Один десантник крикнул гвардейцу-ирландцу: «Хорошо отдохнул, приятель?» «Слава богу, не жалуемся, – ответил тот, – только мы воюем не с пятницы, а с Дня “Д”»[1340]. Приоритетные войска – спецназ и десантников – «обычные» армейцы не особо жаловали. Один гвардейский офицер вспоминал, как их танкисты издевались над десантниками: «Некоторым чертовски везет, один бой – и домой, в Англию!»[1341] Этот антагонизм не исчез полностью даже со временем. В 1984 году на праздновании сороковой годовщины битвы в Арнеме полковник (к тому времени генерал-майор) Джон Фрост погрозил кулаком в сторону Неймегена, откуда должна была прибыть Гвардейская бронетанковая дивизия, и воскликнул: «Вы называете это боем?»[1342] Операция «Маркет» кончилась плохо, а теперь затягивалась и операция «Гарден». Немецкие атаки на «Адское шоссе» у Вегела и Куверинга выдыхались главным образом из-за наступления с обеих сторон 8 и 12-го корпусов. На следующий день в Вегеле бойцы 327-го пехотно-планерного полка смогли впервые принять ванну. «Дайте солдату письмо, тарелку горячей похлебки, пару чистых носков и сухое одеяло – и он почувствует себя в раю», – писал поэт Луис Симпсон из 327-го полка. – Сегодня я мылся в душе и лишился приятной теплой корочки и запаха скотного двора, который Элизабет [sic!] Арден никогда не поймает во флакончик»[1343]. В последнюю неделю сентября основные бои развернулись в Бетюве, к северу от Неймегена, а также к востоку и юго-востоку – на Грусбекских высотах и в Моке. К тому времени Мок был «городом битых стекла и кирпичей, дымящихся руин». Медпункт 1-го батальона 325-го пехотно-планерного полка находился в развалинах жилого дома. Немцы атаковали на рассвете, в «низком густом тумане», который мог внезапно разойтись, но Гэвин знал, что ему придется наносить все новые удары по врагу. Теперь он располагал полностью укомплектованной дивизией, а также поддержкой британской артиллерии и бронетехники. В окрестностях Мока им очень помогли и толковые разведчики из местной подпольной группы «Ден Барк». «Все бородатые, лица грязные», – рассказывал сержант из 325-го полка, когда они курили по последней сигарете перед наступлением. «Несколько британских танков стояли вдоль дороги с работающими на холостом ходу двигателями. Колонна солдат молча прошла мимо живой изгороди и взобралась к ним на задки». Кто-то заметил высокую фигуру Гэвина с винтовкой, и пронесся шепот: «Генерал Джим здесь»[1344]. Дальше к северу 82-я вдд столкнулась с немецкими войсками в Рейхсвальде, но, очистив наконец территорию от Бека до Грусбека и закрепившись на Ден-Хёвел, или Чертовом холме, они заняли гораздо более сильную позицию. Бой был ожесточенным, даже унести раненых было невозможно. Сержант утверждал: «Когда мы взяли Чертов холм, у меня было пятеро с ранами в животе, они прислонились к деревьям. Они жили еще кто 12, кто 15 часов, и я не услышал от них ни стона, ни звука»[1345]. После того как Гэвин настоял на ночном патрулировании, сержант 504-го парашютно-десантного полка со своим отрядом пошел проверить фермерский дом в лесу на Чертовом холме. «Из дома вышел немецкий офицер и начал страшно ругаться на нас. Мы взяли его в плен. На допросе в штабе мы выяснили, что это был командир роты, и он принял нас за тех, кого послали сменить его роту, там уже все возмущались»[1346]. А одного десантника из 505-го парашютно-десантного полка ждал совсем другой сюрприз. Заснув в своем окопе, он вдруг проснулся и с ужасом увидел склонившегося над ним огромного немца. Десантник подумал, успеет ли схватить винтовку прежде, чем тот его убьет, но немец просто пытался сунуть ему в руки лист бумаги. Это была листовка, напечатанный на обеих ее сторонах текст на немецком и английском обещал безопасность любому сдавшемуся немцу[1347]. Лишь немногие из немецких подкреплений располагали картами и имели хоть какое-то представление о местности. Десантник из 505-го полка рассказал, как на его глазах трое немцев шли по дороге прямо в расположение его взвода. «Их окликнули, а они, дураки, за автоматы схватились. Подстрелили всех – одного насмерть, двоих ранили. О раненых позаботились наши врачи»[1348]. Вскоре с соседней фермы пришли с тачкой голландцы, муж и жена, нашли мертвого немца и похоронили его в поле за сараем. 2-й парашютный корпус Майндля был усилен артиллерией. Когда британские «Ланкастеры» устроили редкий дневной налет и прилетели бомбить Клеве, немецкие артиллеристы стреляли цветными дымовыми снарядами по американским позициям, надеясь, что британцы сбросят свои бомбы именно туда. Обнаружить орудийные и минометные батареи в густых лесах было сложно. В одном секторе лейтенант записал, что немцы «несколько дней в качестве наблюдательного пункта использовали высокую дымовую трубу. Глупо, но мы не понимали, откуда берутся все эти “воплеметы” [ракеты Nebelwerfer] и почему они бьют прямо по нам. Наконец нам дали танк, и мы их взорвали. Какое зрелище – фрицы, летящие сто футов без парашюта!»[1349] Шервудские рейнджеры вновь доказали свою ценность два дня спустя, когда немцы предприняли мощную контратаку в направлении Берг-эн-Дала при поддержке танков. Рота «С» уничтожила четыре танка. Один из них, «Пантера», попытался сбежать, отъехав задним ходом в дом, но стрелок «Шермана» «продолжал поливать его снарядами, и горящий дом обрушился на танк»[1350]. Бойцам Гэвина пришлось пережить несколько мощных артобстрелов, ставших причиной странного нервного срыва. Во время одного особенно интенсивного обстрела молодой десантник все повторял: «Что они хотят с нами сделать? Убить нас?»[1351] Не в силах это выдержать, он прострелил себе ногу, чтобы быть уверенным, что теперь как инвалид выйдет из строя. И совсем другой случай: юноша из 505-го полка, получивший письмо из разряда «Дорогой Джон», «все хотел покончить с собой, добровольно вызываясь на все опасные задания, пока его не подстрелил снайпер»[1352]. Раненых американских десантников все еще увозили лечить на «фабрику младенцев» в Неймеген, и их жажда сувениров не ослабевала. Однажды туда принесли на носилках одного эсэсовца, взятого в плен в Бетюве. «Он был спокоен, – рассказывал один раненый из 508-го парашютно-десантного полка, – пока не подошел долговязый небритый десантник и не начал расхаживать вокруг носилок». Сначала эсэсовцу было не по себе, а когда десантник потянулся к ботинку и вытащил нож, просто затрясся от страха. «Десантник протянул руку и аккуратно отрезал его нарукавную эсэсовскую повязку в качестве сувенира»[1353]. Десантники и планеристы одинаково хватали сувениры, как немецкие, так и типично голландские, чтобы послать домой. Особой популярностью пользовались деревянные сабо, но как справлялась с ними армейская почта, неизвестно. Для оставшихся в городе жителей Неймегена, казалось, мало что изменилось. «Немцы все так же ежедневно нас обстреливают, – писал Мартейн Луис Дейнум. – Британцы очень активны в воздухе, но, как только они улетают, появляются немцы и начинают обстреливать город. Мы боимся все меньше, поскольку привыкаем к шуму, но выглядим ужасно и сильно похудели». Дейнум поторопился. «Вечером мы пережили мощную немецкую бомбежку. Это было ужасно… Мы чувствуем себя такими уязвимыми. Потом гул низко летящих самолетов. Напряжение нарастает, никто не произносит ни слова, взрыв и еще взрыв. Мы слышим, как разбиваются стекла и падают обломки»[1354]. По приказу штаба фюрера люфтваффе нацелили на Неймегенский мост все имеющиеся бомбардировщики. Гитлер был настолько озабочен этим вопросом, что из штаба генерал-фельдмаршала фон Рундштедта должны были позвонить ему сразу же после атаки, чтобы сообщить, была ли она успешной[1355]. На следующий вечер начальник штаба Рундштедта позвонил в штаб Моделя и спросил, «могут ли саперы армии взорвать Неймегенский мост»[1356], но начальник оперативного отдела ответил, что необходимо так много взрывчатки, что на лодках ее не подвезти. Люфтваффе попытались осуществить комбинированную атаку: один самолет нес другой, набитый взрывчаткой, а затем выпустил его в последний момент в цель, но промахнулся[1357]. Вскоре после наступления темноты последних раненых британцев перевезли из Остербека в казармы в Апелдорне. Согласно плану операции «Маркет – Гарден», 30-й корпус должен был занять этот город еще два дня тому назад. Их сопровождал оставшийся медперсонал и шесть медсестер-голландок, в том числе Хендрика ван дер Влист. В больнице Святой Елизаветы оставалось еще несколько раненых, и среди них бригадиры Латбери и Хакетт, а также майор Дигби Тэтхэм-Уортер, которых позже тайком вывезли Пит Крёйф и его подпольщики. Опознать их немцы не успели. Полковник Уоррек уже встречался в Апелдорне с высокопоставленным немецким офицером медслужбы оберст-лейтенантом Цингерлином, которого он считал «очень разумным и деятельным»[1358]. Цингерлин принял под свою ответственность около двух тысяч раненых немцев, многие из которых находились в Хет Лоо, дворце королевы Вильгельмины, где вермахт устроил военный госпиталь. Они вместе выбрали казармы для раненых британцев, и персонал Королевской медслужбы все там вычистил и разложил солому как раз перед прибытием первых раненых. Вскоре после того, как привезли первых пациентов из Остербека, появились эсэсовцы, с большим подозрением относившиеся к этому британскому госпиталю, и все дотошно обыскали. Все еще надеясь, что 2-я армия прорвется через Рейн, Уоррек использовал все возможные способы, чтобы удержать раненых в Голландии. Он настаивал, что в Германию их можно везти только на специальном медицинском поезде, хотя даже немцы отправляли своих в грузовиках для перевозки скота. Он также попросил генерал-фельдмаршала Моделя дать разрешение союзникам десантировать медикаменты, поскольку у его бригад почти ничего не осталось, а немцы могли дать только бумажные бинты. Три бригады хирургов из Амстердама обещали помочь с одеялами и лекарствами и даже устроили отправку нескольких раненых в голландские госпитали, одним из которых была больница Святого Иосифа в Апелдорне. Смертельно раненные порой умирали долго. В больнице Святого Иосифа, когда санитары пытались поднять и повезти на рентген одного паренька из Карлайла, что в графстве Камберленд, он кричал так громко, что они оставили его в покое. Его состояние ухудшилось внезапно и быстро. Позже медсестра-немка сказала рядовому Эндрю Милбёрну, что мальчик умирает. В ту ночь разговаривавшие в палате несколько человек услышали, как он «хриплым, прерывистым голосом пытается пропеть несколько первых тактов “Боже, храни Короля”». В палате воцарилась мертвая тишина. «Слушая мальчика, Милбёрн почувствовал, как холодная дрожь пробежала по спине, когда он невольно попытался лечь по стойке “смирно”»[1359]. Все молчали. Медсестры перенесли умирающего мальчика в боковую палату. Милбёрн встал и пошел за ними. Паренек все пытался спеть гимн. Через полчаса он умер. Глава 26 Эвакуация и мародерство в Арнеме 23 сентября – ноябрь 1944 года Генерал-фельдмаршал Модель не стал дожидаться окончания сражения в Остербеке, чтобы разобраться с жителями Арнема, расположенного всего в трех километрах восточнее. В субботу 23 сентября Анна ван Лёвен записала в своем дневнике: «Панические слухи – весь Арнем эвакуируют»[1360]. Ходили слухи о массовых казнях горожан, которые приютили раненых британцев или ухаживали за ними во время сражения. Один неизвестный автор написал в своем дневнике: «Были расстреляны три семьи, в том числе их дети»[1361]. Другой писал: «В наших домах было полно английских солдат. Когда их нашли немцы, десять человек, в том числе доктора ван Звола и мистера Энгельсмана из мебельного магазина, они поставили к стене и расстреляли»[1362]. Горожане также слышали, что немецкие солдаты зачищают районы города, за которые шли бои. «Бросали гранаты в подвалы, и никто не обращал внимания на крики людей, которые там сидели. В результате было много жертв среди гражданского населения»[1363]. По данным недавних исследований, во время сражения только в городе Арнем были убиты 188 мирных жителей, из которых около 40 человек, как считается, казнили немцы. Эвакуация, артобстрел и авианалеты и другие причины привели к гибели еще 2000 гражданских[1364]. Немцы пытались представить события так, будто эвакуацию города осуществили муниципальные власти во главе с членами NSB. На самом деле приказ бургомистру отдал оберштурмфюрер Хельмут Петер, командир роты военной полиции из дивизии СС «Гогенштауфен»[1365]. Он даже почти неприкрыто угрожал: если не проведут эвакуацию, «придется рассмотреть вопрос о возможности ковровых бомбардировок»[1366]. Командир дивизии штандартенфюрер Харцер позднее утверждал, что он лично получил такой приказ от генерал-фельдмаршала Моделя. По его словам, целью операции была эвакуация Арнема и его окрестностей «во избежание дальнейших тяжелых потерь среди гражданского населения в результате ковровых бомбардировок, артиллерийского огня и уличных боев»[1367]. Это означало, что примерно 150 тысяч человек лишатся крова. Он рассказал, что вскоре после этого на его командный пункт прибыл «обер-бургомистр»: «…мы договорились, что эвакуация населения Арнема может и должна пройти самым гуманным образом». Эти заверения в гуманности вряд ли заслуживают доверия. Решение было принято через два дня после окончания боевых действий в городе, и реальные причины очень скоро стали очевидны во всей своей жестокости. В письме от 23 сентября, адресованном Зейсс-Инкварту в Рейхскомиссариат в Нидерланды, Харцер утверждал, что приказал провести эвакуацию в три дня «по военным причинам»[1368]. После войны, пытаясь избежать ответственности за последствия, Харцер заявил, что после 28 сентября он уже не нес ответственности за Арнем. Это были страшные новости, и не только для старых и немощных. Многие немецкие дезертиры, скрывавшиеся в городе, знали, что эсэсовцы предпочитали забивать их до смерти, а не расстреливать, поскольку они не стоили того, чтобы на них тратить пули. В страхе были и евреи-подпольщики, которых укрывали сочувствующие горожане, и десятки британских солдат, отрезанные от своих во время боя и нашедшие спасение у местных жителей. Их нельзя было оставить: у них не было еды, языка они не знали, поэтому голландцы брали их с собой, переодевая в гражданское. Правда, часто их выдавали армейские ботинки: ни у кого не было лишней обуви, которой можно было бы поделиться. Некоторых горожан обманывали эсэсовцы: они переодевались в британскую форму, просили помощи, чтобы потом на допросе узнать, где могут скрываться другие десантники[1369]. Когда британцев, захваченных в Остербеке, повели через город на вокзал для отправки в лагеря в Германии, мирные голландцы приветствовали их криками и жестами солидарности, несмотря на то что их предупредили, что будут застрелены, даже если только посмотрят в сторону пленных[1370]. Вскоре выяснилось, что эвакуация была частью Vergeltungsmaßnahmen gegen die Zivilbevölkerung – «Ответных мер против гражданского населения»[1371]. Заместитель бургомистра объявил: «Каждый сам за себя. Транспортных средств нет. Больных перевозить на конных телегах в Оттерло»[1372]. Утверждения об отсутствии «транспортных средств» были ложью, поскольку на улицах было полно немцев, повсюду разъезжавших в захваченных джипах с черными крестами, нарисованными поверх закрашенных символов Пегаса. Некоторые из них, похоже, были пьяны. Альберт Хорстман из подполья LKP видел джип с двумя немецкими солдатами, грабившими витрины магазинов, один был одет как невеста, а другой – как жених[1373]. Эвакуация должна была начаться с центра города. Каждый, кто пытался ее избежать, рисковал жизнью. Ирония судьбы заключалась в том, что в то утро, когда был отдан приказ об эвакуации, водоснабжение в Арнеме было наконец восстановлено[1374]. Почти весь центр все еще горел или тлел. Эсэсовцы обвинили в пожарах «вандалов-англичан»[1375], но не разрешали голландцам тушить их[1376]. (Добровольцы-пожарные, которые с большим риском для себя пытались ограничить ущерб, были несправедливо и вопреки всякой логике обвинены в пособничестве нацистам в конце войны.) В дни битвы жители центра каждую ночь спали полностью одетыми, чтобы бежать сразу, как только загорится дом, и теперь, когда самая страшная опасность миновала, было особенно обидно покидать город. В тот день одна женщина, жившая на восточной окраине Арнема, написала: «Живущие в центра ищут укрытие в пригороде. Во второй половине дня прошел слух, что до ночи весь город должен быть эвакуирован и горожанам придется идти в Зютфен или Апелдорн. В 17.00 появились объявления: весь центр города очистить к восьми часам. Тысячи людей двигались сплошным потоком, кто на чем. Печальное зрелище. Все пришли в Велп. Как для всех найдется место для ночлега, непонятно. В Моленбеке уже не поместиться. По двадцать человек в доме – это нормально. Пришла женщина, она только вчера ночью родила, а ребенка положила в ручную тележку»[1377]. Дорога к Велпу была забита сгоревшими в боях военными машинами. На следующий день, в воскресенье 24 сентября, та же женщина написала: «В четыре утра еще больше людей вышли из города… В одиннадцать пришел приказ эвакуировать весь город, дорога на Апелдорн все еще открыта»[1378]. Приказы висели на деревьях и зданиях. Некоторые сравнивали происходящее с «библейским исходом»: густой черный дым над городом, с неба летели обугленная бумага и сажа словно мягко струящийся дождь, «как черный снег». Немцы сожгли еще больше домов – в отместку за «сотрудничество»[1379]. Инженер-телефонист по имени Николас де Боде описал эту сцену: «Пожилая дама идет по городу, у нее в руках клетка с птицей и покрытый красным бархатом семейный альбом с фотографиями, в другой руке она несет подушку». Он спросил, почему она взяла эти вещи, а не еду и не одежду на зиму. Она ответила, что птица – единственное живое существо, которое у нее есть. Если она потеряет свой альбом, то потеряет и свою семью и не сможет заснуть без своей любимой подушки. Другую пожилую даму везли в кресле с колесиками. «Их было не десятки, не сотни, а тысячи, тысячи, и они не знали, куда идти». Он верил, что они не плачут, они «потрясены, их сердца болят»[1380]. В длинных колоннах беженцев Анна ван Лёвен видела пациентов психиатрической клиники в Вольфхезе. «Многим приходится идти пешком, это так печально, больных везут на телегах. Буйных привязали веревками, чтобы не сбежали»[1381]. Альберт Хорстман заметил «женщину в тонком меховом пальто и на высоких каблуках. Она шла по дороге в Эде и горько плакала». Видел он и «старика с седой бородой, вдруг упавшего замертво на обочине, панику и горе его детей и внуков, которые были с ним»[1382]. Взрослые, чтобы показать, что они мирные люди, несли белую повязку или белый флаг, часто просто наволочку, прикрепленную к метле. Дети плелись под дождем рядом с родителями, подражая им – они привязывали к палке носовой платок. Семья Воскёйл была вынуждена покинуть Остербек 26 сентября. Госпожу Воскёйл везли на ручной тележке: ее тяжело ранило взрывом гранаты. Когда из их дома выводили раненых англичан, эсэсовец жестом показал на разрушения вокруг, на валявшиеся повсюду трамвайные провода, ветки, поваленные деревья, «мол, вот результат вашей дружбы с британцами». В какой-то момент мать увидела, что ее маленький сын смотрит на разорванный надвое труп. Она испугалась, что его травмирует это зрелище, но он повернулся к ней, показал вниз и сказал: «Мама, смотри, полчеловека». Затем перешагнул через труп и пошел дальше, закинув на плечо палку с платком[1383]. Многие несли свои пожитки в узлах из белых простыней. Детей держали на руках, в их коляски сложили припасы, те же мешки с картошкой. Собаки часто сидели в ящике, укрепленном на багажниках велосипедов. Их катили по дороге, никто не ехал. Больше всего повезло владельцам тачек, в них везли кроликов, кур в плетеных клетках, иногда даже привязывали сзади козу. На севере Арнема миновали кладбище, оно было в ужасном состоянии: надгробия опрокинуты, вокруг кости, разбросанные взрывами, разворотившими могилы. «Большой проблемой для беженцев из Арнема были их домашние животные, – рассказывал смотритель зоопарка Антон ван Хоф. – В основном они брали их с собой за город, а потом отпускали. Если животные могли следовать за ними, им разрешали. Во всех остальных случаях просто бросали. Этим утром, в одиннадцать, пришли люди с маленькой, очень истощенной собачкой. Прямо у ворот зоопарка они спросили немецкого солдата, не застрелит ли он маленькое животное. Тот привязал собаку к дереву, начал стрелять, но успел лишь прострелить ей лапу»[1384]. В конце концов отец Антона ван Хофа сказал, что они возьмут собачку себе, и перевязал раненую лапу. Не все немцы вели себя одинаково. Одна мать отвела маленького сына так далеко от города, как только могла, и, обессиленная, упала на обочине дороги. «Внезапно, – вспоминал ее сын годы спустя, – рядом с нами остановилась роскошная машина, и немецкий офицер, отдав честь, спросил, не хотим ли мы прокатиться. “Да, пожалуйста”, – пискнул я»[1385]. Он довез их до следующего города. Однако большинство немцев сочувствия не проявляли. «Двое солдат из дивизии Германа Геринга рассмеялись, увидев наш бедный маленький караван, и крикнули: “Ха-ха! А вы были так счастливы, когда пришли британцы”»[1386]. Никто не знал, как такое множество людей сможет прокормиться в этом бесконечном походе в поисках крыши над головой. Продовольственные талоны были бесполезны, во всех окрестных деревнях закончилась еда. Пути ни на запад, ни на юг не было – в Остербеке и Бетюве шли бои, поэтому более 35 тысяч человек шли на восток, в Велп. «Остальные побрели кто куда. Немцы забирают всех мужчин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, чтобы хоронить мертвых… Несколько смельчаков хотят вернуться в Арнем, посмотреть, все ли в порядке с их домом, но их хватают немцы и заставляют рыть могилы»[1387]. Немецкие пикеты останавливали колонны беженцев: они забирали всех трудоспособных мужчин для принудительных работ на оборонительных сооружениях по линии реки Эйссел. Там их контролировали сотрудники Организации Тодта[1388]. Работали, пока не падали от истощения или болезней. Потом их вышвыривали, без еды, без транспорта. К четвергу в Велпе скопилось более 50 тысяч человек. Затем последовал приказ эвакуировать весь северный берег Недер-Рейна, в результате общее число беженцев увеличилось до 200 тысяч. Однако все деревни и города в глубине страны уже были переполнены, поскольку еще раньше немцы насильственно эвакуировали население побережья Северного моря. Некоторые, игнорируя приказ, остались в Арнеме. Остался и Герхард Гисберс, букинист, хотя его лавку разорили, выбили все окна, а книги раскидали по улице. Правда, дом его отца в школе напротив казарм Виллема II остался почти невредимым. «Все было так, как они оставили его во второй половине дня 17 сентября, – написал он. – Мясо все еще на тарелках, ножи и вилки поперек. Добавилось только одно. Большая, давно мертвая черная кошка, вытянутая по всей длине стола». Смерть ли кошек или их уход был тому причиной, но в опустевший город хлынула древняя сила. «Крысы, куда ни глянь», – добавил он. Сограждане, тайком вернувшиеся в Арнем, обнаружили жуткую шутку немцев. Одиннадцать витринных манекенов висели на деревьях[1389]. Довольно скоро стало ясно, что, помимо наказания голландцев за помощь союзникам, истинная цель изгнания из собственных домов всех живущих к северу от Недер-Рейна состояла в том, чтобы грабить оставшуюся без присмотра территорию. От воровства голландцы страдали и в первую неделю после воздушного вторжения, причем воровали и американцы, и британцы. «Есть замечательные люди, – писал Мартейн Луис Дейнум об американских десантниках в Неймегене. – Но очень жаль, что среди них столько сброда, они воруют все»[1390]. Грабили даже офицеры, полагая, что заслужили, рискуя жизнью ради голландцев. Одна группа из 508-го парашютно-десантного полка в Неймегене решила, что нужно выпить. Но они никак не могли вытащить затычку из бочонка, «поэтому лейтенант Лэм велел всем отойти и дважды выстрелил из своего кольта 45 калибра, все столпились вокруг с флягами, когда пиво хлынуло из дыр»[1391]. Других интересовали более долговечные и ценные вещи. «Некоторые солдаты слышали, будто Голландия – это страна алмазов, – писал один из офицеров в штабе бригадного генерала Маколиффа. – Они мечтали, что вернутся в Штаты с карманами, полными сияющих камней. “Базуки” подлечили много голландских сейфов»[1392]. Капрал из 101-й дивизии также рассказывал: «…кто-то из наших использовал ”базуки”, чтобы открыть банковские хранилища и “освободить” кучу голландских денег. Сам генерал Тейлор посетил наш батальон, чтобы сообщить, что с нашими союзниками так вести себя нельзя»[1393]. В конце войны союзники должны были совместно выплатить голландским властям 220 000 фунтов стерлингов (£ 9 млн по нынешнему курсу) за мародерство как раз в окрестностях Неймегена[1394]. Британские военные власти вывесили плакаты на английском языке – приказ войскам прекратить грабеж в пустых домах, ведь население уже достаточно настрадалось, но слишком многие солдаты не могли устоять перед легкой добычей войны[1395]. Рядовой из 3-го парашютно-десантного батальона на автомобильном Арнемском мосту позднее говорил об этом очень откровенно: «Это было против всех правил, но так поступали все. Парни нагребли уйму сокровищ. У меня было четыре ящика красивых столовых приборов, стоили, должно быть, фунтов сто или больше. Моя сестра собиралась замуж, и я подумал, что это будет замечательный свадебный подарок»[1396]. Даже не учитывая перспективу попасть в плен и оказаться в лагере для военнопленных, он понятия не имел, как отвезет все это домой. Слишком часто солдаты грабили, а потом выбрасывали добычу. Во время сражения мародерствовали и мирные голландцы, утверждая, что если не они, то это заберут немцы. В Арнеме голландские домохозяйки украли все белье из отеля «Де Зон»[1397]. Но эти отдельные случаи показались незначительными, когда немцы начали вымещать свою ярость на местном населении за помощь британцам. Рейхскомиссар Зейсс-Инкварт сделал заявление, что весь Арнем конфискован на основании указа рейхсмаршала Геринга от 14 августа 1943 года: «В связи с нападениями вражеских террористов на гражданское население на территории рейха фюрер принял следующее решение: в будущем государственная и частная собственность врага на оккупированных территориях должна беспощадно изыматься взамен имущества, а именно предметов интерьера, мебели, домашней утвари, белья, одежды и прочего, уничтоженного террористическими нападениями врага». В другом документе Геринга, адресованном оккупационным властям Нидерландов, оправдывалась жестокость немцев: «Отношение голландского населения к этому [бомбардировке Германии силами союзников] особенно поражает, ибо на любой другой оккупированной территории не известна подобная злобная радость по поводу террористических нападений на территорию рейха, которая демонстрируется столь явно»[1398]. Грабили даже больницы и дома престарелых. В «Доме диаконис» Арьен Шермер, член NSB и заместитель бургомистра, встретил четверых офицеров во главе с оберст-лейтенантом, создавших Wirtschaftskommando – отряд для ведения экономической войны. Их задача состояла в том, чтобы «отсылать в Германию часть всего, что осталось в Арнеме, в виде исправных товаров, а [другую] часть передать в распоряжение рейхскомиссара Зейсс-Инкварта»[1399]. Шермер попытался смягчить порядок, попросив разрешения взять необходимые беженцам вещи, такие как одеяла и продукты питания, и передать их Красному Кресту. Сестра Кристина ван Дейк рассказала, что в один из последних дней перед эвакуацией больницы Святой Елизаветы сюда пришли немецкие солдаты и украли все бинты. «Мы не могли не смеяться: они забирали женские прокладки, коробку за коробкой»[1400]. Мародерствовали очень методично. Длинными металлическими щупами немцы исследовали сады в поисках серебра и других зарытых там ценностей. Новую кирпичную кладку и свежую краску отбивали или срывали в поисках картин, спрятанных за фальшивыми стенами. Банковские сейфы не были защищены, а Арнем был очень богатым районом. Были привлечены и так называемые Räumungskommandos, «оперативные группы по выселению», во главе с местными чиновниками – членами нацистской партии или сотрудниками Организации Тодта. Немецкие бюрократы должны были составить списки всего изъятого после того, как зачистят фабрики, магазины и жилые дома (и до того, как их подожгут, чтобы скрыть все следы)[1401]. И все же нацистские методы редко работали так, как планировалось. Грабеж, одобренный государством, стал личной возможностью, о чем свидетельствует письмо немца, члена одной из таких «опергрупп», уроженца Вестфалии, якобы изымавшего мебель для семей в Эссене и Дюссельдорфе, лишившихся крова после бомбежек: «Моя дорогая Эмми, шлю всем вам мои наилучшие поздравления из Арнема. В самом скором времени у тебя будет шуба. Теперь я могу исполнить твое самое заветное желание. Но впереди еще много чего. Ты поразишься. Я нашел один большой радиоприемник, шесть маленьких, нижнее белье для тебя и Ингрид. Для тебя есть парикмахерская накидка и халат. Чудесное постельное белье, камчатная скатерть, электроутюг, электрический чайник. И, если коротко, здесь есть все, о чем можно только мечтать. Мясные консервы и масло. Так что, дорогая Эмми, ты видишь, мы живем в раю. У нас тут такие прекрасные кровати, каких в Германии просто нет»[1402]. Близилось Рождество, и офицеры вермахта, сержанты и сотрудники Организации Тодта нашли немало подарков для семей в Германии. Некоторые флибустьеры из нацистской партии имели гораздо более масштабные амбиции. Об этом можно судить по письму рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера рейхсляйтеру Мартину Борману. Гауляйтерам-нацистам было сказано, что их «коммандос по спасению имущества» не имеют права забирать ценные картины. «Теммлер, лидер “ опергруппы по выселению” из Дюссельдорфа, уже несколько недель пытался вскрыть сейфы в отделениях крупных банков в Арнеме. Рейхскомиссар [Зейсс-Инкварт] ему запретил. Тогда он обратился к генерал-лейтенанту [Вальтеру] Лаккнеру, командиру [2-й] парашютной дивизии, с просьбой дать ему несколько сварщиков. Генерал отказался, заявив, что его парашютисты не взломщики сейфов»[1403]. Служба безопасности установила, что «опергруппа» Теммлера, состоявшая из трехсот человек под командованием шести главарей, взломала сейфы Амстердамского банка, Нидерландского банка и Роттердамского банка и пыталась вскрыть сейф в четвертом. Они унесли ценных полотен, драгоценных металлов и валюты на многие миллионы рейхсмарок. «Один неполный список насчитывал 34 произведения искусства»[1404][1405]. Теммлер поселился в одном доме с несколькими молодыми голландками, которым дарил серебро, ткани и еду. «Стены его спальни украшали фотографии – безвкусные ню – и эмблемы со свастикой». Он жил в роскоши, устраивал банкеты и приобрел три рояля. Гиммлер был обеспокоен тем, что престиж нацистской партии пострадает в Нидерландах от такого бесстыдного поведения. «В то время как войска ведут самые смелые и жестокие сражения, эти юнцы с таким же рвением грабят Арнем». «Остров» (Бетюве). 21–25 сентября 1944 г. Попытки сохранить собственность были тщетными. Через три дня после окончания битвы Бонифаций де Йонге отправился к городскому коменданту – получить подписанный приказ об охране дома, чтобы сохранить винный погреб[1406]. Приказ ему дали, поэтому он и его семья собрали все, что уместилось в одной машине, и уехали. «Денненорд» разграбили на следующий день. Зоопарк на севере Арнема пострадал иначе. Немецкие солдаты средь бела дня украли корм для животных, который затем продавали по завышенным ценам. Йоханнес ван Хоф, директор зоопарка, подал проникновенные жалобы на имя гауптштурмфюрера СС Дорнштайна. От них просто отмахнулись банальным Es ist Krieg – «Это война»[1407]. Голландцы были потрясены не столько откровенным грабежом, сколько бессмысленным разрушением и осквернением. Это наводило на мысль о непонятной ярости против всего мира, Germania contra mundum. «Вокруг нас огромное число “мофов”, – писал очевидец. – Они ходят по опустевшим домам, берут все, что им нужно. Все ненужное – стулья, столы, шкафы – разбивают топорами»[1408]. Когда немецкие солдаты ворвались в отель «Де Зон», они выпили все, что смогли, из винного погреба, а потом разбили оставшиеся бутылки, чтобы не доставались никому. «На другой стороне улицы размазали по земле бочки с маслом. В лавках сбрасывали на пол кадки с сиропом и мукой. “Herren”[1409] ходили по этой каше и размазывали ее по всей мебели. Витрины магазинов тоже систематически разбивали, а их содержимое забирали. Танк въехал прямо в магазин “V&D” и все, что было внутри, разрушил». Нацистам нравилось думать, что они гораздо более цивилизованные, чем Советы, но мародерство в Арнеме, злобное и бессмысленное, на удивление походило на грабежи, устроенные Красной армией в Германии в 1945 году. Глава 27 «Остров» мужчин Сентябрь – ноябрь 1944 года Бетюве, территорию между Ваалом и Недер-Рейном, прозвали «“Островом” мужчин», поскольку почти всех женщин оттуда эвакуировали. Этот осушенный и возделанный участок побережья с садами и топкими пастбищами возвышался над водой лишь благодаря окружающим его дамбам. По словам американского десантника, «земля была плоской, точно бильярдный стол»[1410]. И как бы симпатичны ни были им местные жители, воевать там десантникам не нравилось: погода ухудшилась, и теперь стоило им вырыть окоп, как тут же на дне появлялась вода и поднималась все выше. Сделав свою работу, американские десантники совсем не хотели, чтобы их держали за обычных пехотинцев. Как и их командиры, они были в ярости от того, как Монтгомери в них вцепился. Американские генералы подозревали, что Монтгомери, который всегда хотел командовать формированиями армии США, а также британскими и канадскими, просто воспользовался ситуацией. «Одна из странностей в операции “Маркет – Гарден”, – писал бригадный генерал Джеймс Гэвин, – состоит в том, что впервые в нашей истории американские дивизии отданы под командование иностранной армии»[1411]. Разгневанный генерал Бреретон предупредил штаб Эйзенхауэра, что два подразделения потеряли 35 % личного состава: «Это 7382 опытнейших, незаменимых десантника… их дальнейшее использование в качестве сухопутных войск не позволит задействовать их в воздушных операциях до конца весны»[1412]. Генерал-майор Риджуэй, командующий 18-м воздушно-десантным корпусом, злился, наверное, больше всех. По его мнению, «трудно поверить обещанию Монти вывести их к 1 ноября»[1413]. События доказали его правоту. 82-ю вдд вывели только в середине ноября, а 101-я оставалась там чуть ли не до конца. Насмешки над Монти становились все более популярными. Когда король Георг VI посетил американские штабы в Бельгии и Люксембурге, он был в форме фельдмаршала. «Это стало поводом для шутников спросить, превосходит ли он Монти по рангу?»[1414] Подозрения американцев были в значительной степени справедливы, но и 2-я английская армия, и 1-я канадская армия страдали от острой нехватки личного состава. У генерала Максвелла Тейлора были свои причины не любить их затянувшееся пребывание в Бетюве. Во время посещения 3-го батальона из 501-го парашютно-десантного полка, находившегося на линии фронта близ Хетерена на Недер-Рейне, он приказал минометному взводу стрелять по пню на значительном расстоянии, чтобы проверить меткость и силу поражения. Десантники предупредили его, что немцы откроют ответный огонь. Тейлор настоял, а немцы действительно отреагировали, так что всем пришлось укрыться. Как только наступило затишье, Тейлор, снова вопреки советам, решил уехать. «Вот тогда он и получил свое пурпурное сердце – осколок в зад»[1415], – рассказывал один из присутствовавших при этом офицеров. «Мы попали под минометный обстрел, – записал телохранитель генерала. – Я оглянулся, увидел лежавшего на земле Тейлора, подбежал и поднял его. Когда я, спотыкаясь, тащил его на себе, а вокруг нас рвались снаряды, я услышал, как он пробормотал: “Черт возьми, попали прямо в задницу”»[1416]. Генерал, без сомнения, уже представлял себе эти шутки. Солдаты не особо любили Тейлора, и уж точно он не вызывал у них такого восхищения, как Риджуэй и Гэвин. Когда 501-й полк перевели в Хетерен, одна рота заняла кирпичный завод, где находился немецкий полевой госпиталь. Там все еще валялись обрубки тел после ампутаций, которые нужно было убрать. На завод забрел голодный боров. Поскольку немцы совсем рядом и стрелять нельзя, один боец, бывший рабочий скотобойни, сам вызвался его умертвить. Он со всей силой ударил борова, тот упал, но, пока солдат гордо раскланивался перед публикой, боров пришел в себя и выбежал наружу, солдат бросился вдогонку. Немцы удивленно наблюдали, но не стреляли. Боров забежал обратно в цех, и кто-то выстрелил в него из кольта. И вот тогда уж немецкая артиллерия открыла огонь. Несколько десантников отказались от свинины, когда подумали, что мог съесть здесь этот хряк[1417].