Глава 8 Буторин лежал на песке у самой воды. Единственное, что он смог сделать, на что у него хватило сил, это чуть отползти от воды к кустам, чтобы его не было видно со стороны опушки. Он тихо кашлял и ждал, пока вода вытечет из легких. Нахлебался он основательно, но все обошлось. «Кажется, и погони нет, – подумал он. – Значит, поверили оуновцы, что убили меня. Ребят моих они, конечно, убили. Ну, не о них следует горевать. Эти же хлопцы, узнай они, кто я такой на самом деле, пристрелили бы меня, не задумываясь. А может быть, даже захотели, чтобы я умирал на их глазах медленно. Так что враг убил врага, и нечего об этом думать. А я все-таки закричал в последний момент «шухер». Их пожалел? Ну, наивный ты какой, – усмехнулся Буторин. – Я хотел внимание нападавших отвлечь, да и не позволить им всем стрелять только в меня одного. Может, это меня и спасло. Хотя, кажется, не все обошлось благополучно». Пуля все же зацепила в воде его правую ногу, это Буторин теперь хорошо чувствовал. В районе икры нарастала ноющая пульсирующая боль. Надо срочно принимать меры, иначе от потери крови станет плохо. А ему еще идти и идти. Повернувшись на бок, Виктор прислушался и, только убедившись, что поблизости нет людей, сел на песке. Его бил озноб. Но все же этот озноб был от долгого лежания в мокрой одежде на песке, а не от ранения. Буторин чуть покрутил ногой. Больно, но вполне терпимо. А вот и дырка от пули, две дырки. Пуля прошла вскользь. Скрипя зубами, Виктор стал стягивать сапог. Закатав штанину, он осмотрел рану. Кровь текла, но не очень сильно. Но когда он пойдет пешком, то она, конечно, потечет. Значит, нужна тугая повязка на рану. Виктор решил применить старый добрый испытанный способ, когда под рукой нет бинта и других перевязочных средств. Сняв пиджак и рубаху-косоворотку, Буторин стянул через голову и нижнюю нательную рубаху. Что ж, правым рукавом придется пожертвовать. Оторвав рукав, он разорвал его еще и вдоль, на две полосы ткани. Одной следует перебинтовать рану, а вторая останется на случай, если придется менять повязку. Побродив по краю песчаной косы, Виктор нашел несколько подорожников. Вот вам и антисептик, и заживляющее средство. Приложив листочки растения к ране и ощутив их приятную прохладу, он стал бинтовать рану. Ну, так жить можно, он с удовлетворением осмотрел свою работу. Идти будет больно, но можно потерпеть. Главное, что живой, и главное, что теперь знает, что делать дальше. Автомат утопил, но с ним путешествовать опаснее, чем без него. Обойдется пистолетом. Буторин достал из-за ремня на спине «вальтер», вытащил обойму, несколько раз дернул затвор. Кажется, вода стекла, и ничто не мешает работе ударно-спускового механизма. «Ничего, прорвемся, – решил Виктор. – Две обоймы по восемь патронов – это же шестнадцать выстрелов! Так что я все еще опасен». Подбодрив себя таким образом, Буторин подобрал подходящий дубовый сук и, опираясь на него, как на посох, двинулся в путь, чуть прихрамывая. Сначала боль в раненой ноге давала о себе знать, но потом он притерпелся и шел почти не хромая. Мысли были далеко. Со штабом ОУН в Харькове понятно, но это не главное. Сам штаб роли не играет, важно уничтожить их боевое крыло, их базы, где собраны головорезы, готовые на все в своей ненависти ко всему русскому и советскому. Много крови прольется, если эти базы не накрыть, и желательно одновременно. «А вот что делать с Максимом? – размышлял Буторин. – Одному его не вытащить. Меня сразу узнают, если я появлюсь в Харькове. Тем более что я теперь «мертвый». Да и в одиночку сложно будет. Шелестов обессилен, его пытали. С ним пешком далеко не уйти. Значит, помогать мне будет тот, из-за кого я и попал в список «убитых». Будем надеяться, что Козорез не инициатор моей «смерти», а лишь невольный участник. Проверим! – И Виктор шел и шел, думая о ситуации, о том, что могло получиться и не получиться у его товарищей. – Шелестову не повезло, почему-то его схватили. Чем он выдал себя? А как дела у Когана, у Сосновского? Эта операция первая, когда группа действует в одном месте, но совершенно разрозненно. Платов полагал, что так больше шансов на успех. Кто-то, но сработает наверняка. Может, он и прав. Ведь Шелестов «провалился», а если бы группа работала сообща, значит, провалилась бы вся группа. Или, по крайней мере, возникли бы подозрения у оуновцев, и результат деятельности всей группы оказался бы минимальным». Меняя листочки подорожника, Буторин отшагал такое расстояние, на которое и не рассчитывал. Переночевав в лесу в старом стоге сена, он двинулся к уже знакомому лесу, где находилась база Козореза. Не прошло и нескольких минут, как из-за кустов его окликнули, а потом на тропу вышел вооруженный оуновец: – Виктор, ты? Откуда? – Все расскажу, только воды и пожрать чего-нибудь, – изобразил смертельную усталость Буторин. – Артем здесь? Важная информация для него есть. – Пошли в лагерь, – кивнул оуоновец, отстегивая с ремня фляжку с водой. Буторин шел, старательно прихрамывая, хотя весь вчерашний день почти не хромал. Теперь он пил небольшими глотками холодную родниковую воду. Вот чистой воды ему и правда не хватало. В лагере все таращились на Виктора, провожая его взглядами. Оуновец подошел к землянке командира, приоткрыл дверь и, сунув внутрь голову, сказал: – Артем, тут Виктор объявился. Посторонившись, он пропустил Буторина. Козорез вскочил с лавки, уронив на пол карту и карандаш. Он смотрел на гостя удивленно, почти с мистической настороженностью, будто привидение увидел. «Хотя не такие это люди, чтобы верить в какую-то чертовщину, – подумал Виктор. – Он смотрит так, чтобы вовремя понять, как я настроен. Стрелять начну или буду вопросы задавать? Верю я ему все еще или же нет». – Живой? – выпалил Козорез и, кинувшись к Буторину, схватил его за плечи. – Хлопцы где? Вот теперь Виктор ему поверил. Такое сыграть нельзя. Человек балансирует на грани осознания собственной вины и радости, что хоть кто-то жив остался. «Черт, а приятно, что так радуются тому, что ты жив», – усмехнулся Буторин в душе. Но внешне он оставался угрюмым и «очень усталым». На вопрос Артема только отрицательно покачал головой. Прошел по землянке и тяжело опустился на лавку, стащил сапог, чтобы Козорез увидел его окровавленную повязку. Так спасение выглядит убедительнее. – Нет хлопцев, – тихо ответил Виктор. – Ты не возвращался, а до нас добрались какие-то ухари. Выскочили неожиданно и сразу стрелять. Хорошо, что я беспокоиться начал и решил к дому сходить, обстановку проверить. И тут с ними почти нос к носу столкнулся. Стрелять начали и они, и я. Не знаю, каким чудом в реку упал. Только это меня и спасло. Вот зацепило только немного. Что это было, Артем? Может, объяснишь мне? Сначала, значит, приказ – железо в реку, а потом и нас? – Ты на меня так не смотри, – нахмурился Козорез. – Нет моей вины. И предупредить я вас не смог. Да мне бы никто и не дал. – Значит, это из-за этого железа, что мы у немцев выкрали со склада с оружием, которое нам предназначалось? В чем дело, Артем, они же сами хотят, чтобы мы сражались в тылах Красной армии, когда русские сюда придут. Тогда что это за злая шутка с трубами и гайками? – Я могу только догадываться, Виктор, – тихо ответил Козорез. – Эти железяки предназначены не нам, а сторонникам Мельника. Со мной в контакт вошел представитель СД, он гарантирует для нас оружие в схронах – пулеметы, патроны, взрывчатку, только бы мы остались и стали воевать после их ухода. – В чем загадка такого приятного сюрприза «мельниковцам»? – Не знаю, не уверен, но могу только предполагать, – поморщился Козорез. – Выкладывай, я никуда не спешу. – Я сейчас врача кликну, – приподнялся на лавке Артем, но Буторин остановил его: – Потерплю. Ничего страшного. Ты давай, рассказывай о своих подозрениях. – Кому-то важно нас разделить окончательно. «Мельниковцев» истребить, а может, и самого Андрея Мельника убрать с политической сцены. Чтобы лютовал и красовался здесь только Степан Бандера. С «мельниковцами» я особо никогда не враждовал и приказов не получал, чтобы воевать с ними. Но кто-то резонно опасается, что они наше движение здесь, в тылу, не поддержат, а может, и вообще перейдут на сторону советских войск. Вот и подсунут им схроны с таким железом. В критический момент они сунутся в схроны и… останутся безоружными. Видимо, тут мы и получим приказ их перебить. Деньги здесь большие крутятся. Я так понял, что немецкая разведка имеет возможность помогать ОУН деньгами, а делиться ими внутри никто не хочет. – Значит, так, – проворчал Буторин, поглаживая свой седой «ежик» на голове. – Они там деньги, влияние и власть делят, а простых бойцов можно вот так втихаря перебить и в реку. Занятно! Что думаешь делать, Артем? – Что делать? – тихо повторил Козорез, но потом взорвался и почти заорал на всю землянку: – Мстить буду! Я не дам моих бойцов как свиней резать, по прихоти барина. Я такого не прощу, я не хочу, чтобы Украину снова кровью заливали! Драться буду с гнусностью, мерзостью и предательством национальных интересов. Опять Украина под иностранных хозяев ляжет! Не бывать этому! – Тихо, тихо. – Виктор схватил Козореза за рукав и снова усадил на лавку. – Значит, ты за то, чтобы мы все были вместе, за то, чтобы украинец украинцу был братом и никакие фашисты нам свою волю не могли бы диктовать? – Да, – согласился Козорез, но потом внимательно посмотрел в глаза Буторину: – А ты как? Со мной или… – С тобой, Артем, – оживился Буторин. – Давай твою руку и вот тебе моя! У меня свои счеты с этими товарищами из штаба. Там у них друга моего держат. Они пытают его, и я жизни не пожалею, чтобы его освободить. – Мы вместе это сделаем! – заверил Козорез, зло прищурившись. – Я за своих хлопцев посчитаться должен! К утру митинговать в отряде закончили. Петро, довольный и гордый, вошел в землянку, схватил кружку и зачерпнул из ветра ключевой воды. – Все, Борис, теперь у нас нет ни сомневающихся, ни враждующих. Все только горячие сторонники того, что Украина для украинцев и никаких немцев нам не надо. ‒ Хм. – Коган покачал головой, глядя, как Петро жадно пьет воду, как стекает она по его подбородку на военный китель. – Это, конечно, радует, но меня смущает тезис про Украину для украинцев. А остальные народы как же? В шею гнать всех будете? Есть еще русские, белорусы, евреи, греки. Да тут столько национальностей намешано, что черт ногу сломит. Или вы за чистоту рядов? Петро поставил кружку на лавку и уселся напротив Когана за столом, бросив фуражку рядом с собой. Смотрел он весело, беззлобно. Довольный и усталый мальчишка, который всю ночь разбирался со сверстниками, кто друг, а кто просто может по его улице проходить, да только к девкам с нашей улицы не суется. – Да, как жили, так и будем жить! Немцев однозначно гнать с нашей земли нужно. А вот братья-славяне нам не чужие. Но только если снова коммунисты начнут… – Погоди про то, что будет «если», – остановил командира отряда Коган. – Ты точно скажи, что будет, когда придет Красная армия? – Оружия не сложим, – серьезно ответил Петро. – Мы армия народная, повстанческая. Партизаны советские сложат оружие или как? Твое мнение? – Смотря для чего, – пожал Коган плечами, с интересом разглядывая Петро. – Я думаю, что партизаны вернутся к мирным делам, восстанавливать хозяйство будут. Среди них ведь пахари, трактористы, шахтеры, учителя, строители. Немцев прогонят, так работы у всех будет невпроворот. Больницы нужны, школы детишкам, жилье людям. Пахать надо и сеять, заводы восстанавливать. – Вот это точно, – с довольным видом отозвался Петро и даже глаза от удовольствия зажмурил. – А кто захочет, так тот в армию вступит и погонит дальше врага с нашей земли. Ну, а ты для чего хочешь оружие при себе оставить, сохранить свою лесную армию? Какие у тебя цели, Петро? – Я так думаю, что сначала надо перебить тех, кто с фашистами сотрудничал, кто родину им продавал. Тут наши цели с Красной армией сходятся. – Ладно, на ближайшую перспективу меня твои цели устраивают, – рассмеялся Коган. – Только ты уточни, бойцы все, как один, с тобой остались и все, как один, согласились сражаться с «бандеровцами»? – Нет, конечно. Некоторые ушли, потому что не разделяют нашего мнения. Другие ушли просто по домам, потому что надоело по лесам сидеть и ревматизм зарабатывать. Остались те, кто не хочет складывать оружия. – А вот это плохо, Петро. Значит, ушли несогласные. Свободно, с оружием ушли? – Я гарантировал каждому жизнь и свободу. Только так можно было избежать потасовки и стрельбы. У каждого своя воля. В землянку вернулся Вихор. Сев рядом с сыном, он похлопал его по спине. Коган поинтересовался, а как Леонтий относится к тому, что Петро отпустил из отряда свободно, да еще с оружием, тех, кто был откровенным сторонником «бандеровцев» и обязательно к ним примкнет, чтобы истреблять тех, кто будет встречать с цветами Красную армию. Леонтий серьезно посмотрел на Когана, потом спросил: – А ты считаешь, что они соберут силы и вернутся, чтобы перебить нас? Так мы же не враги им! – Быстро ты все забыл, Вихор, – покачал Коган головой. – Сколько лет их настраивали на вражду с русскими, сколько лет им долбили, что Украина для украинцев и ни для кого больше, что все враги, все испокон веков Украину притесняли! А как мы сюда с тобой прорывались, когда «бандеровцы» нас бросили в лесу, когда твои парни под пулеметами падали? Слишком плохую услугу тебе и Петро оказывает ветер свободы, который вы сами себе придумали и вдыхаете его. Расслабились? – Ты что, думаешь, что они вернутся? – хмуро спросил Вихор. – Обязательно. Им кровь нужна, ваша в том числе. Так что посты по периметру удвойте, бойцов соберите, дисциплину снова наладьте. Пусть каждый будет готов сражаться. А нам с вами надо определить, где и какие в лесах базы «бандеровцев» есть. Откуда нам ждать нападения. Петро расстелил на столе карту, и все трое склонились над ней. Леонтий взял карандаш и тыльной стороной обвел лес километрах в десяти севернее. – Вот здесь закладывалась база на случай отступления немцев. Там и оружие, и боеприпасы. И землянок нарыто человек на пятьсот бойцов. И продуктов заготовлено чуть ли не на всю зиму. – А еще вот здесь, – постучал пальцем Петро по карте, южнее Харькова. – Я там с месяц назад был. Видел, как тоже рубили лес, бревна заготавливали, рыли землянки и схроны. Я еще удивился, а для чего? Ведь вроде всегда тактика была действовать небольшими группами, в схронах человек по десять, по двадцать находиться. Делается так для того, чтобы распылить силы и чтобы в нужный момент быстро их собрать. – Я могу вам объяснить, для чего это, – ответил Коган. – Немцы оставляют для УПА оружие, чтобы мы сражались с Красной армией. И такие базы закладываются именно для больших групп, и там большие запасы делаются и оружия, и продовольствия. Нашими руками хотят Красной армии в тылу кровь пустить, чтобы немцы спокойно отошли и чтобы Красная армия в Польшу не вошла, чтобы с нами здесь воевала. Изменилась тактика. Заокеанские кураторы ее решили изменить. Нас никто не спрашивает, мы для них разменная монета. Оксана шла по полю и смотрела вперед перед собой, но глаза ее казались Андрею невидящими. Вчера похоронили ее отца. И после похорон девушка вышла к реке и сидела на высоком берегу всю ночь, глядя куда-то вдаль. Или на звезды, или на лес за рекой, или внутрь себя. Видела ли, понимала ли, ощущала ли она, что Андрей все это время находился рядом с нею? Юноша не пытался заговорить с Оксаной, не пытался обратить на себя внимание. Он просто был рядом с нею. После пережитого Андрею было страшно сидеть дома и видеть свою мать. Ему казалось, что она прочтет все по его глазам и ужаснется тому, где был ее сын и что он делал. А Оксана знала, и от этого было легче. Это как будто их совместная тайна, общая их душевная боль. Только вот нужен ли он Оксане или уже нет? Может быть, она прокляла любимого, виня его в смерти отца. А потом наступил рассвет. Девушка поднялась и пошла в поле. Андрей шел следом, оберегая любимую, прощая ей обвинения, он все понимал и не осуждал. Он просто хотел быть рядом. Может быть, последние минуты, часы. Откуда взялась эта страшная мысль, от которой сжалось сердце юноши? Почему последние минуты, почему последние часы? Сердце сжалось, нахлынули страшные воспоминания: беременная мертвая женщина, окровавленный старик, волочащийся за телегой, горящие хаты, убитые женщины, дети. И Андрей не выдержал. Он упал на колени посреди травы, зажал голову руками, закрыл глаза и закричал, завыл в голос, как одинокий бездомный пес. И Оксана будто проснулась. Она обернулась, в поисках источника страшных звуков, увидела своего любимого и бросилась к нему. – Андрийка мой, ты мой, Андрийка! – шептала она, старясь расцеловать его лицо, мокрое от слез. Она обнимала его, прижимала как ребенка к своей груди и гладила, и снова целовала. – Любый мой, мое серденько! Андрей обхватил девушку руками, и они стояли на коленях посреди поля, обнимаясь с таким исступлением, будто делали это в последний раз. Юноша почувствовал, что Оксана плачет. Тихо, без звука. Просто по ее щекам текли слезы и насквозь мочили его рубашку. А он только прижимал любимую к себе все плотнее. – Моя, – шептал он, целуя ее волосы, прижимая ее лицо к своей груди. – Навсегда моя. Никому не отдам тебя! Никогда и ни за что не отдам. Мы вместе с тобой, ласонька моя, всегда будем вместе! А потом они шли по проселку и молчали. Не о чем было говорить, им было просто необходимо быть рядом друг с другом. Не просто хотелось этого, не из ощущения радости или удовольствия. Это была жизненно важная необходимость. Потребность как дышать, как пить, как принимать пищу. Андрей вел Оксану за руку и чувствовал себя мужчиной. Он уже не испытывал того приступа отчаяния, он уже был уверен, что защитит свою любимую. Он сможет, ведь он последняя ее опора и надежда. Вот он возьмет и приведет ее к себе домой и скажет: «Мама, это Оксана, и она будет с нами жить». И мама всплеснет руками, ее глаза станут влажными, и она тихо шепнет: «Доченька»! Дым поднимался за лесочком, и Оксана остановилась, глядя на него, и сжала руку Андрея с такой силой, что он даже испугался. Юноша попытался повернуть девушку к себе и спросить, что случилось, но она смотрела на дым, а потом потянула Андрея за собой: – Пошли, скорее пошли, там беда! Страшные воспоминания снова прошли волной ужаса внутри, но Андрей справился. Может, именно потому, что рядом была Оксана и она звала его помогать людям, и от этого он сам себе казался сильнее, храбрее. Они побежали что есть сил, миновали опушку, потом помчались напрямик через молодой осинник. Пахло дымом, было уже слышно, как истошно кричат женщины. Андрей стиснул зубы и мысленно повторял себе, что он справится, он сможет. Он больше не испугается. Крики все громче, все сильнее пахнет дымом, он уже щекочет ноздри, мешает дышать. И когда молодые люди выбежали из-за лесочка на околицу села, то увидели страшное зрелище. Горела православная церковь. Огнем была охвачена кровля и даже часть наружных стен. Ставни на окнах закрыты, под окнами пучки соломы, и к ним не подойти. Женщины метались вокруг, рвали на себе волосы, падая в пыль, кричали, бились в истерике. А изнутри, из дыма и огня, слышались детские голоса. Два старика крутились рядом, пытаясь поливать стены водой из ведер, которые подносили женщины. Две девушки пытались лопатами дотянуться до ставней, но страшный жар отгонял их назад. На одной из них загорелись волосы, и на несчастную тут же вылили ведро воды. – Андрей! – закричала Оксана в истерике и сжала кулачки. – Там же дети! Нелюди, нелюди, что они творят!