сколько с ним было человек? К третьему дню Арья знала все эти вопросы наизусть. Люди Клигана нашли немного золота, немного серебра, большой мешок с медными монетами и украшенный гранатами помятый кубок, из-за которого двое солдат чуть не подрались. Они узнали, что с лордом Бериком было десять заморышей, сотня конных рыцарей, что он направился на юг, на север, на запад, что он переправился через озеро на лодке, что он силен, как зубр, что он ослаб от кровавого поноса. Допроса Щекотуна не пережил никто — ни мужчины, ни женщины, ни дети. Самые крепкие дотягивали до вечера. Их тела вывешивали у деревни на поживу волкам. Когда они выступили в поход, Арья поняла, что никакой она не водяной плясун. Сирио Форель никогда не позволил бы сбить его с ног и отнять у него меч — и он не стал бы стоять и смотреть, как убивают Ломми Зеленые Руки. Сирио не сидел бы молча в этом сарае и не тащился бы покорно в толпе других пленников. Эмблема Старков — лютоволк, но Арья чувствовала себя ягненком, бредущим в стаде других овец. Она ненавидела селян за их овечье непротивление — почти так же, как себя. Ланнистеры отняли у нее все: отца, друзей, дом, надежду, мужество. Один забрал Иглу, другой сломал о колено ее деревянный меч. Даже ее глупую тайну у нее отняли. В сарае было достаточно места, чтобы справлять нужду в уголке, где никто не видит, но на дороге это стало невозможно. Она терпела сколько могла, но в конце концов ей пришлось присесть у обочины и спустить штаны на глазах у всех — иначе она бы обмочилась. Пирожок вылупил на нее глаза, но другие даже и не смотрели. Сиру Грегору и его людям было все равно, какого пола их овцы. Разговаривать не разрешалось. Разбитая губа научила Арью держать язык за зубами, но многие так и не усвоили этот урок. Один мальчик — их было трое братьев — все время звал отца, и ему размозжили голову шипастой булавой. Тогда подняла крик его мать, и Рафф-Красавчик убил ее тоже. Арья видела все это и ничего не сделала. Какой смысл быть храброй? Одна женщина, взятая на допрос, старалась быть храброй, но умерла, крича в голос, как и все остальные. В этом походе не было храбрецов — были испуганные, голодные люди, большей частью женщины и дети. Немногие мужчины были либо стары, либо совсем молоды — всех прочих оставили на виселице на корм волкам и воронам. Джендри пощадили только потому, что он признался, что сам сковал свой рогатый шлем — кузнецы, даже подмастерья, слишком ценились, чтобы убивать их. Гора объявил, что их ведут в Харренхолл, где они будут служить лорду Тайвину Ланнистеру. «Благодарите богов, что лорд Тайвин дает вам, предателям и мятежникам, такой случай. Это больше, чем вы заслуживаете. Служите усердно — и будете жить». — Это нечестно, — пожаловалась одна старуха другой, когда они укладывались на ночь. — Никакие мы не изменники — просто те, другие, пришли и взяли, что хотели, так же как эти. — Лорд Берик нам зла не делал, — прошептала в ответ ее подруга. — А красный жрец заплатил за все, что они взяли. — Заплатил? Забрал у меня двух кур, а взамен дал бумажку с каракулями. Съесть мне ее, что ли? А может, она мне яйца снесет? — Старуха посмотрела, не видят ли часовые, и плюнула трижды: на Талли, на Ланнистеров и на Старков. — Стыд и срам, — прошипел старик. — Будь старый король жив, он не допустил бы такого. — Король Роберт? — не сдержавшись, спросила Арья. — Король Эйерис, да благословят его боги, — слишком громко ответил старик. Часовой тут же прибежал, чтобы заткнуть ему рот. Старик лишился обоих своих зубов и в ту ночь уже больше не разговаривал. Кроме пленных, сир Грегор гнал с собой дюжину свиней, тощую корову, вез клетку с курами и девять повозок с соленой рыбой. Он и его люди ехали верхом, пленники были пешие. Слишком слабых и неспособных идти убивали на месте, как и тех, кто имел глупость бежать. Ночью солдаты уводили женщин в кусты — те как будто ждали этого и особо не противились. Одну девушку, красивее остальных, каждую ночь забирали четверо или пятеро человек, пока она не ударила кого-то камнем. Сир Грегор на глазах у всех срубил ей голову одним взмахом своего массивного двуручного меча.