Я хлопнул в ладоши, призывая военачальников вернуться к карте. – К рассвету разбейте войско на отдельные вексилляции от тридцати до пятидесяти человек, назначьте командующих! Утром каждая из таких групп выдвинется в римские латифундии, которые я обозначу на карте… Распоряжения были отданы. Совет, который с самого начала складывался непросто, закончился. Теперь моя безумная идея казалась все более реальной. Глаза моих военачальников загорелись озорным блеском. Пусть гладиаторы покидали мою палатку, толком не понимая конечной цели нашего плана и его сути, но они прониклись главной идеей моего послания. Уже завтра апулийские невольники должны быть освобождены из плена римских господ. Что же, осталось посмотреть, что из всего этого выйдет. Признаться, я сам не понимал свою задумку до конца. Порой самый крупный пожар мог начаться со случайной искры. * * * До рассвета оставалось несколько часов, а я не находил себе места и десятки раз прокручивал в голове свой план, выискивая в нем недочеты и несостыковки. В лагере кипели приготовления, полководцы собирали вексилляции, искали командиров. У меня не оставалось сомнений, что все будет сделано в срок и на рассвете мы покинем лагерь. Военачальники успешно справлялись без меня. Я же понимал, что извожу себя и трачу попросту силы, поэтому очень скоро решил прогуляться за стены лагеря, вызвавшись проверить наши охотничьи силки, которые гладиаторы ставили на зайцев, водившихся в этих краях. Стоило проветриться, освежить голову и снять с себя напряжение. Я не хотел чувствовать себя разбитым на момент выступления к латифундиям и планировал возглавить одну из вексилляций лично. За мной увязался Рут, он заверил, что разбирается в охоте и давно хотел сходить за силками, но не имел такой возможности прежде. Избавиться от навязчивого гопломаха не получилось, после долгих пререканий мы вышли из ворот лагеря вместе. Очень скоро я не пожалел, что взял Рута с собой. Гопломах, в отличие от меня, оказался удачливым охотником и знал, с какой стороны зайти на зайца, чтобы не упустить. Искусству охоты гладиатор с удовольствием учил меня. Удалось отвлечься от разрывающих голову мыслей, я с интересом охотился, по наводке Рута искал расставленные гладиаторами силки. Время пролетело незаметно, за час мы нашли порядка пятнадцати ловушек, из которых достали с дюжину тушек зайцев, а еще одного подстрелили в миле от нашего лагеря. К моему стыду, единственный найденный мной силок оказался пуст. Ушастый каким-то чудом удрал. Собрав тушки, Рут заявил, что сойдет с ума от голода и не дойдет обратно в лагерь. Мы натаскали дров, развели костер на лесной опушке, Рут вызвался подготовить зайца и принялся его свежевать. После заяц был насажен на клинок и вращался на импровизированном вертеле над углями. Гопломах то и дело поворачивал меч, опасаясь, что пламя подпалит мясо. Он косился на меня исподлобья, будто бы не решаясь завести разговор. Я знал, что слова Рута о желании перекусить прежде, чем мы вернемся в лагерь, были поводом завести разговор. Поводом к разговору было само желание гопломаха выйти со мной за пределы лагеря в эту ночь. Он искал моей компании, но почему-то не мог напрямую заявить о том, что у него есть ко мне разговор. Мои ноздри уже чувствовали приятный аромат тмина. Заурчало в животе, рот наполнился слюной. В последний раз мне удалось полноценно поесть в лагере, утром прошлого дня. Если трапеза была предлогом для нашего разговора, почему нет? Костер разгорался. Язычки пламени лизали щепки, перекидывались на бревна, подымались все выше к спате, на лезвие которой была нанизана тушка крупного зайца, гопломах помешивал угли. – Проголодался, Спартак? – Рут на мгновение отвел взгляд от костра и вновь покосился на меня. – Судя по тому, как ты смотришь на этого зайца, ты готов съесть его сырого? Слюнки-то текут? Я устало улыбнулся. – Будешь много говорить, съем вместо зайца тебя! – Обожди, сейчас все будет готово, – заверил гопломах. Я подтянул колени к груди, отчетливо улавливая запах жареного мяса. Заяц быстро покрылся румяной корочкой. Я представил, как приятно корочка захрустит на моих зубах, как сок потечет по губам, стекая к подбородку, а зубы коснутся нежного мяса… Рут, видя мое наваждение, довольно хмыкнул. – Готово, мёоезиец! Кажись, зайчатина получилась что надо, а! – Не жалко спату? – я уставился на покрытое копотью лезвие меча. Рут отмахнулся, достал сику из-за пояса, ловким движением разрезал тушку пополам. Часть тушки, нанизанную на лезвие сики оставил себе, другую, оставшуюся на спате, протянул мне. – Угощайся! Только не обожгись! Горячо! Не дожидаясь, пока мясо остынет, я приступил к трапезе. Рут впопыхах недодержал зайца на огне, а оттого мясо слегка кровило, но вышло весьма вкусным. Тмин убирал специфический привкус. Обжигая губы, я проглотил первый кусок, даже не поморщившись. Рут, подкрепившийся ягодами во время похода за силками, ждал, пока остынет его кусок. Он долго смотрел на постепенно затухающий костер, потом посмотрел на меня. – Как зайчатина? Или сам себя не похвалишь, так никто не похвалит? – обиженно пробурчал он. – Всяко лучше, чем конина, Рут! – ухмыльнулся я. Гладиатор хихикнул. Пламя костра ярко освещало его лицо, я видел, как сильно изменился гопломах за те месяцы, что мы были знакомы. На лице Рута появились новые морщины, кожа истончилась, выделились скулы. Рут похудел на несколько фунтов, его каменные мышцы превратились в жилы и напоминали канатные узлы. Война выжимала из нас все соки, но вопреки всему мы держались до конца, никто из нас не сдавался. Лагерь в устье Ауфида был сродни глотку свежего воздуха, без которого гладиаторы, несмотря на свое мужество и отвагу, могли зачахнуть. Я поймал взгляд Рута, устремленный в небеса. Сверкали звезды, ярко светила луна, но я знал, до рассвета остается не так много времени. Нас ждали в лагере с первыми лучами солнца. Пора было возвращаться. Гопломах тяжело вздохнул, принялся забрасывать костер землей, после чего наконец приступил к своему куску зайца. Прошло около двух часов с тех пор, как мы вышли из лагеря, искали силки, разводили костер. Следовало поторопиться, чтобы успеть реализовать задуманное в намеченный срок. Откладывать дела в долгий ящик было не в моих интересах. Я закончил трапезу, когда Рут обратился ко мне с вопросом, которого я ждал. – Думаешь, получится, Спартак? – спросил гопломах прямо в лоб. – Что ты имеешь в виду? – уточнил я. Рут хмыкнул, тщательно пережевывая мясо беззубым ртом. – Не делай из меня дурака, лады? Я сразу понял, что ты затеял, эта карта Апулии на совете, латифундии! Ты ведь не просто так сказал дробить наше войско на вексилляции, правда, Спартак? – И что я затеял, Рут? – с любопытством поинтересовался я, не до конца понимая, куда клонит гопломах, но решив ему подыграть. Гопломах вытер ладонью свои выпачканные в жиру губы. – Ты не сказал о своих истинных намерениях на совете, Спартак, – заявил он. От вопроса гопломаха моя кожа покрылась мурашками. Вопрос был неожиданным. О каких истинных намерениях говорил Рут? На лице гопломаха застыла ничего не выражающая гримаса. Гладиатор внимательно, изучающе рассматривал меня своим тяжелым взглядом, пришлось приложить усилие, чтобы не отвести глаза. – Тебе стоит пояснить свои слова, – только и нашелся я. – Не хочешь говорить об этом, Спартак? – О чем? – искренне удивился я. Рут с каждым своим вопросом удивлял все больше. – Ты сказал, что жаждешь победы, но разбиваешь наши скудные силы на огрызки? – глаза гопломаха сузились. – Невольниками с латифундий невозможно управлять. Чтобы обучить их военному ремеслу, нужно время, но захотят ли они учиться? С чего ты это взял? Я задумался, чувствуя неприятный привкус зайчатины во рту. Желания отвечать гопломаху не было, но оставить без внимания его вопросы я тоже не мог. – У меня нет выбора, – холодно ответил я. Выбора действительно не было. В деле, задуманном мною, существовали риски, складывающиеся при прочих равных в единое уравнение. На деле все могло оказаться далеко не так просто, как радужно выстраивалось в моей голове. Гопломах вгрызся в зайчатину, долго пытался откусить жилистый кусок, еще дольше пережевывал черствое мясо. – Ты… – он осекся, задумался, а потом резко выпалил. – Ты безумец, Спартак! Хотя… сколько я тебя уже знаю? Пора бы это признать, брат! Глаза выедал дым от тлеющих углей почти потухшего костра. Я прищурился, покосился на гопломаха, поймал себя на мысли, что в данный момент я и Рут разговариваем на разных языках. Либо что-то не договаривал гопломах, либо я не понимал сказанного. Отвечать на выпад Рута не хотелось. Гопломах поерзал на промерзшей земле и продолжил. – Что-то в этом есть, мы развязали эту войну, нам ее и заканчивать! – прошептал он вполголоса, в его голосе чувствовалась боль. – Ты ведь не принуждаешь никого вступать в наши ряды, браться за оружие. Да и мы ничего не сможем противопоставить Риму, ты прав! – Не принуждаю, – согласился я. – А я не готов отступить, – горько улыбнулся Рут. – Прямо как и ты, Спартак! Мое сердце бьется чаще, стоит мне представить, что кровь десятков тысяч людей пролита понапрасну! Что будет, если Республика победит? Что станет с остальными рабами, я не говорю про нас, чья участь давно предрешена! Я не готов к этому, Спартак! – Рут замолчал. Обглодал кость, бросил ее в угли, вытер руки. – Я что думаю, если умрут десятки тысяч, но останется хотя бы сотня тех, кто заживет новой жизнью, тех, у кого в свободе родятся дети, мы сможем сказать, что победили в этой войне! Я прав, Спартак? Глаза Рута наполнились слезами. Гопломах смотрел в небеса. Вот зачем он затеял наш разговор. Руту хотел высказаться, выплеснуть все накопившееся внутри. Он высоко задрал подбородок. – Я буду сражаться до конца! – выпалил он. – Все верно, Спартак! Чтобы победить этих свиней, мы должны собраться воедино! Объединить тех, кто жаждет краха Республики! Только тогда у нас появится шанс победить, и я клянусь, что воспользуюсь им сполна… – Рут запнулся, тяжело задышал, наконец слезы покатились по его щекам, теряясь в густой бороде. – Без жертв не выигрывается ни одна война! Увы… Он не договорил, уронил подбородок на грудь, схватился руками за голову. Сомнения, облаченные в слова храброго гопломаха, сидели глубоко внутри него. Рут, обычно скупой на эмоции, сегодня излил передо мной свою душу. Я мог только догадываться, насколько тяжело этому храброму человеку с большим сердцем дались эти слова. Гопломах всем своим нутром переживал за наше общее большое дело. Я подсел к Руту, положил руку на его плечо, крепко сжал. – Прими эти мысли. В этой битве мы бьемся не за себя, – процедил я сквозь зубы. – Те люди, которые падут под мечом римлянина… – Ты сам сказал, что они провели бы всю свою жизнь в оковах, как инвентарь или скот! – я жестко перебил Рута, требовалось встряхнуть гопломаха, привести его в чувства. – Так почему не объединить силы противников Рима в один кулак? – Что ты затеял, мёоезиец? – Я хочу победить в этой войне! Ты веришь мне? – спросил я. – Верю! Я верю тебе больше, чем себе! Не подумай, что я сомневаюсь, я только лишь хочу знать, что наше дело… Гопломах вдруг осекся, замолчал, продолжил трапезу, переваривая мои слова. Он потупил взгляд, но я увидел, как румянцем залило его лицо. Возможно, Рут все понял. Меня не покидало странное чувство, что мы разговариваем с Рутом на разных языках и не понимаем друг друга. Мы помолчали. Я начал выковыривать из зубов куски застрявшего мяса. Рут счищал со спаты налипшую, а местами пригоревшую зайчатину. – Спартак, ты правда веришь, что у нас может что-то получиться? – осторожно спросил он. – Это наш шанс остановить Лукулла, Рут, только и всего, – заверил я. – Лукулл, – презрительно фыркнул гопломах, бросая в костер налипшее мясо. – Он спит и видит, как поквитаться с нами за Брундизий! Сколько этот напыщенный римский евин потрепал себе нервов, прежде чем высадиться на сушу, после того как мы сожгли порт! Мы как заноза в его заднице! Хочется достать, да не можется! – Пусть думает все, что пожелает, – отстранение ответил я. – Я все еще оставлю ему шанс… – Оставь, Спартак, мне не нужны твои объяснения, без того тошно, – устало отмахнулся Рут. – Что бы ты ни надумал, это будет лучше для нас. Скажешь прямо сейчас выступить против Варрона Лукулла, никто не откажется, ты же знаешь! А за мои слова… еще раз извини, я не хотел, да и не имел права давать тебе повод усомниться в себе, я просто хотел убедиться или бы, наверное, сошел с ума. Я промолчал, пристально рассматривая гопломаха, который закончил очищать меч, небрежно вытер лезвие спаты о край плаща и вернул клинок за пояс. Слова гопломаха приятно согрели душу. После разделения под Гераклием со мной остались лишь те, кто готов был идти до самого конца, невзирая на невзгоды, разочарования и тягости. Я знал, что могу положиться на этих людей в самую трудную минуту, а слова Рута лишь укрепляли мою веру. Реши я ударить по легионам Лукулла, и не было бы среди моих людей тех, кто откажется поднять свой меч. Но такого решения я не имел права принять. Даже в отсутствии легионов Красса, форсировавшего марш-бросок на сам Рим, Лукулл был слишком силен. Его легионы после длительной морской переправы были свежи и готовы к изнуряющим переходам. Прежде чем это произойдет, у нас оставалось совсем мало времени. Не сегодня, так завтра Лукулл перейдет в наступление, и тогда козырь македонского проконсула нам нечем будет крыть. Я делал ставку на сегодняшний день, который расставит все по своим местам. – Возвращаемся? – я услышал вопрос гопломаха. Рут протяжно отрыгнул, неспешно поднялся. – В лагерь, – подтвердил я. Я поймал себя на мысли, что заяц, приготовленный гладиатором, был отвратительным. После зайчатины хотелось сполоснуть горло водой. Увы, ни у меня, ни у гопломаха воды не было. В горле неприятно вязало, но приходилось терпеть. * * * Наш небольшой конный отряд замер на возвышенности, откуда как на ладони открывался вид на равнину, переливающуюся в последних ласкавших землю лучах солнца. В низине расположилось громоздкое, неуклюжее строение, казавшееся каким-то нелепым, несмотря на то, что на первый взгляд имело правильную прямоугольную форму. Загородная усадьба, или, как ее еще называли здесь, вилла, одного из знатных и богатых римских нобилей занимала внушительную площадь, сейчас постепенно растворяясь в темноте. Блеклый свет двух догорающих факелов, разбросанных по периметру виллы, освещал вход с угла, рядом расположилась комната управляющего хозяйством вилика. Чуть поодаль стойла. Остальные помещения скрылись за небольшим забором. На вилле не спешили зажигать свет, для себя я сделал вывод, что комната вооруженной охраны пустует до сих пор, а значит рабы все еще находятся в поле на изнурительных работах. Подтверждая мои слова, Рут первым увидел внушительную колонну невольников, которые, буквально валясь с ног от усталости, возвращались после тяжелой пахоты от рассвета до заката. Навскидку их было не меньше ста человек. Рабов сопровождали вооруженные охранники.