Похмелье – всегда похмелье, и, поскольку ничего другого под рукой у меня не было, а жажда мучила как никогда, я заливал свой огонь водой. Вода очень мирно соседствовала внутри меня с огнем, неприятно давила на желудок, перекатывалась при каждом движении, булькала и, вместо того чтобы помочь, доставляла новые муки. Пива же хотелось так, что за несколько глотков его я готов был продать душу – однако покупателей что-то не находилось. Денег, как обычно, не было ни копья… Бутыль водки, припасенная для таких вот экстренных утренних обстоятельств, оказалась пуста. К поклонникам обращаться не хотелось. Настроение было ни к черту, я в таком виде с поклонниками не общаюсь. Какого демона, в самом деле, они спасали меня, а не картины? Меня-то никто жечь не собирался! Выбора не было, я подсаливал и пил гадкую теплую воду. Но почему бы не представить – воображение у меня всегда было чересчур развито, – что я пью все-таки пиво? Я торжественно наполнил свою любимую кружку, закрыл глаза и заставил себя почувствовать вожделенный вкус – горьковатый, чуть терпкий, сытный вкус ледяного пива. Глотнул и понял, что пью и в самом деле отнюдь не воду. Мысленно пожелав счастливого пути уехавшей крыше, я осушил кружку до дна и снова наполнил до краев, зачерпнув из бочки с дождевой водой. Еще раз проделал в воображении ту же операцию, и снова вода превратилась в пиво. Зажмурившись от блаженства, я начал смаковать маленькими глотками… Когда была начата третья кружка, я уже чувствовал себя отлично. Оказывается, сойти с нарезки иногда бывает приятно. Честно говоря, я совсем не встревожился, когда моя тесная художка неожиданно преобразилась в сверкающий золотом дворцовый зал. Было уже как-то все равно. Где-то сбоку пиликала тихая скрипка, вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, а прямо передо мной сидел на троне старик, задрапированный в белую хламиду, и, не мигая, меня разглядывал. Старик обладал роскошными мохнатыми бровями и скуластым лицом аскета. На редкость почтенный старик, хотя и было в его лице что-то неприятное. Я даже почувствовал некоторое несвойственное мне стеснение по поводу своей заплатанной ночной рубахи и босых ног… – Хотите пива? – прервал молчание я, протягивая ему кружку и гадая, исчезнет он или нет при звуках моего голоса. Старик исчезнуть не пожелал, а, наоборот, заговорил, очень низким, глубоким голосом. – Я не пью пиво, да и тебе советую употреблять его в меньших количествах, – брезгливо сказал он. – Спасибо за оригинальный совет, – не без сарказма поблагодарил я. – Скажите, вам когда-нибудь случалось сойти с ума? Старик скорчил недовольную гримасу, из которой я уяснил, что не случалось. Выразительная мимика… Я наконец понял, что не понравилось мне в его лице. Начальственная тупая надменность, которая обычно все ярче проявляется по мере восхождения по служебной лестнице. Галлюциногенный старик, похоже, взошел высоко, куда там нашему губернатору… – Зря. – Я отхлебнул. – Во всем есть свои приятные стороны. – Ты хоть знаешь, кто ты такой есть? – раздраженно спросил начальственный старик. Я решил, что придется, к сожалению, действительно завязывать, а то уже собственные видения перестали узнавать. – Понятно, знаю. Бьорн Нидкурляндский, художник, – представился я. – Да меня все знают! – Ты – бог. – О, спасибо… – смутился было я, досадуя, что позволил себе так нехорошо думать о порядочной галлюцинации, но тут мерзкий старикашка все испортил, безапелляционно заявив: – Я имею в виду вовсе не твою бездарную мазню! – В таком случае – от бога слышу! – Логично. Ты говоришь с богом. С Верховным богом. – Очень рад. – Я снова приложился к кружке и в три хороших глотка допил пиво, чтобы немного успокоить нервы. Не помогло. Сдерживаясь, я спросил: – И как прикажете называть вас? – Как тебе будет угодно, – с прежней брезгливой гримасой сказал старик. Ему мое поведение тоже не слишком нравилось. – Но обычно меня называют Верховным. – Мне будет угодно воспользоваться вашим предложением, – сказал я. Оказывается, мои картины – мазня! Причем бездарная… И, кстати, чего я этому козлу выкаю? – Буду называть тебя Белой Горячкой, лады? – Ты будешь называть меня Верховным! – заорал старик, вскакивая с трона и топая ногами. В руках его, откуда ни возьмись, появилась здоровенная клюка. Очень симпатичная клюка, черного дерева, с хитрой резьбой и набалдашником из огромного красного камня. Похоже, вспыльчивый старик примеривался, как бы половчее треснуть этой клюкой меня по голове. Зря он. Я ведь тоже не с пустыми руками. – Кружка, – примирительно сказал я, показывая свою литровую кружку, – вот грозное оружие Бьорна! Так и быть, буду называть тебя Верховным. – Разве мы перешли на ты, толстяк?! – прорычал старик. – С первых твоих слов, – подтвердил я. – Да ты садись, а то в ногах правды нет. В столь почтенном возрасте вредно так волноваться. Лучше скажи, где это мы? Старик неблагожелательно молчал, рассматривая меня. Молчал, как умеют молчать только большие шишки, от решения которых, по их мнению, зависит судьба бедолаг нижестоящих – дабы нижестоящие помучились в ожидании судьбоносного решения. – На меня эта молчанка не действует, – сообщил я. – Язык проглотил? – Ты на Небе, разумеется, – буркнул старик. – В раю, что ли? – не понял я. – В какой-то степени, – ухмыльнулся старик. – Рая, в твоем понимании, не существует. – Да нет у меня никакого понимания рая, – возразил я. – Еще чего не хватало! А где Один тогда? – В раю. Так то – Один… Ох уж мне эти боги виноделия, – успокаиваясь, устало посетовал старик, усаживаясь обратно на трон. – Вечно возносятся в непотребном виде и начинают пьяно хамить! – Ну, кто тут хамит, еще большой вопрос, – не согласился я. – Помолчи! – приказным тоном потребовал старик. – И запомни! Первое: ты сын Одного, бог. Второе: разговаривать я с тобой буду после того, как проспишься, пьяная рожа! Третье: жить ты отныне будешь здесь… – Ага, – вмешался я. – Значится, так! Первым делом твое дурацкое кресло выкинем и поставим мне диван… – Я имел в виду – на Небе! – яростно крикнул старик. – Елена! – А вот этого ты не ви… – Повернувшись к старику спиной, начал было показывать я «это», но тут увидел вошедшую в зал Елену и одернул рубаху. – На небе так на небе, уговорил, речистый. – Елена, это новый бог виноделия. Отведешь его к Учителю, покажешь все. И посели его куда-нибудь… куда-нибудь подальше от меня! – И поближе к себе! – с восторгом поддержал я Верховного… …Все еще переживая в воспоминаниях то злосчастное утро, я вышел к поляне, на которой располагался дом Елены, – необходимости завести постоянное собственное жилище у меня пока не возникало. Ленка стояла на крыльце. По обыкновению, она была не одна. На этот раз вокруг нее со старомодной галантностью увивался Учитель. Он что-то страстно шептал, схватив Ленку за руку и пытаясь заглянуть в ее глаза. Ленка краснела, отводила глаза в сторону и мягко пыталась ручку освободить – короче, была очень довольна. Моего появления они не заметили. Настроение окончательно испортилось. Я развернулся и незамеченным пошел прочь, размышляя, чем отличается богиня любви от одноименной жрицы. Получалось, что ничем… Терзаемый ревностью, я был, конечно, несправедлив. Подобно многим земным женщинам, Елена считала личным оскорблением, если какой-нибудь представитель противоположного пола оставался равнодушен к ее чарам. Богине не пристало безропотно сносить оскорбления! И Елена старалась изо всех сил… Я решил больше не думать о ней. Просто выкинуть из мыслей. В конце концов, я бог или демон дрожащий? И что, я себе других баб, что ли, не найду?! На Землю! На Землю, и гори оно все синим пламенем! Приняв решение, я отправился к шалашу. Он был в ближайшей роще, под стволами двух причудливо сросшихся дубов. Я обустроил шалаш, когда Елена, после очередного скандала, впервые не пустила меня ночевать. Там у меня было все необходимое: одеяла, подушка, свечи, пара учебников по божеству, этюдник и краски, еще кое-какие полезные мелочи. Именно там я готовился к сдаче диплома, дабы не отвлекаться на Ленку. Там же я хранил и свою дипломную работу – неиссякаемую пивную флягу. В шалаше было уютно, ночи на Небе стояли теплые, а дождя я за последний год не видел ни разу. У одеяла, занавешивающего вход в шалаш, опираясь на щегольскую трость, стоял глава гильдии искусств Ротай Галп. Как всегда, одет он был так, как, по его мнению, должен одеваться художник. Грубая кофта крупной вязки из дорогущей шерсти морского барана, бархатный берет с павлиньим пером, шелковая рубаха и свободные шелковые бриджи, козьи башмаки. На кофте красовалась скромная наградная ленточка – Галп был героем войны с магами, в решающий момент исхитрившимся тяпнуть Густелиуса за пятку. По его словам, этот укус предводителя магов явился переломным моментом в битве. Кое-кто смеялся, но я Галпу верил – на редкость ядовитый тип… Галп задумчиво смотрел в сторону и делал вид, что не замечает меня. Одно то, что, не обладая никакими особыми талантами, он стал главой гильдии, говорило о многом. Джем рассказывал мне о некоторых эпизодах карьеры Галпа, а Елена по его поводу однажды обронила лаконичную фразу: самая богатая и самая опасная мразь на Небе… – Вы бы хоть краской измазались, – посоветовал я, – если уж так хотите на художника походить. – А, Бьорн! – наигранно обрадовался Галп, прикидываясь, что не слышал моих слов. – Добрый вечер. – Да уж, – сказал я, – добрее некуда! Между прочим, здесь я живу, а не вы. Дайте пройти. – Я в курсе, – кивнул Галп, продолжая загораживать вход, – я и ждал именно вас. Мне необходимо переговорить по важному делу. – Важному для кого? – Для меня, – улыбнулся Галп, – но, надеюсь, и для вас. – Не будет у нас никаких дел, – сказал я. – Кто вчера на заседании орал, что такие, как я, позорят славную гильдию? И что меня давно пора гнать в шею? – Это была моя обязанность, – сказал Галп. – Долг. Служба в гильдии имеет свои неприятные стороны. Я подчинен Верховному и должен проводить его политику… Поверьте, Бьорн Нидкурляндский, я глубоко чту ваш талант и сожалею о случившемся. – Вчера вы почему-то о таланте не вспомнили, – пробурчал я. – Ладно, выкладывайте, чего надо. – Я бы хотел купить вашу дипломную флягу. – Не продается, – отрезал я. – Восемь тысяч золотых! – Однако, – засмеялся я, – вы, я вижу, не бедствуете. Тем не менее фляга не продается. – Я и не ожидал, что вы согласитесь сразу, – улыбнулся Галп. – Десять тысяч. – Галп, а ведь вы, наверное, в этой кофте сильно потеете? – с сочувствием спросил я. – При местной-то погоде… – Я никогда не потею, – продолжая улыбаться, сказал Галп. – И потом, я только что с Земли. – Ну и как там, на Земле? – Там прохладно, – сказал Галп. – Послушайте, Бьорн, вы только не подумайте, что я лезу не в свое дело, но последние слухи… А также известные мне по долгу службы события, связанные с вами… Все это позволяет предположить, что вы не прочь вернуться назад.