— Ты лжешь, — Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа. Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи: — Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент. — Здесь все прогнило! — сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. — Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор. — Ты должен созреть, Данкан. Должен. Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож. — Что это значит? — Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО… должно быть предотвращено. Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать. — К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь… — Данкан! — это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил: — Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся. — Ты… обвиняешь… меня… в… — Нет! — Монео указал рукой вдаль по коридору. — О, я знаю, что ты там видел, но это… — Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не… — Это неважно… Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил. Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках. — Я рад узнать тебя, Монео. — Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ. Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками. Айдахо спросил хриплым шепотом: — Что ты узнал? — Ты преподал мне ценные уроки, — сказал Монео. — Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль — ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима. Айдахо ближе наклонился к Монео. — Я говорю о сексе! — Ну, конечно, о нем ты и говоришь. — И ты обвиняешь меня в незрелом… — Именно. — Я перережу тебе… — Ох, замолчи! Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику. — Извини, — сказал Монео. — Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь… — Он осекся и пожал плечами. Айдахо два раза глубоко вздохнул. — Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты… — Дурак ты! — огрызнулся Монео. — Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное… — он опять осекся и покачал головой. — Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, — сказал Айдахо. — Но, если ты… — Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? — Монео сделал дрожащий вздох. — Это уж слишком. Айдахо чопорно проговорил: — Я могу простить тебя за… — Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли… По-твоему, ты и Хви Нори… — Оставь ее, она тут ни при чем! — О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой? Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было… — По-твоему, я жесток? — вопросил Монео. — Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть. — Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость — лишь ради нее самой! — Ты защищаешь его? Ты… — Я знаю его как никто! — Он тебя использует! — Ради чего? — Вот ты мне и скажи! — Он — наша лучшая надежда увековечить… — Извращенцы не увековечивают! Монео заговорил успокаивающим тоном, но его слова потрясли Айдахо: — Я скажу тебе это лишь однажды. Гомосексуалисты были среди лучших воинов нашей истории, среди самых отчаянных берсеркеров. Они были среди наших лучших жрецов и жриц. Не случайно в религиях устанавливался целибат. Не случайно также, что из незрелых юношей выходили лучшие солдаты. — Это извращение! — Совершенно верно. Полководцы уже тысячи веков знают, что извращенные сексуальные устремления превращаются в стремление причинять либо терпеть боль. — Это то самое, что делает великий Владыка Лито? Все так же мягко и спокойно Монео сказал: — Насилие требует того, чтобы ты причинял боль и страдал от нее. Насколько же лучше управлять армией, опираясь на глубочайшие инстинкты. — Он и из тебя создал чудовище! — Ты предположил, что он меня использует, — сказал Монео. — Я дозволяю использовать себя, потому что знаю, что он платит цену намного больше, чем сам требует от меня. — Считая и твою дочь? — Сам он ничего не жалеет. Почему же должен жалеть я? Думаю, тебе понятна эта черта Атридесов. Данканы всегда были в этом смысле понятливы. — Данканы! Черт тебя побери, я не буду… — У тебя просто не хватает мужества уплатить ту цену, которую он просит, — сказал Монео. Одним сверхбыстрым движением Айдахо выхватил нож из ножен и сделал выпад. Но как ни быстр он был, Монео двигался быстрее отклонившись в сторону, он перехватил Айдахо и швырнул его лицом на пол. Айдахо упал вперед, перекатился и начал пружинисто подниматься, затем заколебался, осознав, что попытался напасть ни на кого иного, как на Атридеса. Монео ведь был Атридесом. Айдахо оцепенел в шоке. Монео стоял, не шевелясь, глядя на него. На лице мажордома было странно печальное выражение. — Если ты собираешься убить меня, Айдахо, то лучше всего сделать это тайком и со спины, — сказал Монео. — Может, так тебе это и удастся. Айдахо поднялся на колено, твердо уперевшись ногой в пол, все так же продолжая сжимать свой нож. Монео двигался так быстро и с таким изяществом — словно бы невзначай! Айдахо прокашлялся. — Как ты…