К востоку от Вегела боевая группа Вальтера и 107-я танковая бригада сильно пострадали под ударами 2-й тактической воздушной армии Королевских ВВС и контратаками 32-й гвардейской бригады, которую Хоррокс отправил обратно. В 20.50 генерал-лейтенант Кребс, уже с новых позиций группы армий «B» южнее Крефельда, отдал приказ 107-й танковой бригаде возобновить наступление на северо-запад. Начальник штаба генерала Штудента ответил, что «107-я бригада понесла очень большие потери. Убиты командиры танковой бригады, танкового батальона и мотопехотного батальона»[1138]. Майора Берндта Иоахима фон Мальцана из-за серьезных ранений эвакуировали, и его отсутствие остро чувствовали все его бойцы. Бригада осталась с тремя исправными танками и двумя штурмовыми орудиями. Позднее оценку уточнили: боеспособных танков оказалось двенадцать[1139]. В любом случае боевой группе Вальтера и остаткам танковой бригады пришлось быстро отступить: британский 8-й корпус, наступавший через Хелмонд, угрожал их тылу. Немецкие атаки на «Адское шоссе» еще четыре дня не давали возможности вывозить раненых в 24-й эвакогоспиталь в Леопольдсбург. В 101-й воздушно-десантной дивизии было зафиксировано 163 случая боевого истощения во время ее пребывания в Нидерландах, и 30 % солдат после лечения вернулись на службу в свою дивизию. Гораздо более серьезной проблемой была нехватка плазмы для боевых ранений. Медикам из 82-й вдд на «фабрике младенцев» тоже не хватало самого необходимого. «Больше никакого движения с юга», – записал Мартейн Луис Дейнум в своем дневнике[1140]. Временно отрезанный от союзной армии Неймеген оценил потери. В результате боевых действий и от пожаров без крыши над головой остались более 16 тысяч человек. Еще одной причиной столь быстрого отхода 107-й танковой бригады стали замеченные в тот день в небе «Дакоты», буксировавшие планеры Waco, которые направлялись к зоне выброски над каналом Маас – Ваал. 325-й пехотно-планерный полк Гэвина и 80-й воздушно-десантный зенитно-артиллерийский дивизион прибыли – с опозданием на пять дней. Гэвин послал бойцов пехотно-планерного полка, поддержанных «Шерманами» Шервудских рейнджеров, расширить плацдарм вокруг Мока, который должен был занять 8-й корпус. К востоку от Неймегена 2-й батальон 504-го парашютно-десантного полка при поддержке роты Шервудских рейнджеров сумел оттеснить северный фланг 2-го парашютного корпуса генерала Майндля до самого Эрлекома. «Завязался короткий, но ожесточенный бой, – доложил батальон. – Подбиты три вражеских танка и тягач, противник полностью разгромлен, понеся огромные потери в живой силе. Нас поддерживали два британских танка, против вражеских этого хватило»[1141]. Майндль жаловался, что ему по-прежнему не хватает боеприпасов, но он хотя бы получил 190-ю пехотную дивизию под командованием австрийского генерал-лейтенанта Эрнста Хаммера. Ему отдали весь сектор Рейхсвальда от Краненбурга до Геннепа. И в то время как 325-й полк отвечал за южную часть, 504-й парашютно-десантный полк Такера занял северный сектор от Ваала до Грусбека. Впереди были леса Ден-Хёвел и несколько изначальных зон высадки. «Остовы планеров лежали, как призраки, по всей ничейной земле, – писал капитан Адам Комоза. – Немцы содрали с них холстину, видимо, использовали ее для укрытия»[1142]. Штабу Гэвина по-прежнему требовались пленные для допросов, поэтому роте «F» было приказано атаковать лес ночью, после артобстрела. Вряд ли это была бесшумная операция для поимки одинокого часового. «Ожесточенная стрельба из пулеметов и винтовок. Крики, вопли, чертовски много ругани». Они вернулись с пленным, все еще продолжая спорить: «Дай я проткну штыком этого сукиного сына». «Смотри, тупая задница, – отозвался сержант Бишоп. – Не приведем этого тощего ублюдка на КП живым, придется прийти сюда завтра ночью и проделать все это снова»[1143]. Вскоре за пленными отправили еще один патруль. Пока они отсутствовали, немецкий патруль прошел через оборонительные порядки 3-го батальона и убил брата одного из патрульных. Когда те вернулись с пленным и обо всем узнали, первым желанием было застрелить захваченного немца. Им помешал командир взвода, он отвел избитого пленного на командный пункт батальона. «Пленный не хотел говорить, – записал майор Кук. – Допрашивал его я и, зная, что он понимает английский, сказал, что даю ему две минуты, чтобы начать говорить, иначе убью, поскольку он мне не нужен. Когда две минуты истекли, я резко выхватил свой [кольт] 45, а начальник оперотдела капитан Кип и офицер военной разведки капитан Кармайкл, стоявшие по обе стороны от пленника, отошли в сторону. Впервые я увидел в его глазах настоящий страх, и он стал отвечать на вопросы»[1144]. Шервудские рейнджеры-йомены, один из самых эффективных британских бронетанковых полков, обошли Колдстрим[1145]. Они действовали в тесном контакте с 82-й воздушно-десантной дивизией на своем фланге Рейхсвальда. Американские десантники понятия не имели, что такое йомены, но они поняли слово «рейнджеры» и решили, что они – бронетанковый аналог элитных американских войск. Шервудских кавалеристов восхищали боевые качества 82-й дивизии. В битве под Беком лейтенант Стюарт Хиллс увидел, как один десантник «продолжал стрелять, даже когда ему оторвало ногу и руку»[1146]. Командиру Шервудских рейнджеров подполковнику Стэнли Кристоферсону очень нравился генерал Джеймс Гэвин, он считал его десантников лучшими пехотинцами из тех, с кем ему довелось сражаться плечом к плечу: «крепкие, храбрые, веселые». Но «возможно, в некоторых случаях, – писал Кристоферсон в дневнике, – они были слишком жесткими, особенно в обращении с пленными, которых брали редко. Никогда не забуду, как десантники ехали на джипе, прикрепив спереди голову немца, насаженную на стальной кол. Это зрелище преследует меня до сих пор»[1147]. Британские десантники в Остербеке тоже могли быть жесткими. 23 сентября раненый офицер 1-го парашютно-десантного батальона лежал в медпункте недалеко от гостиницы «Тафельберг». «Рядом со мной был один из наших, ему оторвало пальцы, и он хладнокровно курил, держа сигарету окровавленными обрубками. Истинный десантник, подумал я, хоть картину пиши»[1148]. Табак тогда был уже главной заботой. «Еды почти не осталось, – писал один авианаводчик в тот день. – Сегодня за весь день я съел пару галет и капельку джема. Пришлось сунуться в аварийный паек»[1149]. Несмотря на сильный дождь на рассвете, битва не прекращалась ни на мгновение. «07.00. Ужасный минометный обстрел, – отметил лейтенант Стивенсон из разведроты. – Подошли САУ и начали методично разрушать каждый дом, где можно укрыться. Все это время в подвалах почти каждого дома сидели мирные голландцы, женщины и дети, застигнутые боем. К этому моменту мы уже потеряли счет времени. Все больше самоходных орудий, все больше артогня»[1150]. Бригадир Хикс, не склонный к преувеличениям, описал обстрел Остербека как «самый ужасный и самый адский из всех, что он когда-либо переживал, в том числе обстрелы в окопах Первой мировой»[1151]. Участились случаи психологических срывов, их не избежали даже смелые. Пилот планера вспоминал, как один боец заперся в сарае возле церкви Остербека и начал палить вокруг себя из «Стэна», крича: «Вот вам, ублюдки!»[1152] В конце концов он покончил с собой. Физическое истощение, вспоминал позднее один капитан, достигло такого уровня, «что лучше бы нас поубивали»[1153]. «Мои парни в основном в порядке, – записал в дневнике майор Блэквуд. – Хотя было два случая военного невроза: один крепкий боец, проснувшись в окопе, увидел у себя на коленях отрезанную голову друга». В церкви Остербека съели немного сухпайков, к ним добавили двух ангорских кроликов, которых добыл сержант. «Мы усмехались, глядя на свою грязную щетину в зеркальце. Артиллеристы использовали церковь как н[аблюдательный] п[ост], и сообразительные гунны подвели 88-мм пушки, чтобы нас достать. Один из снарядов испортил рагу из кролика. Пришлось отказаться от церкви. Крыша рухнула. Засели в окопах, рядом британские 75-мм пушки. Вся земля вокруг наших окопов изрыта воронками, а между нами и рекой – убитые коровы и аккуратно так выпотрошенная лошадь»[1154]. Безжалостная решимость эсэсовцев снова подтвердилась. Голландский инженер по фамилии де Сут увидел десяток немецких солдат, поднявших руки, под охраной четырех британских десантников. Вдруг грянул взрыв – оказалось, немец бросил в них гранату за то, что сдались. Майор Пауэлл из 156-го парашютно-десантного батальона размышлял над тем, что на нем полно блох – штаб их батальона устроили в курятнике. Он ожидал, что периметр прорвут в любую минуту, но немцы полагались на свои танки и САУ и разрушали дома по всей округе. В тот день было меньше поддержки со стороны 64-го Среднего полка. Они могли выполнить лишь двадцать пять огневых задач. Теперь, когда немцы перерезали пути снабжения 30-го корпуса, стала тревожить нехватка снарядов, их собственная дивизия тоже просила поддержки[1155]. Кое-кто из солдат повышал себе настроение по старинке, напевая «Лили Марлен» или слушая пластинки. Один австрийский солдат утверждал, что, когда их пластинка заканчивалась, британцы кричали: «Фриц, давай еще!» А немцы кричали: «Томми, музыку!» – когда замолкали пластинки у британцев[1156]. Бонифаций де Йонге писал на западе «Денненорда»: «Каждый новый день хуже, чем вчерашний». В ту субботу в дом попали три снаряда. Уцелела лишь центральная лестница. Полыхал газовый завод, стоявший чуть южнее. В доме было душно, все забились в подвал, где солдаты сидели на полу спиной к спине. После стольких дней без пищи и сна их лица были как мертвые маски. Жена бывшего генерал-губернатора предложила солдату немного коньяку, чтобы подбодрить его. «Но я не ранен, – сказал тот. – Вы не должны мне это давать». Де Йонге пытался отвлечь их маленькую внучку Нельси от стрельбы, вынимая свечи из пакетов и складывая их обратно. «Но, когда все раненые лежат, Нельси скачет между пропитанными кровью матрасами, перепрыгивает окровавленные бинты и порванную форму, и эти несчастные с мягкой улыбкой тянутся к ней. Иногда это просто разрывало душу»[1157]. В тот же день отель «Схонорд» снова оказался в руках немцев. Унтер-офицер, выглядевший крайне довольным собой, привел массу бойцов для охраны. Убедившись, что раненых немцев лечат по-прежнему хорошо, он сказал: «Да, вижу, англичане – это не русские»[1158]. Он объявил, что всех немцев, которых можно перевезти, эвакуируют. Кроме того, у всех окон поставил охранников, словно поощряя польских десантников в округе по ним стрелять. Вид немца с оружием вызывал у них единственное желание: убить. Однажды немецкий пулеметчик занял позицию у окна на верхнем этаже, что вызвало возмущенные протесты со стороны британских врачей. Отель сильно пострадал в боях. Потолки осыпались, вряд ли утешая раненых. Отряд эсэсовцев отобрал из числа раненых британцев тех, кто мог ходить, для отправки в Арнем. Священник из планерного полка разговорился с одним молодым немцем-пехотинцем. «Мы ненавидим евреев, – сказал юный эсэсовец. – Евреев и русских»[1159]. «Почему ты ненавидишь евреев?» «Потому что они начали войну». «Почему ты ненавидишь русских?» «Почему мы ненавидим русских? – Молодой нацист грустно улыбнулся. – Ну… вы их просто не видели». Полковнику Уорреку пришлось разослать по медпунктам приказ не эвакуировать раненых: им все равно ничем не могли помочь на перевязочных пунктах и в больницах. На одного лежавшего на полу раненого приходилось только пол-одеяла. Продолжавшие сражаться солдаты отдали раненым большую часть сброшенных с парашютом продуктов, но еды все равно не хватало. Еще более критичной проблемой становилась нехватка медикаментов. «Запасы морфия и бинтов были на исходе», – отметил Уоррек в своем рапорте[1160]. «Было очень плохо, когда не хватало еды и воды, – писал голландский волонтер, – но еще хуже стало, когда закончился морфий и люди, уставившись в потолок, молча плакали от боли»[1161]. Пресную воду удавалось собрать, лишь когда случался дождь, и ее не хватало ни для операций, ни для того, чтобы просто вымыть раненых. «Оперировать было невозможно, а отдых, тепло, возможность утолить жажду – недоступны». Хотя вода столь драгоценна, подполковник Маррэйбл, командир 181-го парашютно-десантного медотряда, по-прежнему настаивал, чтобы все офицеры брились, пользуясь одной и той же банкой с холодной мутной водой. Все лавки и почти все дома в Остербеке были разграблены. «Капитан Гриффин, десантник-дантист, пристрелил из “Стэна” пару овец. Пошли на рагу»[1162]. В медпункте, устроенном в доме семьи Хорст, прежде всего не хватало сыворотки против гангрены. «Поначалу многие раны были несерьезными, – рассказывал санитар, – но потом начиналась гангрена. Несколько часов – и все… Каждый день мы выносили по четыре-пять трупов»[1163]. Сержанты Королевской медслужбы проявляли удивительную смелость и решимость, о чем свидетельствовал один раненый десантник. Немецкий танк начал обстреливать дом тер Хорстов. Капрал медслужбы схватил флаг Красного Креста и пошел прямо к танку. Когда командир высунулся из башни, капрал в ярости спросил, почему они обстреливают дом, на котором четко виден красный крест. Командир танка извинился, развернул танк и покатил обратно к Арнему[1164]. В 13.05 в штаб армии группы «В» пришло сообщение. Гитлер негодовал, узнав, что 1-я воздушно-десантная дивизия еще не уничтожена. Он только что отдал приказ «2-му танковому корпусу СС развернуть пятнадцать “Тигров”»[1165]. Вскоре получили еще одно сообщение: 506-й батальон тяжелых танков с «Королевскими тиграми» и 741-й танковый батальон направляются для усиления танкового корпуса СС Биттриха и 2-го парашютно-десантного корпуса Майндля. Войска Биттриха в Бетюве были отброшены 129-й бригадой с полосы обороны от Ресена до Элста. Биттрих прекрасно знал, что британцы подводят войска для усиления поляков в Дриле. Поэтому он хотел атаковать западнее Валбурга, чтобы перерезать им путь, но танковая рота боевой группы Кнауста потеряла три танка из-за атаки Сомерсетской легкой пехоты и 4-го/7-го полка Гвардейских драгун на Остерхаут. И он не мог бросить в бой «Тигров»: на бездорожье эти гиганты просто застряли бы в грязи. Биттрих также приказал 30-му пулеметному батальону занять позиции у Недер-Рейна, чтобы прикрыть переправы[1166]. Генерал авиации Кристиансен издал патетический приказ по армии, поздравив дивизию фон Теттау «под безошибочным и энергичным руководством генерала фон Теттау»[1167]. Полковника Фуллриде из дивизии Германа Геринга, должно быть, стошнило, когда он с ним ознакомился. Кристиансен утверждал, что противника теснят на восток, но все же Теттау жаловался, что он не может продвигаться вперед под огнем 64-го Среднего полка, который, как он полагал, был польской тяжелой артиллерией. Рота из разведбата дивизии «Фрундсберг» под командованием оберштурмфюрера Карла Зибрехта получила приказ продвигаться вдоль северного берега Недер-Рейна и наблюдать за противоположным берегом в Дриле. Остальная часть разведывательного батальона находилась на другом берегу реки с зенитной бригадой Хуберта Свободы, вдоль железной дороги от Элдена до Элста, напротив поляков. Днем часть 130-й бригады двинулась через Валбург в Дрил, частично укрытая проливным дождем. Одновременно 214-я бригада наступала на Элст силами 7-го полка Сомерсетской легкой пехоты, 1-го батальона Вустерширского полка и эскадрона 4-го/7-го полка Гвардейских драгун. Роттенфюрер Альфред Рингсдорф из 21-го мотопехотного полка играл на пианино в одном из домов Элста. Он не слышал, как приближались «Шерманы», пока прямо через комнату не пролетел снаряд, к счастью не задев пианино[1168]. Но в бой вступили «Тигры», мощный резерв майора Кнауста, и «Шерманы» отступили, подбив одну «Пантеру» Mark V. «У нас было четыре “Тигра” и три “Пантеры”, – рассказывал Хорст Вебер. – Мы были убеждены, что одержим здесь еще одну победу, что разобьем врага. Но потом “Тайфуны” ударили по нашим танкам ракетами и разбили все семь на кусочки. И мы заплакали. Мы рыдали от гнева, это так несправедливо, что одной стороне – все, а другой – ничего. Видим в небе пару черных точек, знаем, что это ракеты. Потом эти ракеты подстрелят танки, и они будут гореть. Солдаты выходили оттуда все обожженные и кричали от боли»[1169]. Вебер признался, что, когда истребители-бомбардировщики «Тайфуны» подбили эти танки, он и его товарищи «бежали изо всех сил, чтобы спастись», но тут появился Кнауст на своем тягаче и, размахивая одним из костылей, орал: «Назад! Назад!» А поскольку это был майор Кнауст, им стало стыдно и они подчинились. Молодые бойцы его просто боготворили. Хоть он и не был эсэсовцем. «Он спас нашу линию фронта в Элсте. Для него я бы что угодно сделал». Кнауст перестроил оборону и передал бойцам дивизии «Фрундсберг» два «Тигра». Те встали рядом с позициями. «Это было как партнерство. Мы защищали друг друга. Мы защищали танки от атак пехоты с фланга, а они нас – от “Шерманов”. Но главное, с “Тиграми” было не так страшно»[1170]. Полковник Маккензи прибыл в штаб Браунинга с приключениями, без которых он вполне мог бы обойтись. Согласно журналу боевых действий Королевской конной гвардии, он «нахватался впечатлений, когда его бронированный “Даймлер” вступил в перестрелку с тягачом противника и он как заряжающий выстрелил восемь раз»[1171]. Броневик перевернулся, и Маккензи едва не попал в плен, когда немецкая пехота в поисках экипажа выдвинулась вперед цепью, «как на охоте на куропаток», с криками: «Эй, томми, выходи!»[1172] Адъютант Браунинга Эдди Ньюбери отметил, что они были потрясены видом Маккензи. У него была «изрядная щетина, растрепанный, в грязной одежде и выглядел очень уставшим»[1173]. Позже Браунинг сказал, что Маккензи и Майерс были «цвета шпатлевки, как люди, пережившие зиму на Сомме»[1174]. Какие бы иллюзии ни оставались у Браунинга, доклад Маккензи о ситуации в пределах периметра обороны должен был их разрушить. Маккензи не щадил его чувств, но позже решил, что Браунинг все же не осознавал всей серьезности их положения. Еще раз предоставив в его распоряжение свои броневики в качестве такси, Королевская конная гвардия отправила Маккензи и Майерса обратно в Дрил, чтобы они могли той же ночью переправиться через Недер-Рейн вместе с большей частью польских десантников и доложить генералу Уркварту. Главной заботой генерала Хоррокса была не битва за Элст. Это была, конечно, судьба 1-й воздушно-десантной дивизии в Остербеке. Он послал своего начальника штаба бригадного генерала Пимана встретиться с генералом Демпси, командующим 2-й армией, который прибыл в Синт-Уденроде. Было решено предпринять последние усилия для укрепления плацдарма воздушно-десантной дивизии. Если это не удастся и поступят сообщения, что немцы готовятся предпринять масштабную акцию, чтобы попытаться сокрушить периметр, оставшиеся в живых десантники будут эвакуированы обратно в Бетюве. Демпси уполномочил Хоррокса и Браунинга принять это решение без оглядки на вышестоящее командование. Они могли огласить его на следующий день, в Валбурге, – на совещании штаба 43-й дивизии. Уркварт показал двум бригадирам, Хиксу и Хакетту, а также подполковнику Лодер-Симондсу послание, которое он собирался передать Браунингу, с описанием их положения. Он заканчивал его такими словами: «Боевой дух все еще высок, но непрестанные и сильные минометные обстрелы имеют очевидные последствия. Мы будем держаться, но в то же время надеяться, что предстоящие 24 часа принесут облегчение»[1175]. Утренний дождь сменился ясным небом. По собственной инициативе лейтенант Джонсон из американской группы авиаподдержки и канадский лейтенант Лео Хипс еще до рассвета переплыли Недер-Рейн в лодке. Они отправились в Дрил на командный пункт Сосабовского и сообщили его штабистам о ситуации на периметре обороны. Два лейтенанта впервые за неделю получили горячую еду и приличную выпивку[1176]. Стояла ясная погода, был хорошо виден северный берег Недер-Рейна, откуда они пришли, и можно было наблюдать за действиями авиации союзников. «Мы впервые увидели настоящую воздушную поддержку операции. Более получаса “Тайфуны” и “Тандерболты” обстреливали и бомбили позиции немецких зениток. Затем пришли “Стирлинги” и “Дакоты” со своим грузом. От Дрила с нашего периметра на тот берег реки взлетели ракеты, обозначая зону сброса, и почти сразу же с трех сторон участка, где стояла дивизия, свои ракеты выпустили немцы. У меня душу рвало на куски, когда я видел, как эти жизненно важные грузы падают в пяти километрах от позиций дивизии. До них дошла десятая доля, не больше. Я бы правую руку отдал за рацию, чтобы связаться с этими самолетами и направить их в нужную зону. Зенитки подожгли две “Дакоты”, но обе летели, пока не сбросили груз. Только один человек выпрыгнул из двух самолетов, прежде чем они врезались в землю»[1177]. В общей сложности «Стирлингов» и «Дакот», сбросивших в тот день грузы, было сто двадцать три. Шесть были сбиты, шестьдесят три повреждены[1178]. Немецкий зенитный огонь сокращал транспортный парк Королевских ВВС столь стремительно, что сбрасывать новые припасы они могли еще весьма недолго. В тот день генерал-майор Сосабовский получил сигнал, что десантные лодки уже в пути. «Я был не очень доволен, – сказал он. – Не мог понять, почему они хотели пожертвовать специально подготовленными десантными войсками на штурмовой переправе, в то время как 43-я дивизия обучена таким атакам и у нее есть лодки. Но я выполнял приказ»[1179]. К вечеру небо прояснилось. Была звездная ночь. Полковник Майерс на южном берегу контролировал раздачу десантных лодок 130-й бригады польской бригаде. Он очень сочувствовал полякам. Лодки оказались не того типа и размера, о которых им говорили. Их доставили только в 02.00, и только десять оказались пригодными. Еще две были пробиты немцами в пути во время обстрела. Инженеров не было, и полякам, не умевшим форсировать реки, было очень трудно грести. Вместо батальона на северный берег за остаток ночи переправились лишь 153 человека – офицеров и солдат. Многих убил или ранил немецкий 30-й пулеметный батальон, стрелявший по воде по отмеченным направлениям. Раненых вернули на южный берег[1180]. Сосабовский, наблюдавший за происходящим с дамбы, незадолго до рассвета остановил операцию. Вероятно, он знал американскую шутку, что «англичане будут сражаться до последнего союзника»[1181]. В ту ночь он вполне мог о ней вспомнить. Глава 23 Воскресенье, 24 сентября Почти всю ночь генерал-майор Сосабовский провел на дамбе, наблюдая за переправой 8-й роты, и лег лишь на рассвете. В 10.00 его разбудили: прибыл генерал Хоррокс на броневике в сопровождении офицера связи подполковника Стивенса. Сосабовский обрадовался и удивился, тем более что маршрут из Неймегена через Валбург был все еще открыт для немецких атак. Но почему не явился Браунинг, его прямой начальник? Сосабовский и Хоррокс поднялись на церковную башню в Дриле, и с колокольни Сосабовский смог показать ключевые точки, в том числе высоту Вестербоуинг, отбитую немцами у Пограничного полка. Фронт 1-й воздушно-десантной дивизии Уркварта, проходящий вдоль реки, теперь не превышал и километра, и немцы пытались полностью его отрезать. Хоррокс слушал, но сам сообщил немногое. Он не сказал, что его начштаба бригадный генерал Пиман и генерал-майор Айвор Томас, командир 43-й дивизии, уже решили форсировать реку ночью. Он просто поручил Сосабовскому прибыть в штаб Томаса в Валбурге на совещание в 11.30[1182]. Сосабовский послал вестового на северный берег Недер-Рейна, на дамбу – за переводчиком, лейтенантом Ежи Дырдой. Когда Дырда добрался до фермерского дома, Хоррокс уже уехал. Сосабовский дал лейтенанту указание принести пулемет и гранаты, и оба, а с ними и Стивенс уехали на джипе, которым управлял сержант Юхас. Дырда недоумевал, зачем пришлось отзывать Сосабовского с фронта на совещание[1183]. Для Сосабовского была одна хорошая новость, хотя поразительно, что ему не сказали об этом раньше. 1-й батальон и часть 3-го батальона, вопреки опасениям генерал-майора, не погибли. За день до этого их наконец-то десантировали в сравнительно безопасный сектор 82-й воздушно-десантной дивизии у Грусбека. Дул сильный ветер, многие переломали ноги, но главное, остальная часть бригады направлялась в Дрил[1184]. Недалеко от Валбурга, небольшого городка, британский военный полицейский остановил джип Сосабовского и велел съехать на обочину. Их направили в сад, где на поляне стояла большая палатка. Хоррокс и Браунинг ждали снаружи. «Приветствие было прохладным, – заметил Дырда. – Я не увидел ни малейшего радушия со стороны британских генералов и бригадиров по отношению к генерал-майору Сосабовскому»[1185]. Сосабовский не был знаком с генерал-майором Томасом, командующим 43-й дивизией. Томас был самодовольным и, вероятно, самым непопулярным генералом во всей британской армии. За поистине маниакальную придирчивость и прусскую одержимость формой офицеры звали его «генерал фон Тома». Томас сорвал бы погоны с командиров, если бы в то время, когда их войска захватывали объект, выгребные ямы не соответствовали нормативным размерам. Еще его прозвали «Мясник» – за наплевательское отношение к потерям при достижении цели[1186]. Сосабовский спросил Хоррокса, может ли он взять с собой лейтенанта Дырду в качестве переводчика во избежание недопонимания. Хоррокс отказал, утверждал, что в этом нет необходимости. Но Дырда обратился к Браунингу, который знал его по предыдущим совещаниям, и Браунинг согласился. Ему Хоррокс перечить не мог, что отнюдь не улучшило его настроения. В палатке он не разрешил Дырде сесть рядом с Сосабовским и настоял на том, чтобы тот стоял позади генерала. Это было на удивление мелочно. Дырда заподозрил, что Хоррокс просто не хотел иметь в свидетелях еще одного офицера-поляка. Еще более поразило то, что Сосабовского и Дырду усадили с одной стороны стола, а все высшие британские чины заняли места напротив. Это было похоже на военный трибунал, а не на совещание союзников. Даже подполковник Стивенс, офицер связи, не сидел на польской стороне. Хоррокс сел между Браунингом и Томасом, лицом к Сосабовскому. Отчет Дырды, единственный подробный источник сведений о совещании в Валбурге, полон негодования на отношение британских генералов к Сосабовскому. Он не помнил, что Сосабовский всегда открыто критиковал весь план операции «Маркет – Гарден», и теперь, когда его предостережения полностью оправдались, Браунинг и Хоррокс, вероятно, ожидали новых протестов против катастрофического британского планирования. Они явно были полны решимости с самого начала дать понять Сосабовскому, где его место. Председательствовал Хоррокс. Он заявил, что по-прежнему намерен создать сильный плацдарм к северу от Рейна. В эту ночь предстояло совершить две переправы под командованием генерал-майора Томаса, в подчинение которого должна была перейти польская парашютно-десантная бригада. Затем он передал слово Томасу, и тот сообщил, что 4-му батальону Дорсетского полка и 1-му батальону польской бригады предстоит переправляться напротив паромной пристани в Хевеадорпе. С собой они возьмут дополнительные боеприпасы для 1-й воздушно-десантной дивизии. В то же время остальная часть польской бригады должна была переправиться примерно в том же месте, что и накануне вечером. «Обеими переправами должен был командовать бригадный генерал Уолтон, командир 130-й пехотной бригады, – заметил Дырда. – Лодками снабжает 43-я пехотная. Все указания давались в очень императивном тоне, с оттенком превосходства»[1187]. Томас не сообщил никаких подробностей о том, сколько и какие именно лодки будут предоставлены, укомплектованы ли они инженерами, и ничего не сказал ни о дымовой завесе, ни об артподдержке. По сути, информации было так мало, что Хоррокс мог бы сообщить обо всем Сосабовскому и в Дриле, не заставляя его ехать в Валбург. Оба польских офицера были ошеломлены. Человек, которого Томас назначил командующим операцией, был не только младше Сосабовского по званию, но и вблизи реки никогда не был. Это выглядело как преднамеренная провокация. Когда Сосабовскому сообщили, что его 1-й батальон отдадут бригадиру Уолтону, он с невероятным самообладанием заявил, что командует Польской отдельной парашютной бригадой и сам решит, какой батальон будет выбран для выполнения конкретной задачи. Британские источники, основываясь на официальной истории 43-й Уэссекской дивизии, утверждают, что Сосабовский в тот момент вышел из себя и сказал Хорроксу: «Я генерал Сосабовский, и я командую польской парашютной бригадой. Я делаю что захочу». Хоррокс якобы парировал: «Вы под моим командованием. Вы будете делать то, что прикажу вам я, черт возьми». «Хорошо, – вроде как уступил Сосабовский. – Я командую польской парашютной бригадой и сделаю то, что вы, черт возьми, прикажете»[1188]. Почти наверняка это апокриф, байка для офицерской столовой. Сосабовский, страстный патриот, не терпел глупцов любого ранга, и трудно поверить, что он сказал бы: «Я поступаю так, как вы, черт возьми, прикажете». В отчете Дырды нет ничего, даже отдаленно напоминающего этот обмен репликами. У Дырды были веские основания подозревать, что Хоррокс и Браунинг хотят избежать ответственности за катастрофу и попытаются «доказать, что возражения Сосабовского, его упрямство и непримиримость мешали им оказать действенную помощь 1-й воздушно-десантной дивизии»[1189]. Но Дырда не признает, что Сосабовский неверно понял ситуацию. Сосабовский утверждал, что вместо плана, предложенного Томасом, нужно силами дивизии совершить масштабную переправу через Недер-Рейн дальше к западу и зайти в тыл немецким войскам, окружавшим 1-ю вдд. Это было невыполнимо, так как британцам не хватало лодок и мостового оборудования для своевременной переброски значительных сил, и в любом случае Томас мог выделить не больше бригады. Но Сосабовский был совершенно прав, указав, что план Томаса – высадка бойцов Дорсетского полка и его 1-го батальона на паромной пристани Хевеадорпа, прямо под захваченной немцами высотой Вестербоуинг, – был по меньшей мере безрассудным. Немецкие пулеметные позиции, накрывающие реку, означали, что только что описанная операция будет не переправой, а наступлением. (В своих мемуарах Хоррокс никогда не упоминал о совещании в Валбурге. Он утверждал, что отправился прямо из Дрила в Синт-Уденроде, к генералу Демпси. Что еще удивительнее, он писал: «Задним умом все крепки, но сейчас я думаю, было бы лучше предназначить 43-ю дивизию для иного направления. Вместо того чтобы пропускать их 22-го сквозь Гвардию, мне следовало приказать генералу Томасу зайти с левого фланга, через Недер-Рейн, гораздо западнее, и ударить по немцам, вовлеченным в бой с 1-й воздушно-десантной дивизией, с тыла»[1190]. Кажется, он забыл, что именно так советовал поступить Сосабовский и именно это он, Хоррокс, наотрез отказался делать. А еще стоит повторить, что план окружения с запада, предложенный Сосабовским, был единственным, который приняла Академия Генштаба голландской армии, отказавшая всем офицерам, предлагавшим наступление по дороге Неймеген – Арнем.) Как только Дырда закончил переводить, генерал Томас встал и, игнорируя все, сказанное Сосабовским, заявил, что переправы проведут в 22.00 и в тех местах, которые он указал. До этого момента Сосабовский прекрасно владел собой, но намеренно грубый отказ офицера, равного ему по рангу, ответить на его предложение привел его в ярость. У него было больше опыта, чем у кого-либо из присутствующих, он гораздо лучше представлял себе местность. И он чувствовал, что Хоррокс, а с ним и Браунинг, который не произнес на совещании ни слова, не имели в действительности никакого желания продолжать сражаться за Арнем. Операция, о которой говорил Томас, просто позволяла им сохранить лицо. Сосабовский не выспался, и это усугубляло его раздражение, которое он испытывал из-за этого плохо спланированного предприятия. Он встал и на своем ломаном английском предупредил, что жертвы Дорсетского полка и его 1-го батальона будут напрасными. Он снова подчеркнул, что солдат Дорсета, которых двинули на Вестербоуинг, отправили на верную смерть. Если у британцев нет сил нанести серьезный удар, пусть выводят дивизию Уркварта. Томас попытался его прервать, но Сосабовский ответил: «Не забывайте, что за последние восемь дней не только польские десантники, но и лучшие сыновья Британии, солдаты-добровольцы из вашей воздушно-десантной дивизии, напрасно гибнут на Рейне»[1191]. «Совещание окончено, – гневно объявил Хоррокс. – Приказ генерала Томаса должен быть выполнен. – Он повернулся к Сосабовскому. – А если вы, генерал Сосабовский, не желаете выполнять данные вам приказы, мы найдем для польской парашютно-десантной бригады другого командира, который будет наши приказы выполнять». Офицеры 30-го корпуса вышли, не простившись с Сосабовским, но генерал Браунинг остался и пригласил его на обед в Неймегене. Это слегка рассеяло его угрюмость, и он согласился, в надежде, что сумеет убедить Браунинга изменить мнение Хоррокса. Но, когда он услышал от Браунинга, что в эту ночь лодок для переправы почти не осталось, взорвался и сказал все, что думает, о медлительности и некомпетентности 30-го корпуса. Позднее Дырда предупредил его, что это было неразумно. Браунинг и Хоррокс, старые друзья, держались бы вместе при любой критике британской армии. Сосабовский был зол и на лейтенанта Дырду, который, по его мнению, своей откровенностью перешел все границы дозволенного, и отказался с ним говорить. Но после войны он понял, что Дырда был прав. Он, Сосабовский, действительно играл на руку своим противникам. Хоррокс, как уже упоминалось, находился в плохом физическом и психическом состоянии из-за своих серьезных ран и постоянно испытывал боль. Монтгомери не следовало возлагать на него столь серьезную ответственность. А Браунинг страдал от постоянной простуды, от которой никак не мог избавиться. У Сосабовского действительно был непростой характер, но это не оправдывало такого к нему отношения. Как признал Уркварт, было совершенно незачем наносить ему такое оскорбление – поставить его под командование молодого и неопытного бригадира. По всей видимости, Хоррокс, и Браунинг приложили руку к тому, чтобы убедить Монтгомери, будто польская парашютно-десантная бригада не хочет воевать.