То ли говорили, распаляясь, слишком громко, то ли кто-то из маленькой компании все же доносчиком оказался, а на третий день «контрик» Андрея к себе вызвал. «Контриками» в войсках называли представителя военной контрразведки. Долго расспрашивал о финской войне, Андрей отвечал, как на партсобрании – лозунгами и здравицами. – Ты это брось! – закурил папиросу «контрик». – На тебя знаешь, какая «телега» пришла? Что боевую технику хулил, на недостатки указывал. Не веришь в превосходство Красной Армии? – Ничего подобного, навет! Не говорил. Делился боевым опытом, было. – На чью мельницу воду льешь? Троцкого? Для Сталина и компартии Троцкий был как красная тряпка для быка. Вообще-то Троцкий это псевдоним, как и Ленин. Настоящая его фамилия Бронштейн Лев Давидович. После революции он стал вторым лицом в государстве – Главвоенмором, по-современному Министром обороны. А какому второму не хочется стать первым? В острой внутрипартийной борьбе потерпел поражение, 26 января 1925 года Пленумом ЦК ВКП(б) снят со всех постов, а затем исключен из партии. В январе 1928 года Троцкий и ряд его сторонников сосланы в Алма-Ату. Лев Давидович взял с собой громадный архив, в котором были документы, компрометирующие верхушку партии. В ссылке вокруг него образовался круг сторонников. Особое совещание при коллегии ОГПУ постановило выслать его из СССР. Выразила согласие принять его Турция. Затем он переехал во Францию, оттуда в Норвегию, потом в Мексику. Всюду за ним следовали агенты НКВД, цель – похитить архивы и убить Троцкого. Несколько покушений сорвались, в окружение Льва Давидовича внедрили агента – Романа Меркатора, сына Долорес Ибаррури, видной испанской коммунистки, который убил ледорубом Троцкого 21 августа 1940 года. Поэтому обвинение в троцкизме было серьезным. В противовес 3-му Интернационалу в Москве, Троцкий создал 4-й Интернационал. Оттягивал на себя социалистов и коммунистов, причем преуспел, последователи и движения появились во многих странах. Как выразился «контрик», беседа, а по мнению Андрея – допрос, длилась часа два. То ли в доносе не было ничего конкретного, то ли «контрик» попугать хотел, но ничего не добился. Андрей отрицал все. В ту пору с подачи прокуратуры и НКВД главной уликой для обвинения было признание обвиняемого. Даже выражение ходило – «Признание – царица доказательств». Вернулся в канцелярию роты озабоченный. Если донос написали, то кто этот гад? Впрочем, доносы писать в предвоенные годы вовсе не считалось чем-то предосудительным, человек подавал сигнал в органы о подозрениях. Другое дело, что НКВД выбивало потом признание силой, пытками. Ломались даже сильные люди, герои боев в Испании или на Халхин-Голе. Воздействовать могли и через семью. «Сознаешься – отпустим семью», – говорили чекисты. Как только сознавался в нелепых обвинениях, подписывал протокол, дело быстро передавали в «Особую тройку», и приговор приводили в исполнение, как правило – в этот же день. Семья, как «ЧСИР» – члены семьи изменника Родины, отправлялась в трудовые лагеря для искупления вины. В комнатушке, где стоял стол командира роты и писаря, хранились несекретные документы – инструкции, накладные, ведомости. Писарь из числа срочников сразу Андрею не понравился – глаза бегают. – Так. Что случилось? Тот запираться не стал. – Приходили из НКВД, рылись у вас в столе. С меня расписку взяли, что буду молчать и обо всех ваших контактах или разговорах доносить в письменной форме. Писарь Пригода служил уже второй год и в плохих поступках замечен не был. Мог и сейчас юлить, но ответил честно. – Если подписку дал, зачем сказал? – Зачем хорошего командира под монастырь подводить? Танкисты из нашей роты рассказывали, как вы себя на Карельском перешейке вели. В рабочем столе Андрея только служебные бумаги, не представляющие никакой ценности. Но факт обыска настораживающий. Пожалуй, надо уезжать. Бросать все и спасаться. Из застенков НКВД мало кому удавалось выйти. Или десять-пятнадцать-двадцать лет лагерей, или «высшая мера социальной защиты», как именовали расстрел. В таких случаях членам семьи приговор объясняли так: «Десять лет без права переписки». Народ верил, что их отец или брат жив, через десять лет вернется, ждали. Прозревали немногие. Жалованье выдадут через два дня. Андрей решил – как получит, так сразу и уедет, причем не заходя в общежитие и ни с кем не прощаясь. Так и сделал. В комнате своей пересмотрел вещи, забрал бритву и патроны к «Нагану» в командирскую сумку. «Наган» – оружие уже устаревшее морально, но в танковых войсках по штату полагался только этот револьвер. В башне танков всех модификаций были круглые отверстия, изнутри закрытые броневой пробкой. В случае если танк окружен неприятелем, через эти отверстия можно отстреливаться. Круглый ствол «Нагана» входил в отверстие, а пистолета «ТТ» – нет. Еще в сумку уложил деньги, был небольшой запас, получил боевые за Финляндию. Без денег выжить трудно, а грабить – не по чину, все же офицер, царский и советский, хотя присягу Сталину и партии не приносил. По его понятию, человек военный присягу должен давать один раз в жизни, своей стране, а не правящему режиму. Сегодня Сталин, завтра Маленков, послезавтра Хрущев. Нелепо, ведь Родина у человека одна, нравится ему или хуже злой мачехи. На службу прибыл, в обед в финчасть позвали, за денежным довольствием. А еще командирский паек получил – галеты, тушенку, сахар, рыбные консервы. На какое-то время сгодится. У помпотеха батальона выпросил мотоцикл с коляской. – К зазнобе подкатить? – подмигнул помпотех. – Ага, только никому. – Как рыба молчать буду, что я, не мужик?! Из танкового парка Андрей на мотоцикле с коляской выехал. Бак под пробку заправлен, километров на четыреста хватит. Для начала узнать надо – следят за ним или нет? Промчался по грунтовке километров пять, за поворотом свернул в кусты, мотор заглушил, прилег. Одна минута, десять – никого. Уже хорошо, слежки нет. Даже сомнения взяли – не дует ли на воду, обжегшись на молоке? Не паникует ли попусту? Нет, надо уезжать. Игры с НКВД еще никто не выигрывал на ее поле. Достал карту из командирской сумки. Была у него точка, к которой надо стремиться. Еще во Франции, до отъезда в Испанию, имел он разговор с давним знакомцем еще по Дроздовской дивизии. Во время Гражданской войны сослуживец ходил в прапорщиках, во Франции в РОВС подвизался. Встречались периодически, сослуживец призывал активно заняться деятельностью РОВС, вербовать добровольцев для заброски в СССР. Как-то, после выпивки, в порыве откровенности дал явку в Твери. – Только – тс! Никому! Вас-то я знаю много лет как человека порядочного. Если доведется в Красной России побывать и нужда случится, дам адресок. Только не записывать! Надеюсь на вашу порядочность. Зачем ему адрес пособника Белой армии, тогда и сам не понял. Сослуживец решил продемонстрировать свою значимость, сболтнул лишнее. А Андрей запомнил, на плохую память не жаловался. Конечно, с тех пор прошло несколько лет, и явка могла быть провалена, агент арестован или умер естественной смертью, переехал. Но больше Андрею ехать было за помощью некуда. Как только «контрик» поймет, что Андрей батальон покинул, то объявит в розыск. А отсюда вывод – от мотоцикла и формы следовало избавиться. Вполне можно грунтовыми дорогами уехать, пока хватит бензина. Так и сделал. Гнал, пока были силы, до полуночи. Потом загнал мотоцикл в глушь, спать устроился. Уже в который раз жизнь его круто меняется, не соскучишься. До великой войны оставался год, и Андрей собирался это время продержаться. Утром позавтракал пайком, воды из ручья попил. Вода в реках и ручьях Белоруссии тиной болотной отдает. И снова езда по грунтовкам, только пыль сзади столбом. Полуторка встретилась, Андрей остановил. – Земляк, бензином не богат? А то до своей части не дотяну. – Заправим! Как Красной Армии отказать? Да, армию любили, она плоть от плоти народная. А для многих возможность вырваться из колхоза, деревни. На селе паспортов не было, без них в городе на работу не возьмут. С этим строго. Селяне впервые получили паспорта в 1976 году. Армия давала возможность легально выбраться из села, остаться на сверхурочную службу, а то и выучиться на командира. Шофер из бензобака бензин шлангом в ведро слил, потом в бак мотоцикла. Ведро бензина давало шанс проехать еще сто пятьдесят километров. – Вот спасибо, выручил! – Андрей пожал водителю руку. Случайная встреча подтолкнула к мысли не бросать пока мотоцикл. Пешком долго и далеко. На железнодорожных вокзалах наверняка контроль – и НКВД, и милиции. Да не по его только душу, другие «беглые» были. Он что? Мелкая сошка, даже дела нет. Впрочем, в этом уверенным быть нельзя. Для «контрика» его исчезновение служит подтверждением подозрений, не меньше и не больше. Так что и дело вполне может быть. Несколько раз Андрей выезжал на оживленные дороги, останавливал грузовики, просил выручить. Пока ни разу не отказали. И даже гражданской одеждой обзавелся. Нехорошо поступил, своровал. Он купил бы, деньги были, в магазины не заходил, бесполезно, одежда – дефицит. Кроме того, не хотел «светиться». А на кражу решился неожиданно. Проезжал по селу, увидел мужскую одежду на веревке, сушилась после стирки. Еще влажную одежду сорвал, бросил в коляску мотоцикла, и ходу. То ли украл, то ли ограбил, но поступил нечестно, на душе противно было. Уже тепло, май месяц, одежда высохла быстро. Пиджак немного великоват, потерт изрядно. А брюки, если ремень в шлевки вдеть, вполне сойдут. Рубашка на воротнике почти до дыр протерта, так ему не на бал идти. Теперь бы обувью разжиться. Сапоги для бриджей хороши, а у него широкие штаны. Но и с обувью решил. Проезжая через маленький городишко, увидел чистильщика обуви, старика в светлом парусиновом костюме. Остановил мотоцикл, подошел. Для начала попросил сапоги почистить, что чистильщик исполнил с блеском в прямом смысле слова. Сапоги заблестели, как зеркало. – Уважаемый, туфли мне нужны и срочно, – сказал Андрей. – Сорок второй? – спросил чистильщик. – Да. Глаз у чистильщика наметанный. – Подождите здесь, – попросил старик. Видимо, жил недалеко, вернулся вскоре. Туфли немного поношенные, но крепкие, в них еще ходить и ходить. – Прошу четыреста. Поторговались. Для Андрея торг, чтобы не выглядеть простаком, он бы и за четыреста купил. Тем более туфли по ноге, не жмут. Купил, уложил в коляску. До Твери уже не так далеко. Москву оставил в стороне. Она была по размерам куда меньше нынешней, и кольцевой дороги не было. Весь город был внутри окружной железной дороги, по которой сейчас электрички МЦК ходят. Не совсем прямой дорогой, из Белоруссии на Смоленщину, потом по дорогам западнее Москвы и на Тверь. Не доезжая нескольких километров, когда уже окраины города видны были, загнал мотоцикл в лес, выбрался на дорогу. Заметил на всякий случай место, там сосна была с раздвоенной вершиной, похоже – молния ударила. Там же, в коляске мотоцикла, и форма осталась, командирская сумка. Документы, бритву, деньги, револьвер с патронами по карманам распихал. Со стороны – слегка обросший щетиной мужичок средних лет. По виду – бухгалтер из колхоза или председатель артели. Пешком двинулся к городу. В первую очередь нашел городские бани, снял душевой номер, вымылся. При езде на мотоцикле по грунтовке пыль была везде – в обуви, волосах, одежде. После горячего душа почувствовал себя значительно лучше. Узнал у прохожих, где нужная улица, прошел, устроился напротив искомого дома на лавочке. Конечно, он не оперативник и действия сыщиков только по телевизору видел раньше. Часа два наблюдал, до темноты, но ничего подозрительного не заметил. В доме напротив с наступлением темноты окна зажглись. Потом мужчина вышел, закрыл ставни. Мужчине было приблизительно столько же лет, как и Андрею. Показалось – знакомы они, только было это очень давно, за это время черты лица немного изменились. Андрей быстрым шагом подошел и замер. Мужчина тоже застыл в изумлении, потом по сторонам посмотрел, понизив голос, спросил: – Лейтенант флота Киреев? Если не ошибаюсь. – Не ошибаетесь, лейтенант Шварц. – Тс! Пройдемте в дом, если вы ко мне. Уже в доме Шварц сказал: – Здесь меня знают под другой фамилией. Про Шварца забудьте. Ныне я Николаев, технолог кроватной фабрики. – Назвать пароль или так поверите старому сослуживцу? – Поверю. Даже если вы из НКВД и назовете правильный пароль, что это изменит в моей судьбе? Живым я им не дамся! В доказательство Шварц – Николаев слегка отодвинул полу пиджака, обнажив рукоять револьвера, торчащего за поясом. Андрей его знал по авиатранспорту «Орлица», служили вместе. Только Андрей летчиком был, а Николаев в команде судна. Если не изменяет память – механиком. Андрей напрягся, вспомнил имя. Вроде Иван Генрихович, из обрусевших немцев. – Иван Генрихович? – спросил Андрей. – Ну и память у вас! Столько лет прошло! Однако – забудьте. Ныне я Василий Матвеевич. Чайку или чего покрепче? За встречу! – Не откажусь. – Тогда присядьте, я быстро. Зашумела керосинка, загремел чайник. Шварц стал накрывать стол, незатейливо, по-мужски. Крупными ломтями нарезанный хлеб, соленое сало, кольцо «одесской» колбасы, в довершение – бутылка водки. Разлил хозяин по стопкам водку. – О делах потом! За встречу! – Будем живы! – поддержал тост Андрей. Выпили, закусили. Каждый вкратце о своей жизни рассказал. Андрей умолчал, что воевал в Испании за социалистов. – А ты что же не женился? – спросил Андрей. – Баба и продаст, из-за языка своего или вздорного характера. – Ты как? – Сын во Франции остался, в университете учится. – О! После водки к чаю перешли. Выпили бы еще под задушевный разговор, да водки не было, в магазин бежать поздно. Просидели до полуночи. – Однако, спать давай. Мне завтра на работу. А ты можешь хоть до обеда спать. Хлеб, сало – на столе будут, чайник согреешь. А я в магазине после работы что-нибудь куплю покушать. Ты не торопишься? – Совсем нет. Вот уж не ожидал тебя встретить! – Это что! Годика два назад встретил подполковника Серегина. Он меня узнал, как и я его. Но шмыгнул в сторону, не захотел контакта. По одежде судя – чиновник средней руки, живот отпустил. – Наверняка убоялся, что ты его скомпрометируешь. – Я об этом же подумал. Да Бог ему судья. – Стало быть – пристроился. Устал я что-то, почти десять дней в седле мотоцикла.