Как только решение об отходе было принято, генерал-майор Уркварт вызвал Чарльза Маккензи, Эдди Майерса и других офицеров штаба. Он объяснил, что еще молодым офицером изучал эвакуацию союзных войск в Галлиполи, и теперь планировал следовать аналогичному плану. Основную часть дивизии переправят на другой берег ночью, ориентиром будут белые саперные ленты. Арьергард будет стоять на флангах почти до конца, чтобы немцы не поняли, что происходит. Пока Уркварт строил свои планы, вспоминая Галлиполи, бригадир Хикс бормотал что-то про «еще один Дюнкерк»[1260]. И не он один. В 17.30 детали плана эвакуации разослали всем офицерам. К сожалению, старое правило британской армии «последний пришел, последний вышел» означало, что поляки сформируют главный арьергард. Британский майор передал приказ командиру 8-й роты лейтенанту Смачному: «8-я рота должна оставаться на своих позициях и прикрывать эвакуацию. Роту освободят в должное время. Приказ покинуть позиции доставит вестовой»[1261]. Смачный подозревал, что приказ станет смертным приговором для него и для его роты. Для польских десантников это был особенно горький момент. Их не было в Варшаве, они не сражались плечом к плечу с соотечественниками. Красная армия стояла у ворот их столицы, и они понятия не имели, разрешат ли им когда-нибудь вернуться домой. Их мертвых в Остербеке хоронили там, где они погибали, в воронках, в траншеях или окопах. На их могилах товарищи клали каску, ставили простой крест из веток, помеченный жетоном или знаком с указанием звания, имени, национальности, даты смерти. Закончив погребение, солдаты произносили короткую молитву. «В их глазах были слезы – слезы скорби о павших и печали о несбывшейся надежде»[1262]. Хотя они были только рады покинуть ад Остербека, но перспектива новой переправы под огнем не нравилась. Они чувствовали, что тогда, в первый раз, им повезло. «Ожидать, что подобное чудо повторится, было явным злоупотреблением божественным терпением». Пришел приказ оставить все, кроме оружия. «Рюкзаки выстроены аккуратно в ряд, так что немцы не смогут сказать, будто поляки бежали в панике»[1263]. Трем журналистам из 1-й воздушно-десантной дивизии Стенли Макстеду и Гаю Байэму из Би-би-си и Алану Вуду из «Дейли Экспресс» было сказано, что они могут взять по рюкзаку. Байэм в своем отчете написал: «Многие так устали, что, когда улыбались, казалось, им больно шевелить губами»[1264]. Армейские ботинки со стальными шипами пришлось обернуть лоскутами из одеял, чтобы не нарушать тишины. Когда хлынул дождь, все обрадовались, он помогал укрыться от врага. «Мы никогда еще не были так счастливы при виде дождя», – писал бригадир Хикс[1265]. Многие, пользуясь случаем, собирали питьевую воду в свои накидки. Отряд связистов «Фантом» в штабе дивизии разбил радиоприемник и сжег одноразовые шифроблокноты в печи на кухне «Хартенстейна»[1266]. Лейтенант Брюс Дэвис, помогавший жечь документы, изукрасил пеплом лицо. Потом он вышел и сел в узкую траншею, чтобы глаза привыкли к темноте, и в последний раз оглядел окрестности: «Я никогда не видел таких разрушений». Огромные буки у «Хартенстейна» искрошил минометный огонь. «Везде до сих пор пахло порохом. Большой четырехэтажный дом превращен в руины. Часть крыши разнесло взрывом. Не оставалось ни одного окна – вот уже несколько дней, стены в дырах от взрывов, и повсюду мертвые. С самого начала мы не могли хоронить убитых»[1267]. Когда они покидали свой разрушенный дом возле церкви Остербека, артиллерист не мог не заметить, что деревянная доска с надписью «Дом, милый дом» на английском языке все еще висела на стене, хотя от дома ничего больше практически не осталось[1268]. «Когда пришел приказ уходить, – рассказывал сержант из команды наведения авиации, – я очень боялся за голландцев, оставшихся в подвалах, особенно за молодых. У нас было оружие. У них же ничего. Мы уже уходили. Они оставались здесь»[1269]. Сотрудников штаба разделили на группы по десять человек, их предупредили, что никто не должен открывать огонь без приказа командира. Перед самым уходом генерал Уркварт наполнил чашку виски и пустил ее по кругу, точно прощальное причастие, а потом все вслед за капелланом планерного полка вознесли молитву Господу[1270]. Войска 43-й дивизии предприняли ложную атаку из деревни Хетерен, расположенной в четырех километрах к западу от Дрила: они стреляли по дальнему берегу из пулеметов и минометов, чтобы создать впечатление, будто там форсируют реку. Затем, в 21.00, артиллерия 30-го корпуса открыла прикрывающий заградительный огонь, поражая цели по всему периметру обороны. «Орудия 2-й армии били всерьез, – писал боец-авианаводчик. – Я никогда не слышал такого грохота, он перекрыл все, что делали фрицы»[1271]. Немцы, как и ожидалось, были уверены, что артиллерия поддерживает переправу и британцы усиливают воздушно-десантную дивизию, а не отводят ее[1272]. Гражданских, оставшихся в Остербеке, бомбежка привела в ужас. В подвалах люди лежали под матрасами, сжавшись в комок. «В задней части нашего дома, – писал в своем дневнике неизвестный голландец, – взрыв снаряда пробил здоровую брешь. Окна и двери разбиты. В потолке огромные дыры. Дверцы шкафов как дуршлаг от шрапнели; абажуры, чехлы на кресла, все уничтожено. Над камином висел портрет [королевы] Юлианы и [принца] Бернарда с детьми, они смотрели на меня так, словно происходящее было обычным делом»[1273]. Под проливным дождем, в темноте, видимость была такой плохой, что некоторым группам десантников потребовалось три часа, чтобы добраться до реки. Даже белые ленты, установленные саперами, были с трудом различимы. Бойцам было приказано держаться за штыковые ножны или за рубаху идущего впереди, чтобы не потеряться. Стоило кому-то остановиться, идущие сзади налетали на спины тех, кто шел впереди. Стараясь не шуметь, ступая почти неслышно в своих обмотанных тряпками берцах, десантники слышали звуки дождя, бившего по листьям, и порой, вблизи периметра обороны, негромкие разговоры немецких солдат. При каждом изменении направления движения на маршруте стоял сержант – пилот планера, – указывая верную дорогу. «Время от времени на флангах полыхали вспышки, – писал майор Блэквуд, – и тогда длинные шеренги замерзающих измученных людей застывали в неподвижности, пока яркий свет не угасал»[1274]. Другие подразделения, в том числе поляки, проходили мимо позиций роты Смачного и удивлялись, почему они не ушли. Приходилось объяснять, что 8-я рота получила приказ сформировать арьергард. Немцы начали стрелять из минометов, чего обычно никогда не делали ночью. Многие боялись, решив, будто те поняли, что происходит. К тому времени почти все были на открытых участках, а не в траншеях, и жертвы были неизбежны. Один рядовой из Пограничного полка на всю жизнь запомнил одну из таких жертв: «Мы шли по дороге, там был раненый парень, он плакал, звал маму, все его очень жалели, но никто не мог помочь»[1275]. Когда полковник Пэйтон-Рейд повел остатки шотландских пограничников вниз к Недер-Рейну, они миновали «Хартенстейн», который «в темноте казался безжизненным, похожим на привидение»[1276]. Отступление, сопровождаемое такими сценами смерти, привело всех в мрачное настроение. Еще несколько человек погибли на пути к реке. Лейтенант Брюс Дэвис написал в своем отчете: «Мы шли по дороге, прячась за изгородями, пока не добрались до открытого поля, которое простреливал немецкий пулемет. Мы поползли, вспыхнул очень яркий свет, но они, видимо, нас не заметили. Мы снова углубились лес. Остановились передохнуть, присели на корточки, и вдруг человек позади меня повалился вперед и упал лицом в грязь. Я решил, он что-то увидел и залег, но потом перевернул его и понял, что он мертв. Это был четырнадцатый человек, убитый в нескольких шагах от меня, а остальных скосило минометным огнем»[1277]. У прибрежной дамбы Королевские инженеры Майерса заставили всех лечь и ждать, пока не позовут. «Мы устроились на траве и ждали, когда придет наша очередь забираться в лодки, – продолжал боец из команды наведения. – К этому времени шел довольно сильный дождь, и тучи были низкими, – думаю, это было единственное, почему нас не заметили. Джерри освещали берега, без конца запуская сигнальные ракеты, изредка раздавались залпы минометного огня»[1278]. Другие лежали плашмя в грязи. По словам Байэма, «длинные ряды бойцов прижимались к земле, надеясь, что им повезет спастись от вражеских снарядов»[1279]. Операция «Берлин», хоть и стремительная, стала хорошим примером организации и исполнения. Подполковник Марк Хенникер, командующий Королевскими инженерами 43-й дивизии, получил под свое начало также две канадские роты, 20 и 23-ю. В распоряжении канадцев был двадцать один плоскодонный десантный катер с подвесным мотором «Эвинруд», а у британских саперов – парусиновые штурмовые лодки. Когда канадских офицеров инструктировали тем утром, Хенникер все еще не знал, ни сколько человек принимать на борт, ни где находится точка высадки. «Нам было приказано продолжать до тех пор, пока берег не опустеет»[1280]. Затем оказалось, что для пересечения дамб и канав нужно мостовое оборудование. Преодолев все трудности, первую лодку спустили на воду в 21.20, но она дала течь. Следующая лодка отчалила, но была потоплена прямым попаданием из миномета. Ее экипажа больше никогда не видели. Третья оказалась куда более удачливой: она совершила пятнадцать рейсов, прежде чем сменили команду. Первые лодки достигли северного берега в 21.40, и десантники группами, пригнувшись, побежали вниз по берегу и в воду, чтобы подняться на борт. На речной ряби все еще отражался огонь от пылающего склада пиломатериалов. Слева и справа, через равные промежутки времени, стреляли трассирующими снарядами «Бофорсы», отмечая внешние границы периметра и берег, к которому должны двигаться лодки. Течение оказалось сильным, справиться с ним было нелегко, а под ливнем барахлили и стопорились моторы. Поэтому лодки уносило вниз по реке и приходилось пробиваться обратно. Немецкие пулеметчики пытались накрыть реку огнем, но они находились на возвышении и не могли стрелять так же эффективно, как на ровной земле. Голоса канадских саперов звучали ободряюще, и они очень старались унять страхи своих пассажиров. Из-за дождя один канадец не смог запустить подвесной мотор и велел двум последним солдатам грести прикладами винтовок. Увидев перед собой солдата, казалось бы, не пострадавшего, один из них спросил, почему он не помогает. Солдат обернулся и совершенно спокойно ответил: «Руку я потерял»[1281]. Многие лодки попали под минометный и пулеметный огонь, поэтому капрал Короб и его товарищ – польский десантник – решили добираться вплавь. Они нашли большое бревно, а затем, держась за него изо всех сил, гребли ногами[1282]. Многие тоже решили переплыть Недер-Рейн самостоятельно. В результате большинство из тех, кто пытался сохранить личное оружие, утонули. Льюис Голден, лейтенант-связист, спросил, не хочет ли кто из его отряда плыть вместе с ним. Согласились лишь сержант-майор Клифт и ординарец Голдена, Драйвер Хиббитт. «Мы сняли с себя куртки, кители, брюки и ботинки, – писал Голден, – но вот я, например, плотно надел на голову берет: под ним был мой серебряный портсигар, и я хотел его сберечь. Мы побросали наше оружие в реку и поплыли»[1283]. Хиббитт плавал довольно плохо. Двое солдат пытались его спасти, пока он барахтался, но, когда он выскользнул из их рук, они его потеряли. Трое пилотов планеров, потеряв терпение от долгого ожидания своей очереди, нашли на берегу, ниже по течению, маленькую лодку. В ней лежали тела двух застреленных молодых гражданских. Солдаты забрались в лодку, даже не убрав тел, и погребли прикладами, но лодка начала тонуть. Два тела всплыли рядом с ними. Пилоты быстро выпрыгнули из лодки и поплыли обратно к берегу. Там они встали в очередь, ожидая, пока их заберут канадцы. Другой группе повезло больше. Они нашли брошенную штурмовую лодку, продырявленную пулеметным огнем, собрали еще нескольких офицеров и солдат и отплыли. Одна группа гребла изо всех сил прикладами винтовок, а другая касками как можно быстрее вычерпывала воду. Каждые несколько минут они менялись ролями, пока, совершенно обессиленные, не достигли дальнего берега[1284]. Некоторые бойцы помогали отбывающим, стоя в воде: они втаскивали в лодки раненых. Когда лодка отчаливала, они, держась за борт, плыли рядом. Но, если лодка попадала под огонь, они могли отпустить ее и проплыть остаток пути самостоятельно[1285]. Близилось утро, и сотни людей, все еще ожидавших эвакуации, все больше нервничали. «Как только рассвело, – сообщала 23-я канадская саперная рота, – начались проблемы. Каждая поездка становилась все более опасной. Маленькие фонтанчики на воде указывали на места, где минометные снаряды попали в воду, а обломки лодок и барахтающиеся люди отмечали попадание». Экипажи саперных лодок не дрогнули и продолжали движение. Но «время от времени было невозможно регулировать число пассажиров. Люди в панике врывались в лодки и иногда даже опрокидывали их. Часто приходилось выталкивать их и даже угрожать оружием, лишь бы лодки не утонули. Они так боялись, что при свете дня мы прекратим переправу до того, как их спасут»[1286]. От своих людей Сосабовский услышал, как один офицер яростно кричал на британцев, пытавшихся целой толпой сесть в лодку: «Назад! Ведите себя как англичане!»[1287] Но младший капрал Харрис из 1-го парашютно-десантного батальона также видел, как удирала на лодке группа поляков: «Они не хотели попасть к немцам в плен, несомненно, из-за того, что происходило с военнопленными в их собственной стране»[1288]. Сам Харрис бросил винтовку в реку, снял армейские ботинки и форму. Уложив под берет солдатскую книжку и зажигалку и закрепив его на голове, он поплыл в одном нижнем белье. Ослабевший на скудном пайке и без отдыха, он боялся, что его унесет сильным течением, но ему все же удалось добраться до другого берега. Подполковник Хенникер приказал прекратить операцию в 05.45, «когда стало ясно, что любые дальнейшие попытки вывезти людей будут самоубийственными для экипажей лодок». Но лейтенант Рассел Кеннеди из 23-й канадской саперной роты продолжал рейсы даже после рассвета. Артиллерия пыталась стрелять дымовыми снарядами, но было сыро, и они мало чего добились. В предпоследний рейс Кеннеди захватил трофейные немецкие спасательные пояса на случай, если кто-нибудь захочет плыть. «С ними он совершил две поездки и оставил примерно сотню тем, кому они могли пригодиться. В каждый рейс он набирал массу людей. В первый раз погибли пятеро. Во второй поездке он едва уцелел, ранило почти всех, многие погибли. Это был доблестный поступок, но он не мог себе позволить его повторить»[1289]. 8-я рота Смачного и еще одна группа под командованием лейтенанта Пуделко – арьергард – всю ночь ждали вестового с приказом оставить позиции, как им было обещано. Ждали напрасно, гадая, то ли вестовой убит, то ли заблудился в темноте, а возможно, ответственный за это офицер просто забыл. Незадолго до рассвета, когда не осталось сомнений, что его рота выполнила свой долг, Смачный приказал своим людям отступать. Пуделко последовал его примеру, но, когда они подошли к реке, поняли, что опоздали. Лодок почти не было видно, множество раненых лежали на глинистых отмелях. Пуделко был убит в воде. Почти всех захватили в плен, когда появились немцы[1290]. Отец Губерт Мисюда, капеллан 3-го батальона, носил раненых к лодкам и отказался покинуть тех, кто остался позади. «В течение последних трех дней капеллан ходил по полю боя: благословлял, выслушивал исповеди, бинтовал раны, фиксировал смерти, собирал жетоны. Все эти дни и ночи, сам на грани психического расстройства, он поддерживал тех, кто терял дух. Мисюду застрелили в воде, когда он помогал другим подняться в одну из последних лодок»[1291]. В 06.00 один поляк записал: «Последняя оставшаяся лодка все возвращается. Немецкие ракеты сияют так ярко, что освещают не только нас на берегу реки, но и тех, кто находится на другой стороне, когда они ползут через дамбу, которая теперь их единственное укрытие»[1292]. Сержант-майор Легкого полка, отправив своих людей, решил, что ему пора уходить. Он разделся полностью: на его глазах уже утонули трое. Добравшись до Дрила, он встретил там майора Линтона «в женской блузке и фланелевых брюках»[1293]. Местные жители и фермеры, поняв, в чем дело, несли продрогшим пловцам любую одежду, какую только могли найти». Солдаты, плывшие голыми, смущались своей наготы, но не женщины, которые отдавали им одежду и сабо[1294]. Когда майор Пауэлл достиг южного берега, он обернулся, оглядывая тот, с которого они приплыли. «Я смотрел на него несколько секунд, а потом вдруг понял, что нахожусь напротив. Это было ощущение полного неверия. Я просто не мог поверить, что выбрался оттуда живым»[1295]. От реки бойцы шли по белой направляющей ленте через грязную дамбу. Обессиленный, дрожащий от холода, один десантник с прекрасным голосом все же затянул When the Lights Go On Again («Когда снова вспыхнет свет»). Все больше голосов присоединялись к нему, пока наконец не показалось, что поют пара сотен человек[1296]. Немцы, наконец осознав, что 1-я воздушно-десантная дивизия спасается бегством, накрыли Дрил артиллерийским огнем. По дороге в деревню лейтенант Хэй остановился поговорить с капитаном из 43-й дивизии. «Господи, не стойте тут! – испугался тот. – Это опасно!»[1297] Хэй не мог не рассмеяться: это было самое безопасное место больше чем за неделю. В Дриле майора Кейна встретил бригадир Хикс. Он внимательно оглядел майора. «Ну по крайней мере один офицер побрился», – сказал он. «Меня хорошо воспитали, сэр», – улыбнулся Кейн[1298]. Там же, в Дриле, в одном из амбаров, выжившим дали по кружке горячего чаю с ромом и одеяла, чтобы накинуть на плечи. Около сорока джипов с носилками ждали раненых. Остальным еще предстояла долгая прогулка до перевязочного пункта, где их ждали грузовики. Многие так устали, что засыпали на ходу. По данным 1-й союзной воздушно-десантной армии, в ту ночь были эвакуированы 1741 боец дивизии, 160 польских десантников, 75 солдат Дорсетского полка и 422 солдата планерного полка. Еще несколько солдат бежали следующей ночью[1299]. «Мы вернулись: четыре офицера, семьдесят два солдата», – записал полковник Пэйтон-Рейд, командир Собственных Его Величества Шотландских пограничников[1300]. Это была почти десятая часть личного состава батальона, если судить по перекличке после высадки девять дней тому назад. В одной из групп, оставшихся на северном берегу, британский офицер, видя, что ситуация безнадежна, сказал своим людям, что у них нет другого выбора, как только сдаться. Он взмахнул белым платком, но немцы открыли огонь, убив его на месте[1301]. Когда немцы приблизились к выжившим, сгрудившимся на грязном берегу, польский солдат был потрясен, увидев, как четверо британских десантников, встав в тесный круг, соединили руки, затем один вытащил чеку, но гранату не швырнул. «Потом взрыв, и четверо упали»[1302]. У лейтенанта Смачного, когда его рота подошла к берегу реки, осталось не более двадцати человек. Внезапно они услышали крики, выстрелы в воздух. Смачный и его люди оказались в плену вместе с большой группой британских десантников. Смачный приказал бойцам немедленно бросить оружие. К счастью, серые береты у поляков были в карманах, а не на головах, так что опознали их не сразу. Эту большую группу пленных немецкие охранники отправили всех вместе, но спустя какое-то время остановили. Офицер-эсэсовец крикнул, что все поляки должны сделать шаг вперед. Зная, какую ненависть немцы, особенно эсэсовцы, испытывали к полякам, британский офицер передал Смачному свой красный берет и выкрикнул на плохом немецком: «Нет поляков!» Смачный и его солдаты боялись, что их заставят снять десантные куртки, под которыми были польские шевроны с белым орлом, но в этот миг артиллерия 30-го корпуса снова ударила с южной стороны реки, и охранники спешно повели их дальше[1303]. Несколько пленных на северном берегу позже гадали: не стоило ли рискнуть и переплыть в одиночку? Трудно сказать, сколько людей утонули в ту ночь. По сведениям из Ренена, в двадцати пяти километрах вниз по течению «мертвые английские солдаты дрейфовали по Недер-Рейну. Мальчишки вылавливали их из воды крючками и тащили на берег, где их забирал Красный Крест для захоронения на гражданских кладбищах. Это стало рутиной»[1304]. Глава 25 Остербек, Арнем, Неймеген Вторник, 26 сентября Орудия смолкли. Уцелевшие стекла в оконных рамах уже не дрожали от грохота артиллерии. «Что-то изменилось, – вспоминал планерист тем утром в отеле “Схонорд”. – В первое мгновение я не мог понять, а потом понял. Было неестественно тихо». Вместе с сержантом медкорпуса они выглянули на улицу. Именно тогда преподобный Паре услышал новости. Вопреки ожиданиям тех, кто слышал мощный артогонь 30-го корпуса, 2-я армия не перешла ночью на северный берег. Вместо этого остатки 1-й воздушно-десантной дивизии отступили за Недер-Рейн. Это была горькая пилюля, признал он, но «бойцы приободрились – битва закончилась, они выжили. Вот голландцы были несчастны. Думаю, их смятение было намного сильнее, чем у нас»[1305]. Это было очень опасное время для всех голландцев, помогавших англичанам. Немцы были полны решимости их отыскать. «Наутро, когда мы проснулись, все было тихо, – писал некий К. Б. Лабушер. – Тишина, вот уже девять дней нам недоступная. Ни единого выстрела». Немецкие власти приказали жителям Остербека немедленно покинуть город. Вдоль дороги эсэсовцы выстроили 150 пленных немцев, освобожденных с теннисных кортов, чтобы найти и опознать всех гражданских из «Хартенстейна». Зная, насколько он узнаваем по росту и одежде, Лабушер задумался, как бы пройти мимо них незамеченным. «Я увидел двух пожилых дам, толкавших маленькую тележку с багажом и одеялами. Я предложил свою помощь. Две пожилые дамы шли по обе стороны от меня, а я, набросив на плечи одеяло, склонился над тележкой, которую толкал, и делал все возможное, чтобы выглядеть лет на двадцать старше»[1306]. Так Лабушеру удалось вернуться к жене и дочери в Велп на другой стороне Арнема: гражданских через город не пропускали. А у себя дома он обнаружил шестнадцать беженцев, пострадавших от войны. Уцелевшие солдаты из бригады штурмовых орудий прогревали двигатели САУ перед утренней атакой, когда увидели колонну пленных британцев[1307]. Они смотрели в изумлении, едва осмеливаясь поверить, что битва наконец закончилась. Получив приказ покинуть свой дом, Кейт тер Хорст уложила детей и сумки в тележку и шла вместе с подругой неведомо куда. Некоторые эсэсовцы-голландцы злорадно кричали женщинам: «Вот видите! Вы слишком рано праздновали!» Одна из женщин философски написала: «Только на мгновение я оглянулась – из дома вырываются языки пламени и дым. Мы чувствуем себя отделенными от него. У нас все еще есть наша жизнь»[1308]. Отряды СС рыскали в разрушенных домах в поисках отставших бойцов. «То и дело, – писал полковник Уоррек, – вдалеке звучали выстрелы, словно кто-то сопротивлялся при сдаче в плен»[1309]. Многие десантники были так измотаны, что уснули прямо во время эвакуации, и теперь, внезапно проснувшись, начали отбиваться. Тяжело раненные, они были не способны переправиться через реку. Ян Эйкельхоф с тремя ранеными англичанами сидел в подвале дома, когда сверху донесся голос немца: «Есть кто-нибудь?» «Да!» – закричали в ответ солдаты. Двое немцев бросились вниз, один заорал: «Вы в плену! Руки вверх!» Он явно обезумел, начал их оскорблять, назвал наемниками и клял всеми словами, что приходили на ум. Эйкельхоф рассказал, как один из раненых с бесстрастным лицом вынул пачку сигарет и дал одну немцу. Он был так удивлен, что перестал кричать и просто стоял с полуоткрытым ртом[1310]. Утром немцы нашли в Остербеке 300 британских солдат, к полудню их число удвоилось[1311]. Раненых вывезли и оставили на тротуаре, чтобы позже собрать всех. Красивую деревню Остербек бои превратили в дикое место с рухнувшими деревьями и фонарными столбами, полное битых кирпичей, дорожных ям и оборванных проводов. Запах кордита и гари задержался здесь надолго. Единственным приятным ароматом был запах смолы от взорванных снарядами елей. Обер-лейтенант Фуллриде из дивизии Германа Геринга побывал в Остербеке тем утром. «Везде валяются мертвые немцы и англичане, – писал он в дневнике. – Деревья увешаны разноцветными парашютами, которыми англичане пытались снабжать свои войска. Здесь же и две наших “Пантеры” с обгоревшими экипажами внутри»[1312]. Всех пленных, кто мог ходить, согнали в одно место. По словам сержанта из 10-го парашютно-десантного батальона, немецкие офицеры действительно говорили пленным британцам: «Все, для вас война закончилась»[1313]. Один офицер развлекался, рассматривая растрепанного, очень маленького роста человека с сильно исцарапанным лицом, одетого в незнакомый темно-синий мундир. «Мне не нужны французы. Только англичане», – сказал он по-английски. «Я вам не чертов “лягушатник”, – ответил боец. – Я из флота». «Ты мне еще скажи, что плыл вверх по Рейну на подлодке», – ответил офицер[1314]. Оказалось, этот пленный был техник авиации ВМС, работал на аэродроме, где базировалась одна из транспортных эскадрилий. Ему предложили слетать в Арнем на одном из самолетов, и он согласился, решил помочь выталкивать грузы. Но самолет сбили, и ему ничего не оставалось, кроме как прыгнуть с парашютом вместе с командой. Лицо он расцарапал, упав в кусты. Пленных отправили в Арнем под охраной: небритых, с красными от недосыпа глазами, с грязными повязками на ранах, в грязной форме. Они пели на марше, улыбались, показывали «викторию» всякий раз, когда видели немецких пропагандистов с камерой или фотоаппаратом. Мимо одной группы на старомодном велосипеде проехала голландка средних лет, которая во весь голос распевала по-английски «Боже, храни Короля». Это вызвало бурное ликование. Некоторые пленные пели «Интернационал» или «Бандьера росса», чтобы спровоцировать своих тюремщиков[1315]. Немцев поразила неизменная привычка британцев шутить в самой отчаянной ситуации. Пленный пилот планера, в грудь которого эсэсовец прицелился из винтовки Маузера, достав из кармана зеркальце, разглядывал отросшую щетину. С невозмутимым лицом он спросил солдата, были ли в городе танцы в этот вечер[1316]. Нескольких увели на допрос. Немецкие разведчики делали вид, будто заполняют бланки Красного Креста, чтобы узнать адрес и сведения о ближайших родственниках, и как бы ненароком задавали вопросы, имевшие важное военное значение, рассчитанные на неосторожных. Измученные люди, утратив бдительность, стремились сообщить семье, что живы, поэтому часто выдавали больше информации, чем просто имя, звание и номер. Полковник Уоррек предупредил оставшихся врачей, что немцы намерены перевезти раненых в казармы в Апелдорне. На развалинах «Схонорда» «майор Фрэзер устроил травмпункт и накладывал гипс на переломы всем, кому мог, работал весь день и, несомненно, многим сберег кости, руки и ноги»[1317]. Уоррека удивило, что им помогали немецкие медики, в том числе штабной врач Скалка, но ему стало полегче. «Обращались немцы с нами уважительно, – писал Уоррек в отчете, – и в своем отношении к нам они были чрезвычайно корректны». Модель, явившись рано утром на командный пункт Биттриха на северной окраине Арнема, понятия не имел о том, что случилось ночью. «Биттрих, когда вы тут со всем разберетесь?» – потребовал он ответа. Биттрих тоже еще не слышал этой новости. Позже он утверждал, что за время боя почти не мылся и не брился, спал в кресле или в штабной машине. «Господин генерал-фельдмаршал, – ответил он, – вчера и позавчера мы бились так, как никогда прежде. Мы бросили против них все силы»[1318]. В этот момент на мотоцикле с коляской примчался вестовой и сообщил, что британцы прекратили сражаться. «Ну слава богу!» – воскликнул Модель. Биттрих наконец-то смог отправить донесение: «Северный берег Недер-Рейна к западу от Арнема очищен от врага»[1319]. Теперь он мог сосредоточить свои войска к югу от Рейна, в Бетюве, но сначала он получил разрешение Моделя наградить Кнауста и Харцера Рыцарскими крестами. Он подсчитал и их потери. Из 3300 пострадавших 1100 были убиты[1320]. Потери британцев составили 1500 убитыми, 6458 захвачены в плен, из них 1700 ранены. Три дня спустя последняя цифра возросла до 1880[1321]. Немцы были очень довольны победой. «СС в очередной раз великолепно проявили себя и сыграли решающую роль в уничтожении английской 1-й парашютной дивизии», – сообщал в письме офицер люфтваффе[1322]. Один из подчиненных Крафта штурмманн Бангард заявил: «Победа в Арнеме вновь доказала нашим врагам, что Германия тоже все еще способна нанести решающий удар»[1323]. Боец дивизии «Гогенштауфен» хвастался в Велпе перед голландцами: «Мы вернемся в Париж к Рождеству!»[1324] А офицер, ответственный за журнал боевых действий ОКВ, утверждал, что союзники намеревались добиться такого же решительного поражения Германии от Нидерландов в мае 1940 года, но «боевой дух немцев оказался сильней и теперь»[1325]. Модель и Биттрих не позволили себе роскоши триумфа или самодовольства. Группа армий «В» выделила 363-ю народно-гренадерскую дивизию для развертывания на северном берегу Недер-Рейна, одновременно более мелкие подразделения объединяли для подготовки «к новым высадкам воздушного десанта»[1326]. Модель также распорядился подготовить 9-ю танковую дивизию и часть 116-й танковой дивизии к немедленному выдвижению для контратаки, которой требовал штаб фюрера, чтобы очистить Бетюве от союзников. Неспособность генерала «Бой» Браунинга дойти до Дрила в ходе операции «Берлин» разочаровала офицеров 1-й воздушно-десантной дивизии. Он сделал лишь красивый жест: отправил свой джип, чтобы доставить генерал-майора Уркварта обратно в его штаб в Неймегене. Уркварту, прибывшему рано утром, промокшему, небритому и грязному, пришлось ждать Браунинга. «Когда он появился, – писал Уркварт, – одет был, как всегда, безукоризненно. Он выглядел так, будто вернулся с парада, а не с койки в разгар боя. Я попытался перейти сразу к делу и сообщил: “Дивизия почти небоеспособна. Мы не справились. Мне жаль”». Браунинг предложил ему выпить. «Вы сделали что могли, – сказал он. – А теперь вам лучше отдохнуть». Уркварт описал это как «совершенно неадекватную встречу»[1327]. Позже в тот же день Чарльз Маккензи с товарищем-офицером устало брели по дороге от Дрила к джипам и грузовикам, которые должны были доставить их в Неймеген. «Мы почти не разговаривали, – рассказал он. – Мало что могли сказать друг другу»[1328]. Польским десантникам транспорта не выделили. В Неймеген им пришлось возвращаться пешком. Поскольку из 1625 человек у Сосабовского осталось больше тысячи офицеров и солдат (в общей сложности 1283 человека), он попросил Браунинга разрешить им также воспользоваться грузовиками, но тот рассерженно отказал и позже обвинил Сосабовского, в том, что тот отвлекал его по пустякам в столь важный момент. Кроме того, Браунинг, по-видимому, начал рассказывать, будто Сосабовский задержал свои батальоны в ночь с 24 на 25 сентября и поэтому Дорсетскому полку пришлось переправляться первым. На самом деле генерал-майор Томас приказал Сосабовскому в 21.45 отдать свои лодки солдатам Дорсетского полка[1329]. Капитан Роберт Франко, хирург 82-й вдд, случайно увидел выживших бойцов 1-й вдд, когда они добрались до Неймегена. «С первого взгляда все было ясно»[1330], – сказал он. Американский лейтенант Пол Джонсон тоже был там и видел, как рано утром прибыли первые уцелевшие. «Сначала им дали рому, горячей еды и чай, потом они пошли к длинному столу, где сидели писари, называли имя, звание и подразделение, им предоставили койку на ночь и, если понадобится, еще на весь следующий день. Какая команда! Грязные, мокрые, небритые, до смерти уставшие, да, но не запуганные и несломленные. Их дух был прекрасен, как и дисциплина. Даже те, кто потерял в реке всю свою одежду, не пытались проскочить мимо других и рухнуть в теплую постель»[1331]. Джонсон, американскую группу которого из десяти человек прикрепили к 1-й вдд для обеспечения наземной связи с истребителями и истребителями-бомбардировщиками, на следующий день встретился в Неймегене с офицером штаба 2-й армии, отвечавшим за воздушную поддержку. «Он очень удивился, узнав о наших трудностях с УКВ… Похоже, самолетов на наших частотах вообще никогда не было»[1332]. В тот вечер генерал Браунинг настоял на том, чтобы устроить вечеринку в честь их возвращения и дня рождения бригадира Хикса, которому накануне исполнилось 49 лет. Ни Уркварт, ни Хикс не имели особого желания «наслаждаться» шампанским в таких обстоятельствах[1333]. «Это было тяжким испытанием – просто смотреть на такое угощение, не говоря уже о том, чтобы есть», – писал Уркварт. Браунинг пригласил и Хоррокса. Уркварт все хотел спросить его, что так задержало 30-й корпус, но обнаружил, что у Хоррокса была собственная техника гипноза. «У него была привычка воздействовать на кого угодно руками, глазами и голосом, и в процессе он подбирался все ближе к жертве». В тот вечер Уркварт «обнаружил, что этот гипноз его совсем не успокоил», и ему так и не удалось спросить, почему продвижение по «Клубному маршруту» было столь медленным[1334]. Всех выживших дивизии расквартировали в Неймегене, в трех школьных зданиях из красного кирпича. Многие старались дать им лучшую еду, горячий чай и кровати. Некоторые бойцы спали сорок восемь часов. Другие были в шоке от потерь. «Кто-то ходил и спрашивал: “Где 1-й батальон?” – И капрал со слезами на глазах отвечал: “Это все”. Рядом с ним стояла горстка потрепанных солдат»[1335]. От Легкого полка осталось так мало, что канониру Кристи тоже «хотелось плакать»[1336]. В 4-й парашютно-десантной бригаде Хакетта из более 2000 человек уцелели только 9 офицеров и 260 солдат[1337]. Прибывших десантников видел и капрал полка Королевской конной гвардии. «Они выглядели так, будто прошли через ад. Грязные, в царапинах и шрамах, всем им нужно помыться, побриться и немного поспать»[1338]. Некоторые из них сердито кричали на гвардейцев бронетанковой дивизии: «Что, только что прибыли?», «Хорошо покатались?» или «Где, черт возьми, тебя носило, приятель?»[1339].