Догоняю толстую, чернявую и девчонок. Через пять минут, я со Светой, Ольга и Аня стоим перед пожилым усталым мужчиной и энергичной блондинистой девицей. Шнобатая Бойер к коменданту не зашла, осталась в коридоре. — Вот полюбуйтесь Вячеслав Иванович и Алина Викторовна. Вы им ключи от зала доверили, чтобы день рождения по-человечески справили. А они там музыку американскую слушают, как у нас говорится, «сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь», — ябедничает толстая, — налицо моральное разложение комсомолок Анисимовой, Творогиной, Семеновой, Доценко и Ефимовой. Считаю, что такое поведение безответственно, и предлагаю исключить провинившихся из комсомола, — тараторит толстая, — а также поставить вопрос перед руководством техникума, об отчислении этих студенток из нашего учебного заведения, за пропаганду западной идеологии. — А где остальные девушки? — спрашивает комендант. — В зале ждут. Там ещё с ними такой здоровенный бандит остался. Смотрят, чтобы он ничего не украл, — информирует Ильина Мужик ерзает на стуле и вздыхает. Неудобно ему. Похоже, человек нормальный, но связываться с толстой идиоткой, не желает. — Что можете сказать в своё оправдание? — холодно смотрит на нас Добрынина. Дергаю за запястье, приготовившуюся разразиться возмущенной речью Светку. В глазах Оли и Ани блестят слезы. — Позвольте, я все расскажу и объясню, — обращаюсь к «Алине Викторовне». — А кто ты такой? — интересуется главная комсомолка техникума. — Я парень Светы. — Хорошо, попробуй, — Добрынина с усмешкой смотрит на меня. — Прежде всего, давайте разберемся по сути. Я вижу, у вас тут магнитофон кассетный лежит, — киваю на «Десну» — Ну да, мы тезисы 18 съезда ВЛКСМ разбирали в кабинете у Вячеслава Ивановича, впрочем, не важно, — обрывает себя блондинка, — Что ты предлагаешь? — Прежде чем делать далеко идущие и неверные выводы, предлагаю послушать песни, которые мы ставили, прямо здесь, а потом уже и решать, насколько они соответствуют обвинениям Ильиной, — смотрю на Доронину невинным взглядом, — у меня с собой как раз одна из кассет имеется. Слушаем? — Давай, — с сомнением соглашается главная комсомолка, — ставь свои песни. Достаю из кармана кассету, переданную мне накануне Серегой, вставляю в «Десну» и включаю магнитофон. И через несколько секунд в кабинете звучит: De pie, luchar Que vamos va a triunfar Avanzan ya Banderas de unidad У коменданта изумленно поднимаются брови. Он гримасничает, стремясь не заржать, и поспешно закрывается книжкой. Секретарь комсомольской организации тоже с трудом удерживает губы, пытающиеся расползтись в безумной ухмылке. Из-под книги раздаются полузадушенные всхлипы, переходящие в звуки, похожие на рыдания. Плечи Вячеслава Ивановича трясутся как у припадочного. Ничего не понимающая Ильина переводит растерянный взгляд с коменданта на свою начальницу. А магнитофон продолжает греметь, воспроизводя бессмертные звуки левого гимна Серджио Ортеги: El pueblo unido, jamás será vencido El pueblo unido, jamás será vencido. — Достаточно, — секретарь комсомольской организации с безумным выражением лица, кусает губы, стремясь успокоиться. — Там дальше «Белла, чао» и «Венсеремос» есть. Тоже можем послушать, — предлагаю я, невинно смотря на Добрынину. — Выключай, — хрипит Алина Дмитриевна, прикрывая лицо ладонями, булькая, раскачиваясь и дергаясь. Послушно отключаю магнитофон. Минуту стоит тишина, а потом главная комсомолка техникума усилием воли душит подступающий смех и делает серьезную мордочку. Добрынина поворачивается к Ильиной: — Ты эти песни слышала? — Да, наверное, — неуверенно отвечает толстая. — Так да, или, наверное? — уточняет блондинка. — Наверное, да, — бормочет растерянная Ильина. — Аха-ха-ха, — прорвало наконец коменданта. Он ржёт как ненормальный, раскачиваясь в упоении на кресле, и стуча в экстазе ладонями по столешнице. Доронина смотрит на него, слушает заразительный громкий смех. Губы главной комсомолки разъезжаются в широкой ухмылке. Она кривится, корчится, пытаясь сохранить серьезный вид, но тщетно. Сначала Алина Викторовна тихо хихикает, не в силах остановиться, а потом хохочет, откидываясь на стул и тряся в экстазе ногами. И наши успокоившиеся девчонки прыскают и присоединяются к общему веселью. Одна лишь толстая стоит красная как перезрелый помидор, не понимая причину смеха. — Вот видите, — назидательно поднимаю палец вверх, — Комсорг Ильина проявила политическую близорукость и безграмотность, не узнав знаменитую песню чилийских коммунистов. Такие недалекие и, чего уж греха таить, глуповатые люди, не должны занимать высокую должность в ВЛКСМ. Они своей тупостью и идиотизмом позорят комсомол. Предлагаю убрать её с должности комсорга. — Так, мы всё поняли, — ещё подхихикивающая Добрынина, аккуратно вытирает подушечками пальцев выступающие слезы. — Вы можете идти. К вам вопросов нет. — А с товарищем Ильиной, — блондинка бросает свирепый взгляд на побледневшую и съежившуюся пухлую, — мы сами разберемся. 27 октября 1978 года. Пятница Утро началось как обычно. Звонок будильника, гигиенические процедуры в ванной, жареная картошка с сосиской и бутерброд с маслом. Сегодня мне нужно прийти на час раньше. Ольга Александровна, наш классный руководитель, поручила Саше Залесскому провести политинформацию, и тот строго-настрого предупредил одноклассников, чтобы не опаздывали и явились на «нулевой» урок в кабинет математики. Сориться с классным комсоргом не хотелось. Залесский был нормальным парнем, и с ним всегда можно было договориться. Поэтому пришлось вставать на час раньше, и в темпе одеваться, после быстрого завтрака. — Сынок, куда ты убегаешь так рано? — интересуется мама, наблюдая, как я надеваю ботинки. — Политинформация у нас сегодня, на нулевом уроке ма, — отвечаю родительнице. — Настя, ты, кстати, меня дождись, на работу не убегай, — просит вышедший из гостиной батя, — я сейчас оденусь, в гараж сходим, и на машине тебя до НИИ подброшу. Минут десять-пятнадцать подожди. — С удовольствием, — улыбается мама, — мне уже надоело в общественном транспорте толкаться годами. Ты машину купил, а мы на ней почти не ездим. — Вот и проедемся как раз, — подмигивает родительнице батя, — а потом я тебя ещё и с работы заберу. — Договорились, — мамуля расцветает от счастья. — Всем пока, я побежал, — снимаю куртку с вешалки в коридоре, подхватываю портфель и открываю дверь. — Куртку застегни, на улице прохладно, простудишься, — летит в спину мамин голос. Бегу вниз, перепрыгивая через бетонные ступеньки. Распахиваю дверь подъезда, и выскакиваю на улицу. Недалеко от подъезда стоит желтая «Волга» с шашечками. За стеклом бесформенным тюфяком расплылась по сиденью фигура таксиста. Она кажется мне смутно знакомой. «Уже параноиком стал, постоянно знакомые мерещатся» — мысленно ругаю себя. Сзади обнаруживается такой же полный бородатый дед в серой телогрейке и кепке, надвинутой на глаза. Он искоса смотрит на меня, а потом продолжает что-то перекладывать в багажнике. Неприятно кольнуло в груди. Старик, вроде самый обычный, почему же мне не по себе? Что же меня насторожило? Мысли лихорадочно мечутся, пытаясь найти причину тревоги. Иду к школе, желтые листья громко хрустят под ногами, но успокоиться не могу. Мимо меня пробегают ранние школьники: веселая малышня, обгоняют пяти— и семиклассники. А я восстанавливаю в голове увиденную картинку, пытаясь вспомнить каждую деталь. Что мне показалось подозрительным? Глаза! Точно. Они были не старческими, внимательными и цепкими. Глаза зрелого, но полного сил мужика, а не дряхлого деда. Что ещё? Странная схожесть фигур водителя машины и деда, оба полные и коренастые. Сразу вспоминаю свои похождения в Семеновке. Неужели? Меня бросило в пот. Петренко и этот прапорщик? Очень похоже! Так, а если мысленно с деда убрать бороду, снять кепку и бесформенную телогрейку? Точно Петренко, мать его! Вычислил меня? Как?! Так спокойно. Вспоминаем встречу в деталях. Фальшивый «старик» скользнул по мне взглядом, и сразу потерял интерес. Значит, что? Не узнал, или узнал, но я его не интересую. Черт, он батю караулит тварь. Решил, что папа его обнес. А предки собираются выходить через несколько минут. Мля!!! Резко разворачиваюсь у самого входа в школу. Бегу со всех ног домой, расталкивая в стороны, идущих за мной школьников. Мне что-то кричат вслед, но я ничего не слышу. В голове тревожным набатом звенит мысль «Только бы успеть, только бы не опоздать»! 27–29 октября 1978 год Легкие работают как меха, закачивая воздух, сердце отбивает барабанную дробь в грудной клетке. На последнем повороте, подбегая к пятиэтажке, за которой открывается вид на наш двор, резко торможу. Осторожно выглядываю из-за стены. Петренко по-прежнему копается в багажнике, стоя спиной ко мне. Но пространство хорошо просматривается зеркалами «волги». Подкрасться не получится. Родителей не видно, поэтому изобразим срочное возвращение домой. Делаю глубокий вдох, настраиваясь на бой. Быстро с озабоченным задумчивым лицом, выхожу из-за угла пятиэтажки. В сторону Петренко и машины не смотрю, шагаю к подъезду так, чтобы пройти возле «деда» и такси. До подполковника остается пять метров, четыре, три. Ладони сжимаются в кулаки, шаг резко ускоряется и вдруг дверь подъезда открывается. На пороге дома появляется батя, а затем и мама. Дальше все мелькает перед глазами, как кадры замедленного кино. Хлопает закрываемый багажник. «Дед» резко распрямляется, и делает шаг вперед. В поднимающейся руке чернеет вороненая сталь «АПС». За долю секунды я успеваю рассмотреть повернутый в положение «автоматический огонь» флажок предохранителя.