— Он очень долго выводил нас, Данкан, многое в нас усиливая. Он вывел нас ради скорости и разума, ради самообладания, и повышенной чуткости. Ты… ты просто устаревшая модель. ~ ~ ~ Вы знаете, что часто утверждают герильи? Они заявляют, будто их мятежи неуязвимы для экономической войны, потому что у них нет экономики, они паразитируют на тех, кого хотят низвергнут. Эти дураки просто не в состоянии оценить, какой монетой они неизбежно должны платить. Эта модель неумолимо повторяется в дегенеративных провалах. Вы видите ее повторяемость в системах рабовладения, состояниях войны, управляемых кастами религий, социалистических бюрократий — в любой системе, которая создает и поддерживает взаимозависимости. Если ты слишком долго пробыл паразитом, то уже не можешь существовать без организма хозяина. Украденные дневники Лито и Сиона пролежали весь день в тени дюн, передвигаясь только вместе с солнцем, чтобы оставаться в холодке. Он учил ее, как защищать себя под покровом песка от полуденной жары на уровне скал между дюнами никогда не становилось слишком жарко. Время от времени они разговаривали. Он рассказывал ей об обычаях Свободных, которые некогда властвовали над всей этой землей полностью. Она пыталась вытянуть из него тайные знания. Однажды он сказал: — Может ты найдешь это странным, но здесь такое место, где я больше всего могу быть человеком. Но его слова не заставили ее полностью осознать свою человеческую уязвимость и то, что она может здесь умереть. Даже в перерывах разговора она не застегивала на рту защитный отворот своего стилсьюта. Лито понял, что избегает понимания она бессознательно. Но, заодно, он понял и тщетность прямого разговора с ней об этом. К концу дня, когда ночной холодок крадучись пополз по земле, он принялся развлекать ее песнями Долгого Пути, не сохранившимися в Устной Истории. Ему понравилось, что ей пришлась по вкусу одна из его любимых песен — «Марш Лито». — Мелодия действительно очень древняя, — сказал он. — Еще со Старой Земли, с доспайсовых времен. — Не споешь ли Ты ее еще раз? Он выбрал один из своих лучших баритонов, голос давно умершего певца, собиравшего некогда битком набитые концертные залы: Стена забытого стократ Скрывает древний водопад, Где волны обвал грохочет, И где игривая волна, Фонтаном брызг достигнув дна, Пещеры в глине точит. Когда он кончил петь, она мгновение безмолвствовала, затем сказала: — Странная это песня для марша. — Им это нравилось, потому что ее можно было разбирать, — сказал он. — Разбирать? — До того, как наши предки, Свободные, прибыли на эту планету, ночь была временем для рассказов, песен и поэзии. Однако в дни Дюны, этому были отведены дневные часы, когда внутри сьетча царил искусственный сумрак, ночью можно было выйти наружу, бродить по открытой местности… Так, как сейчас мы с тобой поступаем. — Но Ты сказал «разбирать». — Что означает эта песня? — Ну, это… это просто песня. — Сиона! Она расслышала гнев в его голосе и промолчала. — Эта планета — порождение Червя, — предостерег он ее, — а Я И ЕСТЬ ЧЕРВЬ. Она ответила с удивляющим безразличием: — Тогда скажи мне, что это значит. — Пчела более свободна от своего улья, чем мы — от нашего прошлого, — сказал он. — В нем — пещеры, и все его послания запечатлены в водяной пыли потоков. — Я предпочитаю танцевальные мелодии, — сказала она. Ответ этот был дерзок и легкомыслен, но Лито предпочел принять этот ответ, чтобы сменить тему. Он рассказал ей о свадебном танце женщин Свободных, проследив движения этого танца от вихрей Пыльных Дьяволов. Лито гордился своим даром хорошего рассказчика. Было ясно по ее завороженному вниманию, что все эти женщины въявь предстали ее внутреннему взору: длинные черные волосы, развевающиеся в древних движениях, рассыпающиеся по лицам — давно теперь мертвым. Уже почти наступила тьма, когда он закончил свой рассказ. — Пойдем, — сказал он. — Утро и вечер всегда остаются временем силуэтов. Давай взглянем, нет ли в пустыне еще кого-нибудь, кроме нас. Сиона выбралась вслед за ним на гребень дюны, и они посмотрели вокруг, во все стороны, на темнеющую пустыню. Лишь единственная птица кружила высоко над головой, привлеченная их движениями. По косым вырезам на кончиках ее крыльев и по очертаниям Лито понял, что это стервятник. Он указал на это Сионе. — Но что они едят? — спросила она. — Мертвечину — или то, что вот-вот станет мертвечиной. Это ее поразило и она посмотрела на последние лучи закатного солнца, золотящие оперение одинокой птицы. Лито упрямо продолжил тему. — Очень не многие решаются проникать в мой Сарьер. Порой сюда забредают музейные Свободные — и пропадают. Они и в самом деле хороши только исполнять ритуалы. А затем ведь есть границы пустыни, и остатки, которые мои волки бросают недоеденными. Тут она резко от него отвернулась, но он успел заметить овладевший ею страх — Сиона подверглась мучительному испытанию. — Днем пустыня не особенно бывает милостива, — сказал он. Вот еще одна причина, почему мы путешествуем ночью. Для Свободных представление о дне было неотделимо от ветра, несущего песок и заметающего пути. Когда она опять повернулась к нему, в глазах ее блеснули сдерживаемые слезы, но лицо сохраняло спокойное выражение. — Какие существа здесь сейчас обитают? — спросила она. — Стервятники, немногие ночные животные, случайные остатки растительной жизни прежних дней, мелкие животные, закапывающиеся в песок. — И это все? — Да. — Почему? — Потому, что это место, где они родились, и я позволяю им не знать ничего лучшего. Уже почти стемнело, и в пустыне мерцал присущий ей в это время суток внезапный полыхающий свет. При одной из таких мгновенных вспышек он вгляделся в ее лицо и понял, что она еще не понимает оборотного смысла того, о чем он ей говорил, но он знал, что заноза этого все равно в нее проникла и станет ее изводить. — Силуэты, — напомнила она ему. — Что Ты думал найти, поднимаясь сюда? — Может быть, людей в отдалении. Никогда ведь не знаешь. — Каких людей? — Я тебе уже сказал. — Что бы Ты сделал, если бы кого-нибудь увидел? — В обычае Свободных было считать людей вдалеке врагами, если только они не подбрасывали горсть песка в воздух. Как раз пока он это говорил, на них занавесом опустилась тьма. Сиона стала движущимся призраком во внезапном звездном свете. — Горсть песка? — переспросила она. — Это очень многозначительный жест. Он означает: «Мы несем ту же ношу. Песок — наш единственный враг. Это то, что мы пьем. Рука, держащая песок, не держит оружия». Ты это понимаешь?