– Ну? Говори, – почти приказал отец. – Андрийку немцы схватили. Облава была в городе! – Ты опять с ним встречалась? Видишься с ним? – Лицо отца налилось гневом. – Я тебе запретил даже думать о нем! Опять за свое, своевольничаешь! – Батьку, умоляю тебя! Спаси его, или я жить не буду! Ты меня знаешь, я сделаю, сделаю это над собой! Отец зарычал, оттолкнул девушку и вскочил. Он стал ходить по хате, меряя ее широкими шагами, метался, как зверь в клетке, пытаясь справиться с отцовским гневом. Рыдая, Оксана бросилась на лавку, она то лежала вниз лицом, то поднимала заплаканное лицо и впивалась зубами в свой мокрый от слез кулачок. Мирон то принимал какое-то решение и поворачивался к дочери, то передумывал и снова начинал метаться по хате, сбивая ногами половички. Мужчину душили противоречия, гнев отцовский и любовь к дочери боролись в его душе. Наконец, он повернулся и сел на лавку, взял в ладони лицо дочери и поднял к себе. – Бросишь Андрия? – спросил Мирон без всякой надежды. – Батьку, нет! – замотала девушка головой так, что ее косы стали разлетаться в разные стороны. – Нет, и ты это знаешь! – Ладно. – Мирон сморщился как от зубной боли и медленно поднялся, его руки безвольно опустились. Он посмотрел на девушку и отвел глаза. Подойдя к двери, он снял с гвоздя пиджак, кепку и вышел, не произнеся ни слова. Оксана просидела весь день у окна, ловя каждый звук в селе, за околицей. Она боялась, что могут нагрянуть фашисты и начать всех убивать и жечь. Отец говорил, что их не тронут, но Оксана столько нагляделась на зверства немцев, что боялась проявления этих зверств постоянно. Но еще больше ее сердце сжималось оттого, что у отца может не получиться спасти Андрийку. А если отец и сам не вернется? А если просьба Оксаны такая страшная и отец из любви к дочери пойдет на какой-то крайний шаг и погибнет? «Господи!» – простонала девушка и закрыла лицо руками. И когда на улице стало темнеть, Оксана увидела отца и Андрийку. Она вцепилась руками в лавку и замерла, повернувшись лицом к двери. Дверь скрипнула, и в хату вошел отец, а следом несмело переступил порог и юноша. Отец повесил на гвоздь кепку и хмуро заявил: – Вот, доставили его. Сейчас только привезли. Ты, Ксанка, выйди-ка, поговорить хочу с хлопцем. Девушка вспыхнула, вскочила с лавки, но потом взяла себя в руки. Проходя мимо Андрея, она посмотрела ему в глаза и только ресницы опустила и снова подняла. И это движение ресниц было для юноши самым большим признанием и обещанием, и он ответил своей любимой лишь движением ресниц. Хлопнула дверь, а Мирон продолжал стоять у окна и смотреть на улицу. Наконец, он медленно повернулся и велел парню сесть на лавку. Сам он обошел стол и сел по другую его сторону. «Ясно, – подумал с горечью Андрей. – Рядом не сел, не посадил рядом с собой, значит, между нами стол, преграда. Не стать мне дяде Мирону своим». – Вот что я тебе скажу, – помолчав, заговорил отец девушки. – В семью принять человека не так просто. На семена что зерно, что картошку выбирать приходится, каждую луковицу осмотришь и примеришься, как расти будет. А тут человек! Не на сезон ведь выбираешь, на всю жизнь. Дочь свою отдавать за кого попало не желает ни один отец. Это не сапог отдать. Кровинка ведь плоть от плоти. – Я все понимаю, дядя Мирон, – начал было Андрей, но отец Оксаны перебил его, чуть ли грохнув кулаком по столу. – Не перебивай! – рявкнул мужчина, но потом заговорил опять спокойнее, старясь быть рассудительным. Ему хотелось, чтобы парень понял его. – Что для отца главное, что для родителей главное, когда речь идет о детях? Они ведь самое главное в жизни. И дом можно заново отстроить, а вот дите не сбережешь, так ведь это навсегда. Вот что я тебе втолковать в голову хочу! А что у тебя впереди, что у тебя за душой, в голове что? Как я могу надеяться, что моя дочь с тобой не пропадет? – Не пропадет, – упрямо ответил Андрей. – Война все равно кончится, все равно фашистов с нашей землю выгонят. Не бывало еще такого, чтобы нас кто-то побеждал. – Нас ‒ это кого? – тихо, с какой-то зловещей ноткой в голосе спросил Мирон. – Ты кого имеешь в виду, когда говоришь «нас»? Советский Союз, Россию, Украину? И тут Андрей все понял, понял, о чем этот разговор. Нет, не только судьба дочери волнует Мирона. Точнее, не просто судьба девушки, а свое будущее, будущее всей семьи. Ведь он думает только о всех врагах Украины, с которыми надо бороться и с которыми он будет бороться. А среди них дядя Мирон видит и русских, и весь Советский Союз. Юноша посмотрел на отца Оксаны, и ему стало страшно, а еще жалко этого человека, потому что он отец его любимой. Жалеть его ‒ значит жалеть свою девушку. Ведь Мирон видит будущее без русских, без СССР. Он же с Красной армией сражаться собрался. Кого угодно в друзья позовет, лишь бы отделиться от Советского Союза! И не объяснить ему, что пропадет страна без СССР, не выживет, что слишком много хозяев было у этой земли на окраине России, именно на окраине. И пока Россия не приняла и эти земли, и населяющие их народы под свое покровительство, как принимала она и народы Кавказа, и народы Средней Азии, так и грабили их все кому не лень. Само слово «украинцы» появилось-то вообще совсем недавно. И республику-то эту создавали Ленин и советская власть, передавая ей области исконно русские, чтобы экономика развивалась, чтобы жила республика в составе большой богатой страны самостоятельно. И что они хотят, вот эти мужики и Мирон тоже? Кого они слушают? Бандеру? Мельника? Андрей опустил голову и понял, что сейчас спорить бесполезно, сейчас о другом надо думать, об Оксане. А дядя Мирон? Уступить ему надо. Ведь слово ‒ это только слово, а потом все будет хорошо, не может быть, чтобы было потом плохо. – Украину, конечно, – тихо ответил Андрей. – Мы же на Украине живем. – Молодец, не ожидал, – потеплел голос мужчины. – И как же ты семью собрался кормить? – Учиться буду, на тракторе работать. Я перед войной начинал, пробовал уже. Машины люблю, на тракториста выучусь. А технический человек всегда в цене, что на селе, что в городе. И своей земле польза, и другим. – С русскими в мире собираешься жить? – Нет, – еще тише ответил Андрей. – Мира с русскими не будет. Украина должна быть независимой. – Ладно, парень. – Мирон потер лицо руками. – Иди уж. Разговор наш не забудь. А то ведь сегодня ты жив, а завтра ради дочери я тебя и не пожалею. Запомни эти слова. Андрей поднялся, подошел к двери, потом потоптался на половичке, не глядя, буркнул: – Спасибо, дядя Мирон. Оксана ждала на улице у плетня, зябко накинув на плечи платок. Услышав стук двери, она обернулась и стала всматриваться в лицо любимого. Чем разговор с отцом закончился, чего ждать теперь, что будет? Андрей подошел к девушке, положил руки на забор и тоскливо посмотрел на темнеющий лес. – Все я предал, все, во что верил, все свои убеждения. – О чем ты говоришь, любый мой? – вспыхнула девушка, хотела было кинуться Андрею на шею, но вспомнила, что отец может увидеть их в окно. – Что ты ему сказал? О чем вы говорили? – Вообще-то о тебе, о том, чего он ждет от жениха своей дочери. И чтобы он согласился на наши отношения, я ему сейчас там поддакивал и со всем соглашался. – Не думай об этом, это ведь только слова, – горячо заговорила Оксана. – Слова ветер унес, и нет их. Ты правильно сделал, ты ведь о нас думал, нашу любовь спасал! А у нас все равно с тобой все по-своему будет. Так, как мы с тобой захотим, так и заживем с тобой. – Только слова? – вздохнул Андрей. – Я, когда тебе признаюсь в любви, тоже слова говорю. Только они важны для тебя, ты не думаешь, что я сказал и ветер унес. А ведь в душе не только к тебе любовь, в душе есть еще и вера, и убеждения, которыми я поступился. – Жалеешь? – Оксана сжала зубками край платка и напряженно посмотрела на парня. – Нет, не жалею. Я это сделал ради тебя. Я многое могу ради тебя сделать, любой подвиг совершить, если понадобится. Но сейчас я почему-то не горжусь тем, что сделал, мне стыдно, любимая. Стыдно, что я поступился чем-то большим и важным, что не нашел другого способа завоевать тебя. Понимаешь, я тебя завоевал обманом, а это неправильно. – Глупый, – грустно улыбнулась девушка, зная, как успокоить, как навести порядок в душе любимого. – Ты не о том думаешь. Ты лучше думай, что отец снова сегодня к ночи уедет и до утра не вернется. А я тебя ждать буду, мой любый! – Правда? – вспыхнул Андрей. – Ждать будешь? Два немецких пулемета в отряд привезли еще утром. Патронов к ним было мало, поэтому Буторин устроил бойцам знакомство с этим оружием пока чисто теоретическое. Рассказал об особенностях МГ-42, о том, как ведется из него огонь, насколько он эффективен в бою и как его лучше использовать. Затем он показал, как пулемет разбирается, как за ним нужно ухаживать. Посыльный прибежал за ним, когда под руководством Виктора повстанцы чистили оружие, в том числе и два трофейных пулемета. Он шел к землянке командира, думая о том, что его ждет. Легенда у Буторина была удобная, но не очень надежная. При желании можно было довольно легко установить все подробности «того самого боя» и выяснить, что никакой такой операции не было, не было погибшей группы. А в таких условиях и при таких исходных данных любой матерый, опытный контрразведчик сразу заподозрит, что принесенные такие важные секретные данные о Красной армии либо элементарная дезинформация, либо это реальные, только устаревшие сведения. Он надеялся, как и отправивший их сюда Платов, что в харьковском филиале ОУН не было матерых контрразведчиков. Но они могли и появиться за то время, пока он был в отряде. А еще вокруг украинских националистов крутились и СД, и гестапо, и западные разведки. А уж там матерые специалисты были. – Заходи, – кивнул Козорез, когда Буторин, наклонив голову в низком дверном проеме, вошел в землянку. – Садись, поговорим с тобой кое о чем. – Надеюсь, ты для меня дело придумал, – перекинув ногу на ногу и усаживаясь на лавке напротив командира, сказал Буторин. – Сколько мне без дела шататься? Война идет, а я здесь как на курорте. – Ты и так много полезного делаешь, – примирительно сказал Артем. – Ребятам помогаешь оружие осваивать, учишь, как в бою себя вести. Пока теория, но и время до практики дойдет, не переживай. А что касается тебя лично, то мы решили использовать тебя там, где от тебя больше толку будет. Так что сделаем из тебя нашего главного разведчика. Хлопцы у нас хорошие, но опыта никакого. И тайком подобраться к врагу не у всех получается, как таиться от противника не все знают и умеют, а уж как и где сведения взять, нужные нам, как оценить их, по каким признакам, так это вообще для них китайская грамота. – Понял, – уныло сказал Буторин и опустил голову. – Значит, нет мне веры среди своих же. Учителя из меня школьного сделаете? – А вот тут ты ошибаешься, – внимательно глядя на собеседника, возразил Козорез. – Учить можно и между делом, это ты хорошую мысль подбросил. Будет время, и обучением хлопцев займешься. Но главное твое дело будет – ведение разведки лично. Решено дать тебе задание, и очень серьезное. Сам понимаешь, что от результата твоей разведки многое зависит, в том числе и жизнь наших бойцов. – Жизнь солдат не только от разведки зависит, – сухо возразил Буторин. – Данные разведки – это одно, а выполнение задания на основании данных – это другое. И при выполнении задания командир может таких ошибок наделать, что и данные не помогут. Тут дело общее, как все сработают. Буторин готов был сказать, что от тебя, мил друг, все зависит: как ты данные разведки интерпретируешь, как твоя группа сработает, если ты по этим данным решил что-то уничтожить. А говорить, что лошадь подкову по дороге потеряла потому, что ведро сзади под телегой всю дорогу стучало, глупо, хотя многие таким образом и пытаются свою вину на других переложить. Но сейчас этого говорить не следовало. – Ну, ты готов? – пропустил мимо ушей замечание Виктора Козорез. – Готов, – спокойно согласился Буторин. – Когда выходить? – Сегодня ночью, – ответил командир, поднялся и, подойдя к двери, приоткрыл ее и крикнул: – Зови разведчиков, Митяй! Через полминуты в землянку вошли два дюжих молодца. Вооружены они были, что называется, «до зубов». У каждого на шее висел «шмайссер», на ремне пистолет в кобуре, нож в ножнах, у каждого по два подсумка с автоматными магазинами да еще немецкая брезентовая сумка с гранатами через плечо. Видя такое количество вооружения, Буторин с осуждением покачал головой, но от комментариев воздержался. – Знакомься, это Якуба и Бондарь. Ребята опытные, толковые, между прочим, подготовку проходили в нашем заграничном центре. Пойдут с тобой, помощники твои. А теперь айда, хлопцы, за стол, буду вам задачу ставить. Оуновцы уселись на лавку с краю стола, Козорез достал из внутреннего кармана кожаной крутки сложенную карту и расстелил ее на столе. Карта была советская, армейская. Это было понятно по старым карандашным пометкам на ней. Козорез отломил соломинку и стал показывать ею на карте. – Вот смотрите, разведчики, – здесь мы с вами. Вот наш лесной массив. Железная дорога проходит западнее, на востоке – шоссе. Это дорога на Харьков. Сориентировались? Дальше: вот здесь на берегу стоит село Никольское. Бои тут проходили сильные, но село в основном уцелело, потому что в стороне от главных ударов находилось. Здесь, в селе, какой-то немецкий штаб или что-то в этом роде. Надо установить, что там, у немцев, сколько их там, и сообразить на местности, как Никольское атаковать, если мы получим приказ провести операцию по уничтожению этого самого штаба. Все понятно? – Понятно, – ответил за всех Буторин. – У нас будет крупномасштабная карта этой местности? – Нет, придется вам все необходимое запоминать здесь, за столом, а уж там ориентироваться по памяти. – Я эти места немного знаю, – сказал Якуба. – В Никольском, правда, никогда не был, но из леса с закрытыми глазами выведу и в лагерь обратно приведу. – Ты тоже там никогда не был? – спросил Буторин Бондаря, тот отрицательно покачал головой. – Планировать будешь все сам, что с собой брать, сам решай. На выполнение задания тебе двое суток. Так что торопись. Вернувшись со своими помощниками в свою землянку, Буторин первым делом велел Якубе и Бондарю снять с себя все вооружение. Было понятно, что до определенной степени эти двое будут ему подчиняться и выполнять все его приказы. Но только до определенной степени. Яснее ясного, что эти двое не столько помощники, сколько надзор и конвой. А вдруг засланный в отряд Козорезу человек почувствует подвох, недоверие и решит скрыться? Или струсит и захочет в плен сдаться. А там может выдать место расположения отряда. Он заставил своих помощников раздобыть брезентовые мешки, пришить к ним широкие многослойные брезентовые лямки. Объяснил, что такое обилие оружия и снаряжения на ремне будет мешать бежать, ползти. При себе и под рукой должно находиться лишь то, что важно и может пригодиться в любой момент. Тщательно изучив район, группа двинулась к опушке. И в сумерках Буторин вывел своих бойцов из леса. До Никольского было около пятнадцати километров по прямой, но с учетом рельефа местности и опасных открытых участков, где группа могла попасть в поле зрения нацистов, пройти предстояло за ночь километров двадцать или двадцать пять. Маршрут в своей голове Виктор проложил в самом начале изучения карты. Несколько километров вдоль лесного массива, не удаляясь от опушки. С этой стороны нет населенных пунктов и немцам там делать нечего. Главное, не приближаться к магистралям. По железной дороге перемещаются мотодрезины с прожекторами и пулеметными площадками, на шоссе – патрули и пропускные пункты. Есть и несколько опорных пунктов, которые немцы приберегли на случай прорыва советских войск, и там дежурят линейные подразделения. Оттуда тоже ведется наблюдение за местностью. Идти было легко, и до полуночи группа преодолела почти половину пути. Даже немногословный Бондарь пробурчал что-то вроде «хорошо идем». Чтобы выйти к реке, Буторин свернул к небольшой балке с крутыми склонами. Он не повел своих людей по самому дну, но и не стал двигаться по верхнему краю. Они шли ближе к бровке, но так, чтобы над краем балки виднелись только головы. Идти было трудно, и бойцы потихоньку начали ворчать. Ноги начали болеть, потому что идти долго вдоль склона – вещь утомительная. И тут неожиданно в небо взвилась осветительная ракета, потом еще одна. На небольшом холме слева расположился опорный пункт немцев, и оттуда гитлеровцы вели наблюдение за местностью. Хороши бы они были, если бы их осветили ракеты. Буторин присел на корточки, дожидаясь, пока погаснут ракеты, а Якуба от неожиданности, когда ракеты взлетели в небо, оступился и покатился по склону вниз. Там он почему-то замер, и Буторин забеспокоился, а не случилось ли чего с бойцом. Но Якуба, полежав какое-то время, поднялся и медленно стал карабкаться по склону. Буторин молча ждал его, решив не торопить. Может, ушибся, ногу подвернул. Всякое бывает. Но когда оуновец поднялся и он увидел в темноте его лицо, то понял, что дело серьезное. – Там, внизу, это… – прошептал Якуба, – мины там. Противопехотные. Еще бы полшага, и конец мне. – А ты ворчал, что идти неудобно, – напомнил ему Буторин. – Я поэтому вас у самой бровки и веду, что часто в полосе готовящейся обороны минируют такие вот места, где удобно скрытно пехоту проводить. И осветительных ракет я опасался, как видишь, не зря. Теперь вы все поняли, хлопцы? – Да, поняли, командир, – заверили бойцы. На рассвете Буторин расположил свою группу на опушке мрачного ольхового леса. Приказав бойцам отдыхать, он улегся среди кустов на бугорке в том месте, откуда село было лучше видно. Ноги гудели, усталость сказывалась, но сейчас главное наблюдать. Утро – важный момент для понимания того, что перед тобой, какие силы и каково предназначение объекта. Объяснение простое – по утрам человек идет в туалет, умывается. Утром разжигают полевые кухни, а по количеству полевых кухонь можно подсчитывать и количество едоков. И уж точно по количеству чистящих офицерские сапоги и вытряхивающих френчи денщиков можно понять, сколько в подразделении старших офицеров. И утром легче всего определить количество врага. Утро самое начало делового дня, и утром самое активное начало движения автотранспорта. Если в другое время суток машины замаскированы, то утром они разъезжаются по делам, на различные задания, и автомобили тоже подлежат подсчету. Все это Буторин рассказал своим помощникам, когда они через три часа подползли к нему. Разделив среди них сектора наблюдения, Буторин лег, чтобы хоть немного поспать самому. Неизвестно, сколько еще сил понадобится. Это только начало разведки. Он спал чутко, различая голоса, когда оуновцы иногда тихо переговаривались, он слышал шелест травы от их движений, но все равно, когда через два часа его толкнул Якуба, он почувствовал себя отдохнувшим. К концу дня Буторин наметил точки наблюдения и пути перемещения к ним. Он не стал провоцировать своих помощников на неподчинение. Они могли не согласиться разделиться и вести одновременно наблюдение с трех точек. Вполне может оказаться, что им запрещено оставлять его одного, без внимания. И к вечеру они переместились к противоположному краю леса, а ночью вышли к двум другим точками наблюдения. Первую часть наблюдения Буторин намеревался провести с Якубой, а вторую с Бондарем. Ненавязчивыми разговорами он рассчитывал получить немного сведений о положении дел в группе Козореза и в местном ОУНе вообще. Самое главное, что Виктор понял из этих разговоров, так это то, что группа практически не участвует в боевых действиях и немцев почти не беспокоит. То же самое, видимо, было и в других подразделениях. Удалось ему понять и некоторую неприязнь друг к другу у «бандеровцев» и «мельниковцев». А еще у него осталось ощущение, что на этот штаб никто не собирается нападать. Неужели его послали только ради проверки? Вполне возможно. К вечеру второго дня группа собралась вместе, и Буторин стал подводить итоги. Это тоже было правилом разведки. Добытые сведения несли к командованию все вместе, владеть информацией должен каждый, ведь не факт, что живыми дойдут все. – Ну, что мы имеем? – задал он вопрос. – Это штаб подразделения, но не части. Сколько мы насчитали солдат? Около двух сотен, и почти нет старших офицеров. Не больше двух в звании майоров или полковников. Значит, это не оперативный штаб, а какое-то вспомогательное подразделение. Первое, что нам удалось установить, – это то, что есть подразделение связи. Видимо, рота связи для обслуживания какого-то участка кабельной или проводной линии. Но есть и радиосвязь.