— Ты знаешь миф, который говорит, что однажды Дом Коррино вернется к своей древней власти? — Я слышал этот миф, Владыка. — Пусть Коррино уничтожат. Впрочем, это работа для Данкана. Вот мы его и испытаем. — Так быстро, Владыка? — До сих пор известно, что меланж способен удлинять человеческую жизнь. Теперь пусть станет известно, что спайс способен ее сокращать. — Как прикажешь, Владыка. Монео отвечал так тогда, когда не мог выразить вслух испытываемое им резкое неприятие того, что должен исполнить. Он понимал также, что и Владыка Лито понимает его чувства, и что они его забавляют. Эта веселость во Владыке угнетала Монео. — Постарайся не быть со мной раздражительным, Монео, — сказал Лито. Монео подавил чувство горечи. Горечь приносит опасность. Горечь движет бунтовщиками. Горечь нарастает в Данканах перед тем, как они умирают. — Время имеет разное значение для Тебя и для меня, Владыка, сказал Монео. — Хотелось бы мне знать, что оно значит для Тебя. — Ты мог бы узнать это, но не узнаешь. Монео услышал укор в этих словах и примолк, вместо этого обратясь мыслями к проблемам меланжа. Не часто Владыка Лито заговаривал о спайсе и, обычно, заговаривал о нем только тогда, когда назначал или отнимал меланжевые пайки, выдавал награды или посылал Рыбословш за только что обнаруженным хранилищем. Величайший из остающихся складов спайса, знал Монео, находился в некоем месте, известном только Богу-Императору. Когда Монео был только первые дни на королевской службе, Владыка Лито надел на него капюшон, закрывавший глаза, и провел в тайное место по извивающимся проходам. Монео ясно понимал только, что идут они где-то под землей. «Когда я снял капюшон, мы были где-то под землей». То, что увидел Монео, наполнило его благоговейным трепетом огромные корзины меланжа, ими заставлено гигантское помещение, высеченное в цельной скале и освещенное старинными глоуглобами с металлическими витыми арабесками. Спайс светился ярко-голубым в тусклом серебряном свете. И запах безошибочно узнаваемый, горький запах корицы. Где-то рядом текла вода. Их голоса эхом отдавались в каменном помещении. — Однажды все это кончится, — сказал тогда Владыка Лито. Потрясенный, Монео спросил: — Что же тогда будут делать Космический Союз и Бене Джессерит? — То, что они делают и сейчас, только более яростно. Оглядывая гигантскую комнату с ее необъятным запасом меланжа, Монео подумал о том, что происходило в Империи в тот самый момент — кровавые убийства, пиратские налеты, шпионаж и интриги. Бог-Император крепко держал самое худшее под спудом, но даже остававшееся было достаточно дурным. — Искушение, — сказал Монео. — Разумеется, искушение. — А когда-нибудь меланж появится снова, Владыка? — Однажды я уйду в песок. Я стану тогда источником спайса. — Ты, Владыка? — Я произведу кое-что не менее чудесное — иную песчаную форель — гибрид и плодовитую производительницу. Трепеща при этом откровении, Монео воззрился на затененную фигуру Бога-Императора, говорившего о таких чудесах. — Песчаная форель сцепится между собой большими живыми пузырями, которые впитают всю воду этой планеты и унесут ее далеко вглубь, точно так, как было во времена Дюны, — сказал Владыка Лито. — Всю воду, Владыка? — Большую часть. За три сотни лет здесь опять воцарится песчаный Червь. Это будет новый вид песчаного Червя, я тебе обещаю. — Как это так, Владыка? — У него будет животный разум и новая хитрость. Спайс станет намного опасней искать и еще более опасно хранить. Монео поглядел на каменный потолок помещения, воображением своим сквозь камень видя поверхность планеты. — Всюду опять будет пустыня, Владыка? — Водные источники занесет песком, злаки задохнутся и погибнут. Деревья скроются под огромными движущимися дюнами. Песчаная смерть будет распространяться до тех пор, пока… до тех пор, пока не последует неуловимый сигнал, слышимый посреди бесплодных земель. — Что за сигнал, Владыка? — Сигнал к началу следующего цикла, к приходу Создателя, к приходу Шаи-Хулуда. — Это будешь Ты, Владыка? — Да! Великий песчаный Червь Дюны опять восстанет из глубин. Эта земля опять станет владением спайса и Червя. — Но что с людьми, Владыка? Со всеми этими людьми? — Многие умрут. Солнце сожжет кормовые растения и покончит с пышной растительной жизнью на этой земле. Без растительного корма начнут умирать дающие мясо животные. — И все будут голодать, Владыка? — По этой стране прошествует голод и старые болезни. Выживут только самые закаленные… самые закаленные и самые жестокие. — Должно ли быть так, Владыка? — Альтернативы этому еще хуже. — Расскажи мне об этих альтернативах, Владыка. — Со временем ты о них узнаешь. Теперь, в этом шествии к Онну в утреннем свете, идя рядом с Богом-Императором, Монео мог лишь признать, что да, он узнал об этих альтернативах и о зле, которые они принесут. Монео знал, что для большинства покорных подданных Империи то знание, которым он так твердо владел, покоилось скрытым в Устной Истории, мифах и безумных россказнях, рассказываемых нечастыми сумасшедшими пророками, возникавшими на той или иной планете, творя недолговечных последователей. «Я знаю, что делают Рыбословши». Он знал также о грешниках, наблюдавших за муками своих товарищей по людскому роду, сидя за столом и обжираясь редкими деликатесами. Пока не пришли Рыбословши и кровь не стерла подобных сцен. — Мне понравилось, как твоя дочка наблюдала за мной, — сказал Лито. — Она не осознавала, что мне это заметно. — Владыка, я страшусь за нее! Она — моя кровь, моя… — Моя тоже, Монео. Разве я не Атридес? Ты бы лучше побаивался за самого себя. Монео быстро окинул боязливым взглядом тело Бога-Императора. Признаки Червя оставались слишком явными. Монео поглядел на кортеж, следующий за ними, затем на дорогу впереди. Они были сейчас на крутом спуске, прорезанном петлями дороги и окаймленном высокими стенами рукотворных скал той защитной кручи, что огораживала Сарьер. — Сиона не оскорбляет меня, Монео. — Но она… — Монео! Здесь, в этой загадочной оболочке — одна из величайших тайн жизни. Быть удивленным, увидеть, как случится нечто новое, вот то, чего я жажду больше всего. — Владыка, я…! — Разве это не лучащееся, не изумительное слово! — Как скажешь, Владыка. Лито с усилием напомнил себе: «Монео — это мое создание, я его создал». — Твое дитя бесценно для меня, Монео. Ты умаляешь ее соратников, но среди них может быть тот, кого она полюбит. Монео бросил непроизвольный взгляд на Данкана Айдахо, шедшего вместе с охраной. Айдахо так всматривался вперед, словно старался пронизать взглядом каждый поворот дороги прежде, чем шествие к нему приблизится. Ему не нравилось это место, над которым со всех сторон нависали высокие стены — такое выгодное для нападения сверху. Айдахо послал разведчиков еще ночью, и Монео знал, что некоторые из них до сих пор прячутся на высотах, но впереди еще были овраги, которые надо было миновать, чтобы выйти к реке. А людей было недостаточно, чтобы разместить их повсюду. — Мы положимся на Свободных, — успокоил Данкана Монео. — Свободных? — Айдахо не нравилось то, что ему довелось слышать о Музейных Свободных. — По крайней мере они могут поднять тревогу, если столкнутся с кем-нибудь незваным, — сказал ему Монео. — Ты видел их и попросил это сделать? — Конечно. Монео так и не решился затронуть с Айдахо тему Сионы. Для этого и позже будет достаточно времени. Но Бог-Император сейчас высказался в весьма тревожном для Монео смысле. Не изменил ли он свои планы? Монео опять перевел внимательный взгляд на Бога-Императора и понизил голос.