– Ну-ка, сделай нам ми-ми-ми, изобрази тетю, которая всех обожает, – заорал Паша, – веселей, бодрей, задорней. – Ноги согнула, живот провис, – влез со своим замечанием Никита. Я попыталась одновременно решить все поставленные передо мной задачи, зашаталась на высоких каблуках и рухнула на письменный стол. Павел быстро подошел ко мне и вернул меня в вертикальное положение. Операторы стояли с видом пингвинов, которые не понимают, что они вообще тут делают! – Снято, – сообщил Никита и подошел к нам с фотоаппаратом. Я взглянула на экран и ахнула: – Это кто? – Ты, – весело заявил Павел, – стройняшка с длинными ногами, прекрасной фигурой. И шея не гусиная. Кит, я бы верх вытянул. – Не вопрос, – согласился оператор. – Так? Мое изображение стало еще прекраснее. – Брюшко окуня убери еще, и хорош, – одобрил Паша. – Хоккейси! – прогудел Никита. – Наша киса устала. Давай сейчас сидячую видюху. – Согласен, – кивнул Паша. Я молча слушала парней. До сих пор со мной так обращались всего один раз в клинике, куда меня, школьницу, привезли с острой болью в спине. Вот там два доктора говорили исключительно друг с другом, обсуждая пациентку так, словно она неодушевленный предмет. Происходило это давно, в советские времена, но хорошо мне запомнилось. Один эскулап решил, что у меня аппендицит, второй настаивал на камне в протоке желчного пузыря. В конце концов, воскликнув: «Разрежем, увидим», они ушли. На смену «гиппократам» явилась медсестра, она приказала мне раздеться догола. И, после того как перепуганная девочка сняла трусики, из них выпала здоровенная канцелярская кнопка. Аппендицит и камень в желчном пузыре не подтвердились. А я с той поры, собираясь пойти к доктору, всегда ощупываю себя на предмет обнаружения посторонних предметов в бельишке. – Садись за стол, – поторопил меня Павел, – возьми ручку, сделай умное лицо, изобрази из себя Пушкина и Льва Толстого в одной оправе. Потом к тебе придет издатель, поговорите с ним о делах. – Зарецкого нет в Москве, – удивилась я. – Ты жутко непонятливая, – укорил меня директор, – на фига нам всамделишный мужик. Актера наняли. Ну, репетнем! Я кивнула, устроилась за столом и почувствовала глубокую благодарность к Никите. Сидеть намного лучше, чем стоять. – Поза дурацкая, – высказался Павел, – да это не проблема, отшлифуем. Ау, издатель! Входи! В комнате появился мужчина, он показался мне знакомым. Актер явно вжился в образ, шагая к столу, он тошнотворно сладким голосом выводил: – Арина, свет очей моих! Твой крайний роман побил все рекорды продаж! Эта штука сильнее, чем Фауст Гете. Меня охватила оторопь. Я знаю историю о том, как Иосиф Сталин приехал в гости к пролетарскому писателю Максиму Горькому в его особняк, ранее принадлежавший предпринимателю Рябушинскому, и, попросив писателя прочитать ему свое новое произведение «Девушка и смерть», написал на книге: «Эта штука посильнее Фауста Гете». Поэтому фраза, которую произнес актер, меня не удивила, а вот его внешний вид ошарашил. Передо мной стоял Ленинид собственной персоной. Глава 18 Звонок папаши не застиг меня врасплох, я его ожидала, потому хоть и неохотно, но ответила: – Слушаю. – Доча, ты удрала со съемки, – загудел Ленинид, – я волнуюсь о твоем здоровье. – Все отлично, не стоит нервничать. Извини, я занята, – процедила я, отсоединилась и нажала на кнопку домофона. – Кто там? – спросил хриплый голос. – Виола к Гермогене, – произнесла я. Замок щелкнул, я вошла в подъезд и увидела приоткрытую дверь в квартиру. В тесной прихожей стояла старуха лет восьмидесяти. Длинные седые волосы падали ей на лицо, согнутая фигура, черная одежда, палка в руке… Если кто видел иллюстрации к русским народным сказкам, которые издавались в советские годы, тот сразу узнает в хозяйке квартиры каноническую Бабу-ягу. – Виола? – проскрипела она. – Она самая, – подтвердила я. – Тараканова? – уточнила старуха. – Верно, – кивнула я. – И что тебе надобно, Виола Тараканова? – задала традиционный вопрос колдунья. – Какая тоска-печаль ко мне привела? Ступай в горницу. Чувствуя себя участницей бездарно поставленного спектакля, я прошла в комнату, которую старательно стилизовали под деревенскую избу времен писателя Мельникова-Печерского[2], и села на жесткий деревянный стул. – Вижу, вижу, – заухала совой Гермогена, – нет доверья у тебя. Полагаешь, что я обманщица. Чу! Сейчас зажгу свечу… Старушка чиркнула спичкой и потушила верхний свет. В помещении стало темно, мрак нарушал лишь крохотный огонек свечи. – Чу, – взвыла ведьма, – чу! У тебя два имени. Виола и Арина. Мать свою ты не знала, отец – разбойник, вор, на каторге сидел много раз. Пропащий человек. Сейчас опомнился, но занимается бесовским делом, в кино кривляется. Ты сама замужем не один раз была… Меня спектакль не особенно удивил. Гермогена небось владеет компьютером, ведьмы нынче образованные. Бабка живо выяснила, что Виола Тараканова пишет книги под псевдонимом, прочитала биографию писательницы. – Под волосами на затылке у тебя шрам, – вдруг заявила старуха. Я вздрогнула. Верно, есть отметина. Я нащупала ее лет в пять, поинтересовалась: что это? Тетя Раиса сказала мне: – У всех детей такие есть. Но, пойдя в школу, я выяснила, что Рая солгала. Когда мне исполнилось пятнадцать, Раиса сообщила правду: моя родная мать, уходя из дома, швырнула новорожденную Лениниду. Отец ухитрился поймать дочь за ноги, я не впечаталась темечком в пол, но сильно ударилась затылком о табуретку. Вызывать врача Ленинид не стал, побоялся, что младенца отнимут и отдадут в детдом. Голова моя сама вылечилась, но остался шрам. Историю эту тетя Раиса изложила мне, когда узнала о своей тяжелой болезни. – Папаша твой человек-весы, – сказала она, – чего больше в какую чашку положат, то и перевесит. Попросят его чего спереть, деньги за работу предложат, так он нательный крест у любого слямзит. Попросят его месяц не воровать, бабок за воздержание отвалят, он не стырит ни копейки. Плохого и хорошего в нем пополам. Но он тебя в детстве любил, боялся, что в приют попадешь, сам в интернате рос, с местными порядками хорошо знаком. Если отец когда помощи у тебя попросит, ты свой шрам пощупай, вспомни, что он тебя государству не сдал, мне в ноги упал, за младенцем смотреть умолял. Ленинид непутевый, дурак, но доброе в нем есть. Сами понимаете, о шраме я никому не сообщала. Гермогена засмеялась. – Гадаешь, как я узнала? Телефон у тебя определенно сейчас звонит, да ты звук выключила. Ответь отцу. Я вытащила трубку и не поверила своим глазам, на экране высветился номер. – Доча, – завел папаша, – ты с Люськой откровенно поговори, она хорошая баба. Я ей велел тебе помочь. Я ощутила себя жительницей страны абсурда. – С какой Люськой? Гермогена выхватила у меня трубку: – Лень! Не вводи дочку в транс, сама ей все объясню. Она положила мой сотовый на стол, и в ту же секунду под потолком ярко вспыхнула люстра. Я на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела симпатичную женщину с модной стрижкой. От кривого носа у нее и следа не осталось, на столе лежал парик из неопрятных седых волос. – Привет, – весело сказала она, – извини, не успела брови стереть. И прости за спектакль, ну уж такая я, люблю красивые эффекты. Нравится мне сильное впечатление на клиентов производить. – У вас это отлично получается, – похвалила я знахарку, – зря зарываете в землю недюжинный актерский талант. – Да ладно, – отмахнулась хозяйка, – давай объясню. Виола Тараканова редкое сочетание имени и фамилии. И я отлично знаю, что у Лени так зовут дочь-писательницу. Интереса ради прочитала одну твою книгу и увлеклась. Все проглотила, правду говорю, льстить не умею, да и незачем мне перед тобой приседать. Писатель в своих произведениях, как голый. Надо лишь с вниманием его романы читать, тогда все комплексы, страхи, беды, радости авторские поймешь. А я с Леней много лет знакома, поэтому сразу его на твоих страницах узнала. Где мы с ним встретились? Гермогена махнула рукой. – Родительница моя, Злата, была шалава почище Лени. Она наполовину цыганка, ее мамаша не пойми от кого родила, не от мужа таборного. Беременной от соплеменников сбежала. Где она жила до родов, как потом существовала с младенцем? Ничего не знаю. Я свое детство помню лет с семи. У нас была изба-развалюха в Подмосковье, честно на Злату оформленная, прописка имелась. Я школу не посещала, мы с мамашей вертелись по электричкам. Она внешне вылитая цыганка, по вагонам ходила, я сзади плелась. Мне отводилась роль юной ведьмы. Злата клянчила деньги, предлагала пассажирам предсказать судьбу. Если кто-то в вагоне начинал негодовать: – Надо милиции сообщить, что цыганье обнаглело, не дает спокойно людям в поезде ехать… – мать ставила меня перед собой и говорила: – Замолчи, а то она сглазит тебя навек, семью погубит! Гермогена захихикала и вынула линзы. – Видишь, у меня глаза какие? Даже не карие, а прямо черные! Кажется, что есть только зрачок. Как приду к окулисту, так он дивится: – Никогда не встречал человека с такой радужной оболочкой. Ведьма посмотрела на меня в упор. У меня по спине побежали мурашки.