– Нельзя заявлять, что доверяешь своим солдатам, а потом менять мнение, наказывать их или убивать из-за парочки примитивных гнусностей, брошенных пленнице. Рип резко останавливается, вынуждая остановиться и меня. Мы одновременно поворачиваемся друг к другу лицом посреди оживленного лагеря. Снег хлюпает под ногами, в воздухе висит запах только что потушенных костров, а в легкие проникает влажный, густой холод. Командир внимательно изучает меня, выражение лица у него непроницаемое. – Ты их защищаешь? От его тона начинаю злиться. Мне не по душе это недоверие, что он считает меня такой ограниченной. – Я не оправдываю их грубые высказывания. Но ты, а не я, провозгласил себя монстром. Я не хочу, чтобы их наказание было на моей совести, – говорю я, потому что мне и без того хватает на руках крови. Больше не нужно. – Если тебе необходимо проявить власть или доказать мне свою правоту относительно раннего заявления о «безоговорочном доверии», то не впутывай меня в свои дела. Вряд ли можно винить твоих солдат в том, что они плохо обо мне отзывались. Я враг. Твоя пленница, – напоминаю ему я. Мне ни за что не понять, зачем я напоминаю ему об этом. Если честно, затея дурная. И все же что-то в этом мужчине подпитывает мой гнев. Я слишком долго держала язык за зубами. Подавляла эмоции, стараясь перехватить их в надежде, что не окажусь под ними погребенной. Так что даже меня удивляют эти реакции, эти разнузданные реплики. Понятия не имею, откуда они взялись, но оттого чувствую волнение. – Позволь, я кое-что проясню, – говорит Рип, помешав ходу моих мыслей. – Я не собираюсь наказывать этих солдат и уж тем более не стану их убивать. Озрик сделает именно то, что ему было наказано: преподаст им урок. – И что же включает в себя этот урок? – Главным образом чистку отхожего места. Пока они не вспомнят, как положено вести себя королевскому солдату, служащему в армии короля Ревингера. Я с удивлением смотрю на него. – О. – Вот уж не этого я ожидала. Нашей короткой беседе никто не мешает, но незаметной она не остается. Все бредущие мимо солдаты расступаются, но я чувствую, как они бросают на нас взгляды, вот только приблизиться никто не осмеливается. Мы стоим в неприкосновенном круге, будто в одном из старых колец фейри, которые когда-то давно были разбросаны по всей Орее. – Позволь я проясню еще кое-что, – говорит Рип и шагает ко мне. Я уже давно подметила эту его тактику. Ей он пытается выбить меня из колеи, припугнуть своей близостью. Я хочу отойти назад, но вместе с тем не желаю доставлять ему такого удовольствия. Поэтому расставляю ноги пошире и упрямо вскидываю голову. – Те солдаты вели себя грубо и неуместно, но это вовсе не означает, что я им не доверяю. То, что я сказал до этого, – правда. Они и волоска на твоей голове не коснутся, если только я им не прикажу. Тебе не угрожает здесь ни один солдат. – Он замирает, убедившись, что я его слушаю. – К сожалению, сюда не входят правила приличия. К счастью, Озрик знает толк в том, как выправить неподобающее поведение. Я вспоминаю оскал этого мужчины и его огромные размеры. – Не сомневаюсь. Рип пригвождает меня взглядом. – Теперь, когда мы разобрались и твоя совесть чиста, не потрудишься рассказать, почему Озрик доложил утром, что вчера вечером ты вела себя подозрительно? Вот черт. – Подозрительно я себя не вела, – отрицаю я. – Я просто гуляла по лагерю. Ты вообще-то сам мне разрешил, учитывая, что при мне не было стражи и меня не посадили на цепь. Мы посреди мерзлой пустоши, вокруг солдаты, а ты обещал меня выследить, если я сглуплю и попытаюсь сбежать. – Хм, – произносит он, не сделав замечание по поводу моего ехидного тона. Рип опускает взгляд на мое пальто. – А как ребра? Лекарь доложил, что ты не разрешила ему тебя осмотреть. – Я в порядке. – Если ты продолжаешь врать, то делай это хотя бы сносно. Тут он не прав. Я в порядке, а еще превосходно умею лгать. В конце концов, я много лет себе врала. Красивая ложь скрывает множество омерзительных истин. – С ребрами у меня все нормально, но тебе-то какое вообще до них дело? – язвительно спрашиваю я. Возможно, я говорю с ним в подобном тоне, потому что только так чувствую, что обладаю хотя бы какой-то властью. Мое высокомерие – это кирпичная стена, закрывающая осыпающуюся беззащитность. – Поскольку, командир Рип, вам не нравится ложь, давайте говорить откровенно, – с бросающей вызов насмешкой ехидничаю я. – Я знаю, кто ты такой, а еще знаю, кто я – жертва, которую ты удерживаешь ради выкупа. Жертва, которой можно подразнить царя Мидаса. – Верно, – холодно отвечает Рип, и я недовольно поджимаю губы. – И все же невежливо с моей стороны возвращать Мидасу питомца в плохом состоянии. Меня передергивает. Питомец. Наложница. Шлюха. Как же я невыразимо устала от ярлыков, которые навешивают на меня люди. – Я не его питомец. Я – его фаворитка. Командир Рип издевательски хмыкает. – Слово иное, а вот смысл тот же. Я открываю рот, чтобы возразить, но Рип поднимает руку. – Мне наскучили разговоры о Мидасе. – Хорошо. Я все равно не хочу с тобой болтать, – парирую я. Он язвительно улыбается, показывая клыки. – Чуется, что очень скоро ты передумаешь, Золотая пташка. Я застываю на месте. В этих словах кроется угроза, но я ни за что не догадаюсь, о чем он сейчас толкует. – Возвращайся в карету, – говорит он. Манера держаться у него жесткая, он без особых усилий входит в роль командира. – Мы выдвигаемся в десять и продержим путь до наступления сумерек. Предлагаю тебе перед отъездом посетить отхожее место, иначе день точно предстоит неприятный. – Я хочу увидеть наложниц и стражников, – отвечаю я, пропуская его приказ мимо ушей. Он кладет руку на деревянную рукоять меча и наклоняется к моему лицу так близко, что я чуть не проглатываю язык. Я отодвигаюсь назад, чувствуя себя пойманным за шкирку кроликом. – Если чего-то хочешь, придется заслужить. Рип разворачивается и уходит, солдаты расступаются перед ним, а я смотрю ему вслед. Не знаю, что он подразумевал под словом «заслужить», но кажется, мне это придется не по нраву. Глава 11 Царица Малина Мои служанки взволнованы. Я то и дело замечаю, как они переглядываются, но делаю вид, будто меня это не волнует. Одна из них так нервничает, что, кажется, вот-вот упадет наземь. Если бы я не была так хорошо обучена держать лицо, на нем уже появилась бы хитрая улыбка. Нанятая из города портниха сидит на коленях, между бровями у нее залегла глубокая складка. Оценивающим старческим взглядом окидывает подол моего платья. В подушечку для булавок, вшитую в пояс вокруг ее талии, вставлены острые иглы, отчего кажется, будто у нее из живота растет металлический кактус. – Все готово, Ваше Величество. – Хорошо. Я спускаюсь с деревянной лестницы, которую она принесла с собой, и подхожу к зеркалу в полный рост, стоящему у стены моей гардеробной. При виде своего отражения меня переполняет некая жажда возмездия – та, которая медленно зарождается на поверхности тихих вод. Я поворачиваюсь и гляжу на спинку своего нового платья, зорко его оценивая, а потом снова встаю к зеркалу лицом и провожу ладонями по юбкам. – Пойдет. Служанки опять переглядываются. – Можете идти, – говорю я портнихе. Она прикусывает губу, а когда встает, старые колени хрустят. Это самая пожилая портниха в Хайбелле, но ее возраст скорее ценность, чем бремя, потому что она трудилась для моей матери, когда я была еще совсем девочкой. Она – единственная портниха, которая помнит, какую одежду носили при прежнем дворе. – Ваше Величество, если могу… Царь приказал, чтобы вся одежда при его дворе была золотой, – вмешивается старая карга, словно это правило вдруг вылетело у меня из головы. Словно такое вообще возможно, когда всюду этот аляповатый цвет. – Я прекрасно осведомлена обо всех приказах царя, – невозмутимо отвечаю я, теребя бархатные пуговки на груди. Мой туалет идеален. Именно такими я помню платья своей матери. Белое, с рукавами и воротничком, отороченными мехом, и серебристо-голубой вышивкой, украшенное розеткой, которая идеально подходит под цвет моих глаз. Это платье сидит на мне гораздо лучше любого из тех золотых нарядов, что я носила последние десять лет. – Вы закончите оставшиеся платья и пальто за две недели? – уточняю я. – Да, Ваше Величество, – отвечает портниха.