– Я спалю этот поселок! – задорно гаркнул Вонючка, на секунду отрываясь от пенящегося потока. – Что ж, это странный мир, – расстроился я, – поэтому мне и хочется на Землю, в родной городок. Здесь все стремятся сожрать друг друга, и, кажется, только у нас и можно найти доброту. – По моим щекам потекли слезы, я махнул рукой и отправился заливать печали. – Ну что ты, Бьорн, перестань. – Вонючка сочувственно опустился рядом со мной и уныло опустил голову. – Жестокость, – всхлипывал я, – как вы не можете понять, что жестокость и пиво несовместны… – Эх, Бьорн, – Вонючке передалось мое настроение, – а ты думаешь, драконам намного лучше твоего приходится? – Он душераздирающе вздохнул. – Да нас, если хочешь знать… Да мы… Слушай, друг, спой что-нибудь грустное, а, ты так хорошо поешь! Про нас, про драконов, ты ведь в душе дракон, я знаю… – Кажется, он тоже заплакал. – Я в душе художник… – Вот-вот, я же и говорю… – Вонючка окончательно разрыдался. – Мы ведь, драконы, тоже в душе художники… Только рисовать не умеем… – Так я не знаю про драконов… – Ну пожалуйста, Бьорн, я ведь подпою! – Ладно… – И обливаясь слезами, прерывая пение походами к источнику, мы затянули старую добрую песню, которую я на ходу переделал соответственно случаю: У дракона четыре ноги, Позади у него длинный хвост, Но трогать его не моги-и За его малый рост, малый рост. У дракона большие глаза, В тех глазах – большая слеза: Это ты наступил ему на хвост, Несмотря на его малый рост… После этого мы уже почти не говорили. Песня имела такой бешеный успех, что мы пропели ее раз десять подряд. Про пиво мы тоже не забывали. Наконец, я сообразил, что если хочу пройти сегодня через врата, то мне пора. И был прав, ибо вместе с Вонючкой, который отправился меня провожать, до ворот мы добрались с немалым трудом. – Прилетай в гости, дружище, – просил я, – я тебя еще не так угощу. Прилетишь? – Обязательно, но и ты, Бьорн, меня не забывай, – требовал он. – Меня вот-вот сменят, и я вернусь в драконьи горы. Спреи… спроси там Вонючку… – Прощай, друг Вонючка, – сказал я, обнимая дракона. – Будет возможность – обязательно тебя проведаю. Обещаю! – Буду ждать, буду ждать, – сказал дракон сонно и, глядя куда-то вниз, под себя, задумчиво добавил: – Подумать только. А ведь до сегодняшнего дня я считал, что ног у меня всего две… Глава 3 Энди Васин. Небеса обетованные Пологие холмы, покрытые мягкой как шелк травой. Могучие деревья неизвестной мне породы – сюрреалистическая помесь дуба с березой, но только хвойные. Поляны, сплошь заросшие цветами самых идиотских расцветок… Жену бы сюда. То-то было бы сюсюканья… Я двигался в указанном направлении, время от времени прихлебывая из подаренной фляги. Фляга была литра на полтора. По моим подсчетам, я уже давно должен был выхлебать из нее все, но фляга по-прежнему была полна. Я решил в этом плане не заморачиваться и продолжал пить. Воздух был настолько свежим, что курить хотелось не переставая. Мало того. Курить хотелось даже во время курения. Затягиваясь дымом только что прикуренной сигареты, я уже с вожделением думал о следующей. Время от времени тропинка упиралась в маленькие лесные речушки, через которые я легко перепрыгивал. На берегу одной из них я присел отдохнуть. В прозрачной воде плавала стайка золотых рыбок с роскошными хвостами. Мелодично гремел птичий хор (да так слаженно, словно птицы подчинялись невидимому дирижеру). Над моей головой порхали бабочки. Кругом царила настоящая идиллия, но я испытывал смутное беспокойство, которое все больше нарастало. Что-то в этой идиллии было не так. Чего-то мне не хватало. И я знал – чего именно. Не хватало консервных банок на дне речушки. Не хватало битых бутылок (целые бутылки тоже отсутствовали). За всю дорогу я не встретил ни одной гниющей мусорной свалки, ни одного ржавеющего древнего трактора, погибшего в неравной битве с урожаем. Старые покрышки не валялись повсеместно. Легкий ветерок не вынес мне под ноги ни одного обрывка газеты. Ни клочка туалетной бумаги. Под ногой, правда, был сигаретный бычок – но это был, увы, мой бычок. Это, черт побери, не лес! Это какой-то тайный заповедник, предназначенный исключительно для отдыха крупных правительственных чинов и дружественных им мафиози… Я представил, как из-за деревьев выходят мордовороты в камуфляже, сообщают, что это частная собственность, охраняемая государством, ставят меня к ближайшему березодубу и передергивают затворы Калашниковых… Впрочем, если принять гипотезу Бьорна, я нахожусь вовсе не на Земле, а даже, наоборот, на Небе. Может, у них везде идиллия. Может, у них нет никакого правительства, никаких чиновников и, как следствие, никаких бандитов. Тогда не исключено, что здесь все леса такие. Я с сомнением посмотрел на резвящихся золотых рыбок. Из-за ближайшей коряги к ним метнулась золотая щука. Рыбки бросились врассыпную (спастись удалось не всем). Я саркастически усмехнулся, бросил в воду окурок и отправился дальше. Просто местные боги – боги дикие, не додумавшиеся до таких благ цивилизации, как консервы, трактора или пластиковые пакеты. Меня охватила паника при мысли о том, что в таком случае они могли не додуматься и до сигарет… а ну как я у них застряну? Толстяк говорил, что я тоже бог… и что на землю богов кто-то не пускает… Это как же получается? Меня же с работы уволят (вместо повышения!), и так с шефом ругань постоянная из-за опозданий. Шеф-то ничего, ему на меня стучат, он и воспитывает, работа такая. А вот на прошлой работе, когда я еще был простым разработчиком… там мелюзга самоутверждалась. Начальнику положено к обеду приезжать, а наш пунктуальный осел каждое утро с блокнотиком всех встречал в девять. Ну, я с ними и распрощался. Как и все, кто чего-то стоил. Вот не люблю никогда не опаздывающих людей. У меня от общения с ними комплекс неполноценности случается. Мол, они – не опаздывающие – пупы земли, а все остальные – нормальные люди – перед ними виноваты и им должны… Я вспомнил, как ознакомил с этой доктриной жену, и она мне немедленно все припомнила: и полтора часа у электрички, и полчаса перед театром Советской армии, и даже жалкие восемь минут при подаче заявления в ЗАГС… «Ты опаздывай, опаздывай, – сказала тогда Марина Львовна, собирая сумку, – а я у мамы поживу…» Идти было удивительно легко, хотя я так себе ходок, с куревом надо завязывать. Ноги буквально пружинили от земли, поросшей под травой слоем упругого мха, и вскоре я вышел к маленькой уютной деревеньке вполне европейского вида. Несколько аккуратных деревянных коттеджей под разноцветными черепичными крышами, а у самой опушки, ближе всего ко мне, – здание побольше, белого камня, с маленькими окнами-бойницами. Подойдя к нему, я сразу понял, что это или кабак, или отель, или что-нибудь в этом роде, так как над дверями здания сверкала на солнце серебряная вывеска: «ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ БОГОВ». Я ничего не имел против земных радостей и толкнул дверь. Посетителей в кабаке не оказалось. Странно, в деревеньке я тоже не заметил ни одной живой души… Широкий проход между массивными столами вел от дверей к стойке бара. За стойкой ворочался похожий на орангутана громила. Его штрафную физиономию, покрытую многочисленными шрамами, украшал сплющенный нос, отливающий всеми цветами радуги. Содрогнувшись, я тем не менее мужественно подошел к стойке и оседлал табурет. Громила не обратил на меня никакого внимания. Я покашлял. Громила демонстративно повернулся ко мне спиной. – Привет от Бьорна, – сказал я. – Да ну? – обрадовался громила, и его рожа перекосилась в гостеприимную ухмылку. – Жрать будешь? Чтобы понять, что говорит изрядно шепелявивший трактирщик, приходилось внимательно вслушиваться. – Обязательно, – сказал я, вдоволь налюбовавшись единственным зубом этого типа. – И еще как: с утра не жрамши! – Джем меня зовут. Бог чревоугодия, – буркнул он и полез под стойку. Я повернулся на табурете, оглядывая помещение, и остолбенел. На противоположной от меня стене висела картина. Картина, надо сказать, сильная! Тревожное грозовое небо, озаряемое зловещими красными сполохами. Серая, тоскливо-серая каменная гряда, враждебная всему живому, усеянная искалеченными, расчлененными телами животных – коров, овец, лошадей… Над ними вьется отвратительная стая стервятников с человеческими головами. Стервятники дерутся за обладание кровавой добычей. А на переднем плане – обезумевший костлявый старик в грязной рваной хламиде безжалостно втаптывает в камни несчастного маленького зверька, похожего на кролика, но обладающего великолепными ветвистыми рогами. На скорбной мордочке зверька читается обреченная покорность судьбе и отчаянная мольба о пощаде. Но он не смотрит на несущего ему погибель старика. Он смотрит вдаль, на тела несчастных животных. Он скорбит не о себе – он скорбит о них. Старик явно не скорбит ни о ком. Рот его перекошен в истерическом смехе кровожадного фанатика, костлявые пальцы судорожно сжаты в кулаки, воспаленные глаза горят яростной радостью дорвавшегося до любимого дела маньяка… – А ты чего бог, парень? – прокряхтел сзади меня Джем. Я с трудом оторвался от созерцания картины, и немедленно меня захлестнуло трусливое желание обернуться. Картина была написана столь реалистично, что я боялся, как бы старик-маньяк, покончив с кроликом, не соскочил на пол кабака и не растоптал меня, трактирщика, весь мир… – Да, – сказал трактирщик, оценив мои чувства. – Я первое время из-за этой мазни в собственном заведении боялся ночевать. Потом привык. – Апофеоз садизма, – пожаловался я ему. – Кошмарный сон зайца… Я бы ее выкинул. Или продал за большие деньги обществу защиты животных. – Ешь, – сказал трактирщик, ставя передо мной большой дымящийся горшок. – Меня эта мазня от серьезных неприятностей спасла. К тому же теперь кто попало ко мне не шляется. – Это точно, – согласился я, оглядев пустой трактир. – Кто попало не шляется! Есть, спасибо картине, мне расхотелось, но я из вежливости зачерпнул из горшка и попробовал. Потом зачерпнул еще раз. Потом попросил приготовить мне еще три-четыре порции. Понятно теперь, почему Бьорн – толстый. Худым при таком питании мог остаться только очень больной человек. – Что будешь пить? – спросил Джем. – Не беспокойся. Мне тут подарили. – И я показал трактирщику флягу. Он остолбенел. Потом посмотрел на меня, как-то нехорошо посмотрел. – Это фляжка Бьорна? – спросил он вкрадчиво. – Да, – сказал я, предчувствуя неладное. – А что? Трактирщик, не нагибаясь, пошарил где-то внизу и аккуратно положил на стойку жуткого вида молоток. Я на всякий случай отодвинулся.